смог бы ничего предпринять против Джентиле, потому что с юридической точки зрения последний просто привел в исполнение неотмененный смертный приговор. Отказываться от картины он, конечно, не хотел, но понимал, что выставлять ее на всеобщее обозрение в своем дворце не лучшая идея. Ее следовало спрятать, по крайней мере на время. И надежней тайника, чем его только что построенный замок в Портовенере, было не найти.
— Напомни историю про «Марию Магдалину», которую недавно обнаружили в нидерландской частной коллекции, — попросил я.
— Это «Мария Магдалина» в экстазе, которую моя коллега Мина Грегори ошибочно приняла за ту картину, о которой мы говорим. Почему ты спрашиваешь?
— Разве на ее оборотной стороне не было найдено послание семнадцатого века?
— Да, и еще сургучная печать римской таможни. Тоже семнадцатого века. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Это явная подделка, об этом мы уже говорили. Too much proof to be convincing[36].
— А не может ли эта подделка принадлежать к тому же периоду? — спросил я. — Подделка, изготовленная по приказу Маркантонио Дориа?
— Илья, ты гений! Это шедевральный сценарий. Чтобы очистить от подозрений свою спрятанную, запятнанную виной картину и ввести ее в общество, он умышленно ввел в оборот другую версию последней работы Караваджо. Как громоотвод. Это объясняет, почему подделка столь высокого качества: потому что обманула даже такого эксперта, как Мина Грегори. Это послание и печать можно запросто отнести к тому периоду, так как они были изготовлены в семнадцатом веке.
— Он надеялся перевезти свою прекрасную картину из тайника в Портовенере в Геную, как только подделку примут за оригинал. Но этого так и не произошло.
— В 1651 году Маркантонио Дориа внезапно умер, — добавила Клио. — Видимо, он просто не успел реализовать свой план.
— В момент его смерти картина по-прежнему хранилась в Портовенере. Но об этом никто не знал.
— У нас есть сюжет! — победоносно воскликнула Клио. — Последняя картина Караваджо, автопортрет в образе Марии Магдалины, спрятана в замке Дориа, там, на противоположном берегу, в Портовенере. Вообще-то, если подумать, это абсолютно точно. Осталось лишь ее найти. Знаешь, Илья, кажется, я почти поверила в это.
Забронировав моторку, мы отправились переодеться для поездки в город. Когда мы были готовы, оказалось, что депрессивный паромщик уже забыл о нас. Пришлось выудить его из бара, после чего он с явной неохотой приступил к своим обязанностям.
— Теперь это моя любимая игра, — сказал я, когда лодка вышла в залив Специя и направилась к густо населенному прошлым берегу.
— Какая игра? — спросила Клио.
— Поиски последнего Караваджо. Спасибо, что научила меня ей.
Она поцеловала меня.
— Это тебе спасибо. Ты отлично в нее играешь.
— Благодаря писательскому труду я осознал, как важны истории. А благодаря тебе понял, что находиться в любовных отношениях как раз и значит вместе сочинять историю.
— Любовные отношения? Это ты о нас? Как мило!
— Да, это и впрямь слишком чинное определение для такого взрывного романа, как наш, — ответил я.
— А почему мы вообще придаем важность историям? Почему всегда и во всем ищем сюжет?
— А почему когда-то, давным-давно, в священном лесу одной далекой страны срубили первое дерево и пустили на первые доски для первого корабля? Для того чтобы отправиться в плавание, нужна история. Взгляни на нас. Ведь это ради истории мы с тобой плывем на поиски святого Грааля, навстречу неизвестности и приключениям. Люди думают: истории делают жизнь веселее. Так оно и есть, но дело не в этом. Без историй жизнь теряет смысл. Смысл состоит из мыслей, а те — из слов. Слова, из которых складывается вымышленная история, скрепляют случайные факты и события успокоительными причинно-следственными связями. Люди жаждут сюжета, потому что сюжет переводит невыносимый и непостижимый хаос подлунного мира в человеческое измерение, сводит к цепочке действий и последствий, которые человек в силах объять своим умом. Сюжет создает видимость контроля, пункта отправления и пункта назначения, точки отсчета и ориентира.
— А ты написал хоть одну бессюжетную книгу?
— Разве что нечаянно.
— Интересно, на что похожа такая книга? — задумалась она. — Наверное, на саму жизнь.
— На отпуск, — ответил я. — Такое можно вытерпеть, только зная, что это когда-нибудь кончится.
— Но я вовсе не хочу, чтобы наш отпуск заканчивался.
— Я не о нас. Наш отпуск — с сюжетом.
— А если бы ты писал о нас, — спросила она, — какую историю ты рассказал бы, чтобы придать нам смысл?
— Я уж точно рассказал бы о нашей игре, — ответил я. — Тот, кто понимает эту игру, понимает жизнь.
— Что до меня, — подал голос наш капитан, видимо прислушивавшийся к беседе, — то вот что понял в жизни я: чтобы уйти в отпуск, нужно иметь работу. Звучит, может быть, странно, но попробуй возрази. Нельзя взять отпуск, если у тебя нет работы. Или можно, но какой в этом смысл?
Клио рассмеялась.
