Девушке нужно было выплеснуть всю накопившуюся боль после потери отца, и чисто психологически это проявилось в порыве, который Зёма не стал пресекать. Напротив, подался навстречу, принимая её боль и делясь своей.
Ленка была высокого роста. Раньше такие девушки звались топ-моделями. Но новый мир диктовал свои условия и в нем моделям приходилось носить снайперскую винтовку и думать головой. Головой, кстати, Ленка упиралась в стенку и билась при едва начатых движениях. Ей было неудобно. Обоим пришлось подняться. Объятия капитанша не ослабляла, чтобы напарник не передумал. Так что пришлось подняться вместе с ней, превозмогая боль в плече. Лишь усадив ее пятой точкой на тот же пресловутый столик, завхоз получил ослабление в хватке. И стал чуть свободней дышать.
Под одеялом на ней было лишь нижнее белье, а непривычная подземнику одежда, до того тщательно им надетая, слетела с парня за какие-то мгновения, оказавшись разбросанной по всему купе.
Жадные поцелуи, объятья… Её свесившиеся со столика ноги забавно дергались, реагируя на ласки руками. Обхватив напарника за плечи, она прижалась всем телом. Ойкнула: рана в плече давала о себе знать. Но по коже как волна огня прошла.
С этого момента верх вновь взяло животное начало. Люди забыли о боли, ранах и слабости. Мир за пределами интимного тепла перестал для Зёмы существовать. Крепкие пальцы снайперши впились в его плечи, наверняка оставляя на коже заметные любому доктору следы.
«Придётся избежать обследования или перевязок», — прикинул Зёма, но мысль об Ольхе тут же улетела, испарилась, как мимолетная блажь.
Продолжая движения, парень задышал как паровоз, ощущая на себе прикосновения нежных рук. Понял, что с этого дня ничего не будет прежним. То ли все последующие перевязки не обойдутся без последствий, то ли Ленка перестанет дежурить одна на турели.
«Да что сегодня со мной?»
На свет солнца и свежий воздух на улице завхозу удалось выбраться лишь час спустя.
Вики ещё долго не попадалась на глаза, а при встрече отводила взгляд и не шла на контакт. Зёма хотел с ней поговорить, но прекрасно понимал, что третий раз с ходу ворваться в загадочную женскую душу точно не получится.
На улице было тепло, солнечно. Воздух прогрелся градусов до десяти выше нуля. Небывалая теплынь для современной весны. Снег активно таял. Небо чистое, синее, как некогда глубокое море, которое, по слухам, было где-то поблизости.
Все тучи исчезли, на небосводе остались лишь мелкие клочки раскатанной ваты. Душа пела, но на глаза наворачивались слезы. Тела адмирала и прочих почивших членов группы уже не лежали в холодных вагонах. Вся экспедиция стала готовиться к обряду прощания, едва разобрались с рельсами. Только погода была слишком хороша для этого траурного мероприятия.
— Память — всё, что осталось у нас от ушедших из экспедиции людей, — произнёс Зёма, так чтобы слышали все неполные три десятка людей. — Ушедших в иной, лучший мир. И мы будем помнить своих павших товарищей до последних дней. Пока живы мы — живы и они.
Десяток символических холмиков земли появились почти у самой железной дороги. Могильные холмы были обложены камнями, поверх лежали гильзы из-под патронов, пустые рожки и какая-нибудь личная вещь каждого. У младшего сержанта Фёдора Гордеева — старый потертый нож со сломанной ручкой, который тот не взял с собой в поход, у рядового Артёма Воснецова — ремень с погнутой солдатской пряжкой, которую так и не починил. У майора Андрея Сергеева — пачка из-под сигарет, но в ней — не сигареты, а аккуратно свернутая фотография жены, погибшей на Войне. У адмирала Кая Брусова — пять костей-кубиков. Учёным Азамату и Макару — по использованному противогазу. Доктору Давиду Хавачу и медсестре Светлане Тарасенко — по шприцу на могилку. Хотелось оставить ещё и стетоскопы, да те были слишком ценны для экспедиции. Прочим павшим солдатам — по кресту из пары палок.
Холмы насыпали даже тем, чьи тела не забрали из схрона.
Все прочие личные вещи разошлись по рукам. Живым они нужнее. Каждый, кто будет носить вещи погибших ребят, использовать их ножи, патроны или оружие, — будет помнить, ЧЬИ они. И лишний раз помянет добрым словом бойцов, которые умерли, чтобы прочие жили.
Зёма буквально перед самой церемонией узнал многие имена, но теперь старательно подбирал тёплые слова о каждом. А когда начал говорить об адмирале, слова застряли в горле.
— Батя был героем, они все были героями, — быстро подхватила Ленка, но крупные слёзы задушили её и потекли по щекам.
— Мы скорбим, — добавил Богдан. — Жаль, не все тела удалось предать земле. Простите нас те, кто остался непогребенными.
— Почтим же минутой молчания тех, кого с нами нет, — добавил Демон, приложив руку к сердцу.
Все члены экспедиции застыли вдоль состава, глядя на холмики, возведенные перед небольшим городом Спасском-Дальним.
Лица мужчин были суровы, девушки стояли бледные, с платочками. Часть плакала навзрыд, прочие смахивали слезы. Все скорбели о потере… не опуская автоматов.
— Земля вам пухом, — закончил поминальную речь Кузьмич.
