выглядит незавидно.
— Вторая тенденция, усугубляющая последствия первой, — рассуждал далее Пательский, — это стремительное развитие новой экономики таких стран, как Бразилия, Россия и особенно Китай, где за короткое время возник многочисленный и довольно состоятельный средний класс, для которого мечта побывать в Европе стала осуществимой. За последние десять лет количество китайских туристов в Европе возросло в три раза. В 2000 году китайцы забронировали десять миллионов заграничных поездок, в 2017-м — сто сорок пять миллионов, по большей части в Европу. Последствия мы видим прямо сейчас, в этом зале. А если учесть, что заграничный паспорт имеют лишь семь процентов полуторамиллиардного населения Китая, становится ясно: тут есть место для роста. Согласно прогнозам, к 2030 году количество туристов из Китая составит четыреста миллионов. Не все они поедут в Европу, но существенная часть отправится именно сюда. А наиболее популярная среди них европейская страна — это, несомненно, ваша вторая родина, Италия. И разве можно их в этом винить?
— По-моему, вы хотите меня напугать, — сказал я.
— Так и есть, — ответил он.
— Ваше свободное владение цифрами впечатляет, — заметил я.
Он улыбнулся.
— Признаюсь, в преддверии нашего разговора я кое-что почитал. У меня закралось подозрение, что мы с вами затронем тему туризма.
— Я вам очень признателен за то, что вы не поленились подготовиться к нашему ужину, хотя вынужден добавить, что не заслуживаю подобной тщательности.
— Это просто хорошие манеры, — ответил он. — Я всегда так делаю, так что могу вас уверить: у вас нет причин чувствовать себя польщенным.
— Может быть, вы нашли и ответ на вопрос, как нам следует сопротивляться дальнейшему росту туризма, невыносимого и разрушительного уже сейчас?
— Однозначно на этот вопрос ответить нельзя, — сказал он. — Свобода передвижения — великое благо, а фотогеничное прошлое Европы — ее проклятие. На мой взгляд, настоящая проблема — это свободный рынок. И я говорю даже не о том, что философия свободного рынка позволяет авиакомпаниям (и даже велит им) бороться за небесное господство, опуская тарифы намного ниже уровня, приемлемого для людей, осознающих, какой вред окружающей среде наносят авиапутешествия. В первую очередь я говорю о том, что превалирующее рыночное мышление — это преграда, не позволяющая нам хотя бы задуматься над тем, как лучше организовать массовый туризм и свести к минимуму его пагубные последствия. По сути, в исторических центрах наших городов идет битва за публичное пространство, в которой частные предприниматели ради барыша всячески стараются угодить плохому, но выгодному вкусу туристов и в которой правительство, догматично веря в свободный рынок, лишило себя всех рычагов воздействия. Чтобы остановить распродажу исторических центров, наши демократически избранные представители должны вырвать полномочия по контролю над публичным пространством из жадных предпринимательских ручонок. Другого пути нет. Иначе вся Европа превратится в одну большую Венецию.
Но для того чтобы изменилось мышление, люди прежде всего должны осознать угрозу, которую представляет собой массовый туризм. Пока же принято ошибочно полагать, что туризм — это бизнес-модель. С ним не борются, его стимулируют. Пройдет несколько десятков лет — и об этом будут вспоминать с таким же недоумением, с каким сейчас смотрят на старую рекламу сигарет, внушающую, что курение полезно для здоровья. Я надеюсь, что ваша книга, быть может, поспособствует этому осознанию.
— Благодарю за доверие, — сказал я, — и за анализ, с которым нельзя не согласиться. Мне вспоминается, как некоторое время назад в одной из наших бесед мы, обозначив признаки европейской идентичности, заключили, что старому континенту суждено стать для остального мира рекреационной зоной. Тогда мы остановились на вопросе, плохо ли это. Похоже, сегодня вы дали на него утвердительный ответ.
— Отдыхать можно в разных садах, — возразил Пательский. — Не всякий парк отдыха обязательно должен превратиться в парк аттракционов.
— Но возможно, в корне обозначенных вами проблем, которые влечет за собой экономическая эксплуатация туризма, лежит еще более фундаментальная проблема, а именно: есть ли туризму альтернатива? Венеция — показательный пример города, который со вздохом капитулировал перед туризмом, потому что не имел никакой другой экономической базы. Я хотел бы спросить, применимо ли это, по вашему мнению, к Европе в целом?
— Экономический упадок Европы очевиден, — ответил Пательский. — Если в некоторых областях Европа еще полагает, что может конкурировать с Азией, то это ненадолго.
— У вас и в подтверждение этому найдутся цифры?