— Вся штука в том, какую историю вокруг этого сочинить, — сказала она. — Как мы только что узнали.
— Не нужно тут ничего сочинять, — возразил паромщик, — все и так ясно: история в том, что никакой истории нет. Есть только старая, набившая оскомину сказка, которая начинается со слов «однажды, много лет назад», и мы в ней застряли. В отсутствие новых историй мы упорно пытаемся выдать эту старую сказку за наше будущее. Вот возьмем вас. Вам захотелось съездить в Портовенере, и я везу вас в Портовенере. Но позвольте спросить: в Портовенере вас привлекают благоприятный предпринимательский климат, изобилие инновационных стартапов, головокружительный взлет креативной индустрии, фабрики, торговые дома и офисы или же вас манит живописное отсутствие всего вышеперечисленного, обветшавшие крепостные стены, зубчатые башни и иллюзия путешествия в уютное, умилительное прошлое?
— Вы правы, — согласился я.
— Все гораздо хуже, — добавила Клио. — Мы плывем в Портовенере, чтобы раскрыть убийство, совершенное в 1610 году.
Наш капитан присвистнул сквозь зубы.
— И почему это вас интересует, если не секрет? Какое это имеет отношение к нынешнему дню?
— Это наша игра, — ответил я.
— Скажем так, — сказала Клио, — настоящее интересует нас не настолько, чтобы отвлечь от прошлого.
На первый взгляд, несколько дней назад, когда перед нами предстал широкий ассортимент надувных матрасов и ласт, мы приняли Портовенере за полностью отданную на откуп туристам этнодеревню, когда-то, должно быть, поражавшую воображение своей красотой. Набережная, что тянулась вдоль высоких узких домов в пастельных тонах, и лежащая за ними выше по склону главная улица, названная в честь знаменитого в прошлом палеонтолога Джованни Капеллини, но по-местному именуемая «каруджо», которая вела от площади через старые городские ворота к скалистому мысу на южной оконечности материка и фотогеничным руинам церкви Сан-Пьетро, были по всем правилам искусства превращены в эльдорадо аутентичных на вид баров и ресторанов со столиками, покрытыми скатертями в красно-белую клетку, и сувенирных лавок, где туристы могут часами копаться в залежах «типично местных» товаров, которые можно найти где угодно в Италии. Вешать у мужественно устоявшей стены церкви Сан-Пьетро с тремя романскими арочными окнами табличку «место для селфи» не потребовалось: кадры лазурного моря внизу, где, если набраться терпения, обязательно проплывет яхта с белыми парусами, были достаточно убедительными, чтобы и без активной поддержки городских маркетологов войти в топы по репостам в соцсетях.
Но из этих двух улиц складывался лишь фасад городка, который гнездился на склоне горы и был издревле оснащен чрезвычайно эффективным механизмом защиты от туристов — лестницами. Уже на следующем после главной улицы уровне мы проходили по переулкам и мимо садов, фотографируемых лишь самыми упорными туристами. Бары, в которых можно было бы перевести дух после подъема, тут уже не встречались. Поднявшись еще выше, к площади у церкви Сан-Лоренцо постройки двенадцатого века, мы не встретили больше никого, кроме в высшей степени местной старухи и американского семейства, члены которого с красными от натуги лицами, чертыхаясь, являли собой живое объяснение отсутствию здесь других туристов. С четырьмя тяжелыми чемоданами они тащились за хозяйкой квартиры, которую сняли на Airbnb, польстившись на обещанное расположение в историческом центре. Мы подсчитали, что от набережной американцы уже преодолели не менее четырех крутых средневековых лестниц, на которых колесики чемоданов не давали особого преимущества. «Почти пришли, — подбадривала их по-английски хозяйка. — Осталась еще пара ступенек».
— Церковь посвящена тому же святому, что и генуэзский собор, — заметила Клио. — Это подчеркивает: здешний форпост находится под контролем Генуи. Мы на правильном пути, Илья.
От площади у церкви Сан-Лоренцо вверх по склону между деревьями вилась крутая тропа, ведущая к замку Дориа. Направление указывала ржавая табличка, установленная еще до эпохи бюджетных авиаперевозок. Форт не был открыт, но и закрыт по-настоящему не был. История просто забыла его тут, на вершине мыса. В охране он не нуждался и прибыли приносить не мог, потому что без специально придуманной истории делать здесь было нечего. Разве что наслаждаться панорамой. Но мест, откуда открывались «трехзвездочные» виды, было столько, что насладиться ими легко удавалось и ниже по склону. Не обнаружив ни забора, ни билетной кассы, мы попросту вошли внутрь.
Мы приступили к осмотру, но было неясно, как в этих заросших травой и сорняками руинах найти картину, веками считающуюся потерянной. Я наткнулся на мусорную урну и невольно заглянул в нее. Караваджо там не оказалось. Мы обнаружили запертую дверь. Клио попыталась вскрыть замок шпилькой для волос, как в кино, но шпилька сломалась, и дверь осталась закрытой. Высоко в стене виднелось решетчатое окно, сквозь которое можно было заглянуть в помещение за дверью. Клио вскарабкалась мне на плечи и прильнула к решетке.