ольшая часть прибыли исчезает в карманах узкого круга частных лиц.
Я спросил, не вышел ли, по его мнению, туризм из-под контроля: в Чинкве-Терре попросту слишком много туристов.
— Если спросить меня, — отозвался он, — то ответ очевиден. Их слишком, слишком, слишком много. Но все зависит от того, кому вы задаете этот вопрос. Владельцы ресторанов, отелей и пансионов считают, что мы должны приложить максимум усилий, чтобы заманить сюда толпы новых туристов. И таких местных большинство. Вот в чем проблема.
Клио предположила, что, возможно, проблема решится сама собой, ведь туристы не любят ездить в туристические места. Если сюда будет приезжать достаточно туристов, другие туристы сами начнут избегать этого маршрута.
Шофер засмеялся.
— К сожалению, все как раз наоборот, — возразил он. — Знаете, где главный туристический ад? В раю. Все хотят туда попасть.
— Хотя, по слухам, к вновь прибывшим там предъявляют строгие требования, — сказал я. — Пускают только избранных.
Он проигнорировал мою попытку пошутить.
— По долгу службы я слежу за подобными новостями. Недавно президент Филиппин Родриго Дутерте закрыл для въезда остров Боракай. Когда-то это был классический девственный тропический рай: лазурное море, белоснежные пляжи, колышущиеся на ветру пальмы, деревянные хижины с ленивыми гамаками, тут и там полуодетая дочь рыбака в бикини из морских раковин подносит тебе за бесценок ромовый коктейль в кокосовом орехе — в общем, полный набор. В 2012 году журнал Travel & Leisure провозгласил Боракай самым красивым островом в мире. Что тут началось! Остров подвергся неописуемому нашествию туристов. Филиппины состоят из семи тысяч шестисот сорока островов, но каждому надо, хоть убей, побывать на острове, который официально считается самым красивым в мире. Думаю, все эти туристы прекрасно понимают, что после той статьи в Travel & Leisure они обнаружат на Боракае других туристов, но их это не останавливает, потому что само пребывание на острове для них не так важно, как удовлетворение от возможности заявить, что они побывали на самом красивом острове в мире. Такое не стыдно запостить в «Фейсбуке»! Никакой другой пустынный филиппинский пляж не соберет столько лайков. Вдобавок ты ведь не виноват в том, что одновременно с тобой здесь толпятся другие туристы и мешают насладиться девственной чистотой пляжей! Быть тут — твое право. Туристы — это всегда другие. А то, что они тоже здесь, — следствие плохой работы властей. В 1990 году Филиппины посещало около миллиона туристов в год. Теперь — шесть с половиной миллионов, из них два миллиона летят на Боракай. Президент Дутерте сам туда наведался, чтобы увидеть все собственными глазами, и заявил, что остров превратился в выгребную яму. «В выгребную яму» — так он сказал. И закрыл въезд. «Гейм овер».
Я заметил, что Дутерте — популист с диктаторскими наклонностями.
— Совершенно верно, — согласился таксист. — Он может такое себе позволить, потому что ему наплевать на мнение общественности и интересы местного населения. Если бы мы тут такое выкинули, против нас восстали бы местные рестораторы, владельцы отелей, ассоциация сувенирных магазинов, хозяева пансионов, то есть все местные жители, так что нечего и пытаться.
— Это один из лучших примеров того, — заключил я, — как туризм разрушает то, что его порождает. Все стремятся найти один и тот же первозданно чистый пляж.
— Я знаю еще примеры, — сказал таксист. — В Таиланде пришлось закрыть бухту Майя Бэй. Это был нетронутый райский залив с кристальными водами, окруженный изумрудными холмами, настолько идиллический, что его выбрали для съемок фильма «Пляж» с Леонардо Ди Каприо. После этого туда стало прибывать более пяти тысяч туристов в день. Многие — на собственных катерах. Якоря полностью уничтожили коралловые рифы и дно. Море и пляж превратились в помойку. А вот еще пример: остров Козумель у мексиканского полуострова Юкатан. Когда-то индейцы майя называли его островом Ласточек. Веками тут не происходило ничего. Была только деревенька с парой сотен жителей и двумя церквями. Изредка заплывал какой-нибудь одинокий турист. Недавно там построили причал для круизных лайнеров. Теперь этот сонный поселок осаждают более трех с половиной миллионов туристов в год. Еще пример — тоже по-своему пугающий — крошечный атолл Факарава в Тихом океане, к западу от Таити. Образцовый тропический рай, как по учебнику. Население — восемьсот человек. С недавних пор туда стали заходить круизные лайнеры. Вы бы видели, что там тогда творится! Местные жители наспех натягивают полинезийские тростниковые юбки и давай выплясывать как бесноватые! Только туристы убираются восвояси — и местные снова болтаются без дела у своих хижин с бутылкой пива у рта. Если на Факараве когда-либо и зародилась идея, что человек должен хоть к чему-то стремиться в жизни, с появлением лайнеров она была задушена на корню. Легкие деньги, которые местные зарабатывают на туристах, — лучшее оправдание собственному безделью.