— Здесь довольно элементарного знания истории. Для начала неплохо бы уяснить, что европейское доминирование в мировой экономике — аномалия, продлившаяся относительно недолго. С древнейших времен до начала девятнадцатого века, то есть более двух тысячелетий, европейский экономический потенциал был ничтожным по сравнению с азиатским. С некоторыми оговорками можно утверждать, что Древний мир времен императора Августа, Рима, Афин и Александрии — то есть Италия, Греция и Египет, вместе взятые, — представлял примерно четверть мировой экономики. Остальные три четверти — это Китай и Индия. К 1200 году европейская доля мировой экономики сократилась до десяти процентов. Девяносто процентов мирового производства и богатства находилось в Азии. В эпоху Возрождения и колонизации экономический потенциал Европы значительно вырос, но семьдесят процентов мировой экономики по-прежнему составляли Индия и Китай.
Мировая экономика росла линейно, рука об руку с ростом населения. Без машин или технологических инноваций один человек может извлечь из данных ему времени и сырья ограниченное количество продукции. Индустриальная революция произвела радикальную перемену. Экономика начала расти экспоненциально, а Европа и США стали первыми державами, которые этим воспользовались. Между 1820 годом и Второй мировой войной доля Запада в мировой экономике постепенно увеличивалась по сравнению с Азией и достигла восьмидесяти процентов. Но теперь, когда Азия в технологическом отношении догнала страны Запада и выровняла шансы, Китай и Индия отвоевывают свое историческое превосходство. А западная доля мировой экономики сократилась до сорока процентов и с каждым годом продолжает уменьшаться. При этом наиболее крупный вклад в западную экономику вносят США. Согласно статистике МВФ и Справочнику ЦРУ по странам мира, в 2015 году Китай вытеснил США с первого места в рейтинге стран по ВНП, а Индия поднялась на третью позицию.
В экономическом отношении Европа занимала маргинальное положение на протяжении более двух тысячелетий, за исключением периода между 1820 годом и Второй мировой — чуть больше века. То, что Европу сейчас оттесняют обратно, полностью соответствует историческим тенденциям. Единственное различие между прошлым и настоящим заключается в том, что в прошлом Европа и Азия мало контактировали между собой, и ничтожная Европа с ее маленькими королевствами веками могла упиваться собственной важностью, не конкурируя с Азией. Теперь же, когда глобализация отменила расстояния, довольствоваться собственной близорукой ограниченностью уже невозможно.
Экономический упадок Европы можно описать и вкупе с ее военной историей. В шестнадцатом — семнадцатом веках европейские державы покорили мир. Но средоточием экономической и военной мощи Европа стала лишь с развалом доиндустриальных империй в восемнадцатом — девятнадцатом веках. В 1800 году Европа и ее колонии занимали чуть больше половины поверхности суши нашей планеты. В 1914 году эта цифра выросла до восьмидесяти пяти процентов, и к началу Второй мировой единственными обитаемыми территориями, никогда не находившимися под контролем Европы, были Китай, Япония, Монголия, Эфиопия, Персия, Сиам и Тибет. Это мировое превосходство, если не сказать господство, продлилось полтора века и за тридцать с лишком лет измельчало и разрушилось, сохранив только горстку заморских владений — кусочки тропических фруктов в большой чаше йогурта.
Можно аргументированно доказать, что бесконечный экономический рост теоретически невозможен, но это очевидно и безо всяких аргументов. Даже стремление к неограниченному экономическому росту само по себе ведет к экологической катастрофе. Это, к слову, одно из доказательств шаткости капиталистической системы, основанной на экономическом росте, но это уже другая дискуссия, и мы продолжим ее в другой раз. Сейчас нам важно то, что, учитывая неизбежность экономического краха, не стоит удивляться тому, что Европа — континент, первым достигший экономической зрелости, — стал и первым макрорегионом, по которому ударила экономическая рецессия. В последние сорок лет Европа демонстрирует все симптомы продвинутой экономики, достигшей границы роста. Полезные ископаемые истощены, индустриальное производство сворачивается, безработица растет, а население уменьшается.
— Если я правильно понимаю, — уточнил я, — вы рассматриваете экономический упадок Европы как естественный процесс?
— Это восстановление векового порядка вещей и одновременно цена, которую Европа платит за былое непродолжительное преимущество, — ответил он.
— Но если Европа и отстала в производительности и экономическом развитии, — сказал я, — то неплохо бы вспомнить, что наш старый континент по-прежнему задает тон в области познания и науки. Вы и сами тому живой пример. Академическая традиция Абендланда не имеет себе равных. Болонский университет, основанный в 1088 году, является старейшим в мире. Шестьдесят — семьдесят лет спустя появилась парижская Сорбонна. В 1167 году был основан Оксфордский университет, а в 1209-м — Кембриджский. Университет Саламанки создан в 1218 году, за ним последовали Неаполь, Сиена, Вальядолид, Мачерата и Коимбра, и это только восемнадцатый век. Остальной мир еще даже не был открыт, если можно так выразиться. И все эти университеты процветают и по сию пору.