Подлый разум рисовал Зёме, что не все тела погребены под насыпями. Некоторые, верно, стали контейнерами для белых тварей в недрах Уссурийска. Не лопаты и люди стали их могильщиками, а зубы и когти белёсых тварей-мутантов. И никто ничего не мог с этим поделать. Страх за срыв операции, ответственность за сотни жизней — всё тяжким бременем давило завхозу на плечи и не позволяло отдать приказ вернуться за телами.
Потому нелепые холмики, а не настоящие могилы.
Никто ТУДА возвращаться не собирался. Уссурийск стал закрытой зоной, которую стоило проскакивать на большой скорости.
Ветер разнёс высказанные слова, и народ потихоньку стал тесниться к розовому вагону. По горсти земли досталось каждому из холмиков.
Нужны любые ритуалы, чтобы каждый знал, что и его не забудут, и люди повторят его имя, когда он падет в этом суровом мире.
— По вагонам. В путь, — пробормотал Зёма, не узнавая своего голоса.
Жалкое, сиплое, морально уничтоженное существо, а не боевой завхоз, главный доктор экспедиции и просто заместитель адмирала. Стало стыдно.
Под открытым небом остались лишь Зиновий с Демоном, Елена и Богдан.
— Помянуть бы надо, — вздохнул Богдан и с надеждой посмотрел на представителя медицины, — да нечем.
— Иди, посиди с Демоном, — совсем тихо обронил Зёма, намекая на небывалый дефицит медицинского спирта. — А то придётся делить по наперсткам. Закройтесь в «лазарете». Только не шумите.
Богдан вздохнул и, обнимая Демона за плечи, увлек его к вагону.
— Пойдём, салага, пить тебя научу.
— Этому надо учиться?
— Всему надо учиться.
Зёма кивнул. Пусть уходят. Хорошо, что старший лейтенант не стал смотреть в глаза, намекая, что должны сесть друг напротив друга, говорить и прокручивать в голове все, что произошло от выхода из схрона до последних метров у вагона.
Бессмертных с Демоном удалились. Зёма с Ленкой запрыгнули в камеру обеззараживания. Она стояла нерабочей. Розовый вагон вообще наполовину опустел. За прошедший день вагон порядком опустел, исчезли новенькие рельсы и шпалы. Теперь здесь было что-то вроде беседки. Часть народа и осталась здесь, засев поверх плотно уложенных рельсов и негромко переговариваясь. Капитанша лишь прикрыла внутреннюю дверь, отсекая их от «тамбура».
Двое присели на край вагона, свесив ноги и отложив АКМ и СВД в сторону. Зёма приблизил рацию к лицу и коротко скомандовал:
— Трогай, Кузьмич.
— Хорошо, Зиновий Батькович. Как вас по отчеству, кстати?
— Не знаю, — честно признался Зёма. — Подземники не носят отчества. А вторые фамилии полагаются только иерархам. А мы из плебеев. Не патриции мы.
— Это хорошо. Не припомню хороших завхозов из патрициев, — хмыкнул Амосов.
Поезд качнулся, шпалы замелькали перед ногами. Ленка положила ладонь на руку завхозу, чуть сжала, словно пытаясь через прикосновение придать уверенности, забрать тоску. Зёма взял её пальцы. Теплые, не по-солдатски нежные. Хорошо ощущать в руках что-то кроме автомата.
Внезапно стало чуть теплее. Словно тепло природы только-только проникло под кожу. Он вздохнул и обнял капитаншу, прижимаясь плотнее. Она склонила голову, положив ему на плечо.
Оба прекрасно понимали, что вторая дверь, отделяющая от народа в вагоне, могла открыться в любой момент, но усталость последних дней навалилась такая, что не хотелось даже двигаться. Накатило безразличие. Пусть! Пусть видят. Пусть ходят слухи. Пусть убегает Вики.
Время словно замедлилось. Первая весна, которую ощутил организм, сделала из него своеобразную солнечную батарею. Кожа впитывала лучи, как губка воду. Расслабляло.
Вокруг мелькали леса, подтаивающие поля, проплывал очередной мертвый городишко. Спасск-Дальний? Ещё одно место, где раньше жили люди. А теперь пустой перрон и ни души на много миль окрест.
— Куда отсюда ушли все выжившие люди? Это они выжигали чёрных по окрестностям? — спросила Ленка.
Зёма промолчал, не зная ответов. Начинал к этому привыкать. Затем заговорил, раскручивая очередную теорию:
— В первый год выжившие от радиации, видимо, разбежались по лесам, опасаясь невидимой смерти в крупных населенных пунктах. Ракеты должны были уничтожать те в первую очередь, если они представляли собой объекты стратегического значения.
— А знаешь, что потом, Зём? Я тебе расскажу. Бескрайние леса под постоянным снегом перестали кормить выживших. И потянулся народ обратно в города и поселки, чтобы хоть из-под земли достать то, что можно съесть. Проще, чем из-под падающего и падающего снега. Холод выгнал в леса, а голод вернул обратно в города. Но там уже окопались те, кто никогда оттуда не уходил. И мелкие группы, окопавшиеся вокруг продуктовых складов, баз, хранилищ госрезервов и заброшенных ещё до войны бомбоубежищ, отчаянно огрызались, не пуская к себе лишние рты. Искателям и ходить далеко за людьми не надо было — достаточно было поджидать возле этих «продуктовых точек». Люди сами приходили.