— Вот парадокс: туристы, которые больше всего ненавидят других туристов, только и делают, что ездят за ними по пятам.
— И эта стадность только набирает силу. У туристов все чаще не хватает воображения или смелости делать собственные открытия. Они не хотят рисковать. Из пары недель отпуска, что им положен в году, люди хотят извлечь максимум пользы и выбирают сертифицированные идиллические места отдыха. Возьмем Индонезию — островное государство в несколько раз больше Филиппин. Никто даже толком не знает, сколько там островов. Досчитали до восемнадцати тысяч трехсот и бросили. В год Индонезию посещают почти четырнадцать миллионов туристов, и треть из них — около четырех с половиной миллионов — едет исключительно на крошечный островок Бали только потому, что именно он известен на весь мир. Нельзя сказать, что ты побывал в Индонезии, если не видел Бали, — вот в чем проблема. Хотя на Бали от Индонезии не осталось уже почти ничего. Люди все больше выбирают места отдыха по фильмам, телепрограммам и сайтам. Поэтому они все чаще стремятся в одни и те же места. В этом — проклятие и Чинкве-Терре в том числе.
Тем временем мы уже ехали по гористой местности. Море осталось позади, как смутное воспоминание.
— Знаете, какую цену Монтероссо пришлось заплатить за экономическое процветание, которое принес туризм? Городок и вся область Чинкве-Терре утратили свою душу. Эти прибрежные склоны пропитаны кровью, потом и слезами поколений, пытавшихся выжить, поддерживая шаткое равновесие между человеком и природой. Жизнь здесь всегда была тяжкой, но, как только пошли легкие деньги, готовность трудиться испарилась. Это можно было бы назвать прогрессом. Но природа не следует поменявшейся бизнес-модели. Все чаще случаются оползни, потому что люди не берут на себя труд присматривать за террасами и каменными оградами. Внизу, в городе, бывают наводнения, потому что наверху, в горах, воду больше не отводят и не используют заново. Равновесие нарушено. Я это всей кожей чувствую. Отец обучил меня рыбацкому делу. От деда с материнской стороны я узнал законы гор. Я собственноручно построил себе дом в холмах неподалеку отсюда. Я знаком с обеими традициями. И обе эти традиции, веками передаваемые от отца к сыну, оказались утеряны за одно поколение. Когда туристы сидят на городской площади в тени платана и попивают коктейль, они об этом не думают. Но виноваты в этом они.
На этих словах таксист выразительно взглянул на нас в зеркало заднего вида.
— И вот еще что, — добавил он. — Маленький, изолированный от мира Монтероссо всегда представлял собой чрезвычайно сплоченную общину. Люди помогали друг другу. Еще двадцать лет назад ни одна дверь не запиралась на замок. И от этой солидарности не осталось и следа. Теперь, когда любой домишко можно превратить в пансион и заработать кучу денег, родственники насмерть бьются за наследство. Легкие деньги превратили соседей в конкурентов, а конкурентам не помогают, их давят. Грустно мне от этого.
Мы приехали. Такси свернуло на парковку отеля-ресторана, где мы забронировали столик и номер.
— Но чтобы усложнить эту и без того сложную картину, — сказал наш шофер, — я должен добавить еще кое-что. Знаете, сколько рыбаков оставалось в Монтероссо десять лет назад? Двое. Остальные бросили. Не могли тягаться с большими современными траулерами из Специи и Генуи. Модернизироваться самим им не удавалось, потому что бухта Монтероссо слишком маленькая для таких судов. А расширить бухту невозможно просто потому, что Монтероссо расположен там, где расположен. Город ждал смертный приговор. И спас его туризм.
— Туризм убил мертвый город, — сказал я.
— Совершенно верно.
Хотя гостиниц в округе были десятки тысяч, именно здесь, в глуши, у входа в этот отель, мы встретили старую знакомую. Это была Дебора Дримбл — историк с англо-итальянскими корнями, с которой меня в веселом генуэзском прошлом связывал короткий роман. Да какой там роман? Для меня это была скорее игра в мяч, в которую я играл в основном потому, что Дебора Дримбл целиком и полностью оправдывала свои инициалы. В этом смысле ничего не изменилось. Ее легкое летнее платье позволяло мгновенно констатировать этот факт. Дебору сопровождал англичанин неопределенного возраста, которого она представила другом. Как я уже знал, она вернулась в Англию, но Италия продолжала ее притягивать, хотя теперь поддаваться этому притяжению она могла лишь во время отпуска. Они остановились в Леванто, но поужинали здесь. Да, время для ужина раннее, это правда, но ведь она в компании англичанина. Так что они смогли опробовать местную кухню до нас и подтвердили, что мы приехали сюда не зря.
Я представил ее Клио.
— Мои комплименты, Илья, — сказала Дебора по-итальянски. — Твой вкус стал более утонченным. Жаль, что этого нельзя сказать обо мне, но нельзя же иметь все сразу. А пока что мне остается только искренне порадоваться за тебя.
Я рассмеялся:
— Это утонченный комплимент. Благодарю.