Поскольку Клио хранила аристократическое молчание, я почувствовал, что вежливость требует от меня предотвратить неловкую паузу.
— Представь себе, Дебора, в каком-то смысле встречей с Клио я обязан тебе. Я увидел объявление о твоей лекции о крестовых походах в Палаццо Дукале в Генуе. И специально пришел, чтобы повидать тебя, но ошибся днем, за что приношу свои запоздалые извинения. Клио совершила ту же ошибку — так мы и познакомились. Правда, Клио?
Клио молчала.
— Рада, что ты вспомнил обо мне, — сказала Дебора, — и еще больше — что это принесло тебе столько хорошего.
Мы попрощались. Если мы окажемся в районе Леванто, она с удовольствием с нами встретится, сказала Дебора. Я ответил, что мы будем там завтра, но на встречу времени не хватит, так как нам нужно успеть на поезд в Венецию. Дело ваше, сказала она, но увидеться снова было бы чудесно. Она дала мне свой номер, на всякий случай. Мы еще раз попрощались. Они пошли к машине, а мы направились внутрь.
На протяжении всего ужина, который в полном согласии с многочисленными рекомендациями был великолепен, Клио не удостоила меня ни словом. Только когда она после кофе и моей очередной, все более отчаянной, просьбы объяснить, что случилось, встала, чтобы идти в номер, она произнесла:
— Этот номер телефона ты немедленно сотрешь. Кроме того, скажу тебе вот что — и я очень разочарована, что мне приходится тебе это говорить, — ты пал в моих глазах, Илья, и это еще мягко сказано.
Глава семнадцатая. Надломленный тюльпан
Я недооценил последствия встречи с Деборой Дримбл. Более того, поначалу я в своей наивности и не предполагал, что у нее вообще будут последствия. Если бы вскоре после того случая кто-нибудь попросил меня отрецензировать эту театральную сценку, я назвал бы ее пустячной, а свою роль в ней — не блестящей, но и не предосудительной. Обсуждать случившееся подробнее — все равно что попусту сотрясать воздух. Эту сцену можно было без сожаления вычеркнуть из пьесы. Мне бы и в голову не пришло включить сей незначительный, драматургически бесполезный эпизод в мой рассказ, если бы Клио ретроспективно не наделила его значением и драматургическим смыслом.
А ведь — взглянем правде в лицо — что, собственно, произошло? Мы столкнулись с призраком из прошлого, пусть и вполне осязаемым, но ненавязчивым. Состоялся галантный обмен любезностями, прозвучал комплимент в адрес Клио. При прощании, которое почти незамедлительно последовало за удивленным приветствием, мы из вежливости упомянули возможность новой встречи, хотя все присутствующие знали, что встрече этой не бывать.
Тут все свои, дорогой будущий читатель, в том смысле, что я здесь один, сижу в своем номере в гранд-отеле «Европа», представляю себе тебя, обращаюсь исключительно к тебе — ведь Клио никогда не прочтет эти строки — и знаю, что могу говорить начистоту. Более того, я знаю, ничего другого ты от меня и не ждешь. И правильно делаешь. И хотя, подозреваю, ты вполне охоч до постыдных признаний или пикантностей, когда они к месту, вынужден тебя разочаровать. Внезапно столкнувшись с бросающейся в глаза симметрией, которую во времена иные я бы назвал пышной и пленительной, я не испытал ни малейшего возбуждения, детородного позыва или плотской ностальгии. Ты и я — мы знаем: будь оно так, я мог бы и должен был бы в этом тебе сознаться. Но ничего подобного не произошло. Честное слово.
В лучшем случае я готов признать: когда-то дело обстояло иначе. Раз уж ты настаиваешь, лишний раз повторю: были в моей жизни ночи, когда я блаженно барахтался на этом упругом теле. Если бы не законы хорошего вкуса, я мог бы выразиться еще наглядней, в подробностях описав неудержимые порнографические ассоциации, которые вызывали у меня ее скандальные груди, когда в них исчезал мой член, а они покачивались у меня перед глазами в такт восхитительно банальным стонам и, как в известных классических фильмах, покрывались моим семенем. В самом крайнем случае я даже готов признать, что подобные картины дорогими сердцу воспоминаниями проносились у меня в голове в тот вечер, когда я поступил несвойственным мне образом и отправился на лекцию в Палаццо Дукале, где и встретил Клио.
Но я говорю тебе все это лишь по твоему настоянию и чтобы оказать тебе любезность. Дурманящая смесь воспоминания и страсти, о которой говорит Т. С. Элиот в «Бесплодной земле» и которая выбивает почву из-под ног у главного героя моего дебютного романа «Руперт, признание», испарилась из моей крови в тот вечер, когда я заглянул в глаза Клио и влюбился. Ведь я был влюблен в Клио вдобавок к тому, что любил ее. Еще ни одна женщина — и уж тем более гуттаперчевая Дебора Дримбл — не приводила меня в такое состояние оторопи и обезоруженности, и мне бы и в голову не пришло поставить под угрозу наш священный союз, хотя бы на миг вспомнив о Деборе Дримбл. Я так многословно уверяю тебя в чистоте своих помыслов во время той неожиданной встречи, что вот-вот навлеку на себя подозрения в обратном, это я понимаю, но я всего лишь хочу объяснить, как пытался отчаянно объяснить Клио, что в том случайном мимолетном воссоединении не таилось ни малейшей угрозы.
И раз уж мы разговорились, дорогой будущий читатель, c которым я с самого начала и до этого опасного эпизода был предельно откровенен, позволь узнать твое мнение: дал ли я хоть где-либо в моем повествовании повод подозревать, что после капитуляции перед Клио сознательно стремился устроить эту встречу? Согласись, за случайности я не отвечаю. Клио придерживалась на этот счет другого мнения и недвусмысленно призывала меня к ответу за мое прошлое.
Какая ирония: в контексте книги, действие которой разворачивается на континенте, у которого больше прошлого, чем будущего, и который полностью характеризуется и определяется этим прошлым, я вынужден писать, что мое личное прошлое не имело никакого отношения к нашему с Клио роману. Потому что так оно и было. На философском уровне мы можем долго дискутировать о том, до какой степени человек способен порвать с прошлым. Если же говорить о конкретном случае моей частной жизни, то я готов признать, что прошлое привело меня к тому месту, где я встретил Клио и где все началось. Я также готов поразмыслить над вопросом, не вернулся ли я здесь, в гранд-отеле «Европа», к старым привычкам. Но в то время, о котором идет речь, Клио — как физически, так и в моих мыслях и желаниях — настолько завладела моим настоящим, что я могу правдиво заявить: прошлое более не играло никакой роли. Вот только она мне не верила.
Хотя сейчас уже поздно что-либо выяснять, да и ответ не имеет значения, я обратился к тебе, читатель, в первую очередь для того, чтобы задать один вопрос, который, несмотря ни на что, по-прежнему терзает меня. Ознакомившись со всей предысторией и моим правдивым описанием случайной встречи в горах с бывшей подругой, считаешь ли ты, что я хоть в чем-то виноват? Клио считала, что да.
Подобно мастеру восточных единоборств, который надолго погружается в длительную медитацию и не допускает за каменный фасад лица ни одной мысли, кроме той единственной, что его занимает, прежде чем во взрыве целеустремленности и назревшего убеждения разрубить деревянный брус ладонью, или подобно армии-агрессору, которая терпеливо, но уверенно окружает город, начинает осаду и, несмотря на численное превосходство, со зловещим спокойствием ждет своего часа, прежде чем в самый неожиданный момент, уже не тая своей мощи, начать сокрушительное наступление, — так ночью того дня и назавтра, на протяжении долгого путешествия в Венецию из Леванто, с пересадками в Генуе и Милане, Клио хранила укоризненное молчание.
Когда мы наконец прибыли на станцию Санта-Лучия и, пробившись сквозь потную толпу приезжих с рюкзаками и чемоданами на колесиках, вышли на площадь между вокзалом и мостом Скальци, к нам по-английски обратился вербовщик туристов, который, рассчитывая на комиссионные, был полон решимости отвести нас в нанявший его отель.
— Мы здесь живем, — объяснил я ему по-итальянски.
Но так легко от себя отделаться парень не дал, потому что по-итальянски не говорил. Он настоял на том, чтобы показать нам на своем мобильном фотографии просторных номеров, которые он мог предложить нам как своим личным друзьям по льготной цене.
— Можно я ему врежу? — спросил я Клио по-итальянски.
Во мне теплилась надежда, что появление общего врага поможет нам сблизиться вновь.
— Я чрезвычайно признательна, что ты хочешь защитить так называемых нас от назойливых злоумышленников, — отрезала Клио. — Всегда бы так!
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я не потому, что не понял, а потому, что обрадовался, что она наконец заговорила, и хотел поддержать едва завязавшуюся беседу вопросом.
— Судя по всему, ты ведешь себя как джентльмен, только когда тебе это удобно.
Хотя я мало что ненавижу так же сильно, как ссоры, в том числе и потому, что не умею ссориться, я почти обрадовался, что Клио наконец произвела первый залп. Все лучше, чем сносить молчаливый приговор. В шумной ссоре я мог по меньшей мере попытаться сказать слово в свою защиту. Вот только она должна была подбросить мне больше материала. Против подобных упреков я ничего не мог предпринять. Я решил ложным выпадом спровоцировать ее на широкомасштабное наступление.
— Мне кажется, ты делаешь из мухи слона, — сказал я.
— Ах вот как? Тебе так кажется?
Вербовщик туристов, не понимая ни бельмеса но заключив из нашей перебранки, что добыча клюнула, вытащил карту, дабы указать нам на центральное местонахождение горячо рекомендуемого им отеля, и принялся подробно перечислять все расположенные в двух шагах от него достопримечательности. Я демонстративно отвернулся и вместе с Клио направился к остановке вапоретто.
— Честно говоря, мне кажется, слона из мухи делаешь как раз ты, — сказала Клио, — когда навязываешь мне свое грязное прошлое и ждешь, что я продолжу мило улыбаться. Я прекрасно знаю, какую скотскую жизнь ты вел, пока тебе не выпало незаслуженное счастье встретить меня и я не вытянула тебя за грязные космы из сточной канавы, — нет нужды меня в этом убеждать, Илья, благодарю покорно. Выражусь еще яснее: я не хочу ничего об этом знать. Слышишь? Вообще ничего, нада, ньенте. Да я и говорить-то тебе об этом не должна. Мужчина, имеющий хоть малейшее представление о приличиях, без труда сообразил бы, что это вопрос уважения, но от тебя ждать подобной элементарной учтивости бесполезно — это я уже давно поняла. И все же, может быть, у тебя достанет умишка хотя бы сообразить, что не стоит похваляться передо мной похабством и распутством из прошлого и настоящего, которые тебе, судя по всему, так дороги. К этому я — и заруби себе это на носу, повторять не стану — никакого отношения иметь не желаю. Понял? Отлично. Тогда я попросила бы тебя сначала не спеша навести порядок в своем непотребном прошлом и избавиться от нечистот, а уж потом мы тоже не спеша посмотрим, стоит ли возобновлять наши отношения.