В пустоте каждая капля утекающей жизни чувствуется острее.
Трос дернулся в руках. Николай перевел взгляд на него и обмер. В его руках остался последний жалкий метр.
– Ворс, – почти жалобно протянул он. – Ты видишь рубку?
– Да, – после недолгого затишья ответил напарник. – Разнесло к чертям всю переднюю часть. Но панель пока не видно… Почему ты меня удерживаешь?
– Трос кончился, – мертвым голосом выдал Николай. Опять руки предательски задрожали. Кажется, сейчас его вырвет.
А потом натянутая веревка ослабла.
– Что ты делаешь?
– Отцепил, – сквозь зубы процедил стюард.
– Но…
Собственно, а что «но»? Они покойники.
– Если панель цела, я смогу вернуться на корабль, тут тоже есть шлюз.
– Внимание, – металлическим голосом выдала «Галактика». – Кислорода осталось на десять минут. Пассажирам рекомендуется покинуть корабль.
Этот день был проклят с самого утра.
– Коль, возвращайся в «Видовую», – ровным тоном сказал Ворс. – Мне немного осталось, я доберусь.
Как же глупо это сейчас прозвучит…
– Я не оставлю тебя там одного.
Передатчик связи со скафандром был стационарный. Выйти отсюда – значило самому остаться одному. Ползти назад по этим туннелям, искать «Видовую»…
– Я вижу ее, – ворвался голос Ворса в его мысли. Дальше все казалось немного нереальным. – Целая!!!
Ведь невозможно???
Ноги налились свинцом, захотелось плакать, но слез не было. Их уже давно поглотила выросшая внутри пустота.
– Целая? – глупо переспросил Николай.
– Да! Я держусь за нее, работает!
– Спасательные шлюпки готовы к экстренной эвакуации, – равнодушно отрапортовал корабль.
– Боже мой… – прошептал Николай.
– Беги, – вдруг резко бросил Ворс. – Я войду здесь, встретимся в пассажирском отсеке.
И он побежал. Снова туннели, повороты, ледяные люки в кинозал и оранжерею. И сорок два человека впереди, которые смогут спастись!
Он сбил колени в первые же минуты, беспощадно молотя ими по металлическим стенам вентиляции. Казалось, что так он сможет ползти быстрее. Чем больше шума он производил, тем ярче разгоралась надежда. Он не стоял на месте, он боролся и зарабатывал свой шанс выжить.
Он больно приземлился на локти и подвернул лодыжку, спрыгивая в «Видовую». Она уже опустела, и никто не мог помочь ему дохромать до открытой двери.
Николай стиснул зубы, заставляя себя идти дальше. Нет, боль – это ерунда. Его жизнь гораздо дороже нервных окончаний!
Дверь, пустые кресла, новая дверь. Крохотный отсек со спасательными шлюпками. Его жизнь.
И только один челнок, последний. Почему один?! Какого черта один?!!
Ладно, им хватит места. Нужно только дождаться Ворса.
Несмотря на все усилия, Николаю казалось, что добирался он целую вечность. Может, стюард уже улетел? Спасся?
Нет, он бы дождался. Он бы точно его дождался.
Николай ввалился в челнок и со стоном опустился в кресло. Тусклый желтый свет, крохотный иллюминатор во входной двери, единственный рычаг – отстыковки от «Галактики» – и пять кресел. Даже запасов еды нет, их подберут раньше, чем голод станет невыносимым.
Жесткая посадка больше не пугала. Он выживет, ВЫЖИВЕТ!! И никогда не полетит в проклятый космос, хватит с него. Останется жить на Земле-2, купит новую квартиру, на первых этажах. Никакой высоты, никаких полетов. Дотронуться бы до земли…
Он уже представлял, как упадет на колени и обнимет холодную, мокрую от первой росы траву. Вдохнет воздух, не боясь, что он может кончиться. Улыбнется Солнцу – с Земли оно всегда выглядит дружелюбнее.
– Одна минута до полной разгерметизации, – металлический голос как удар под дых. – Шестьдесят… Пятьдесят девять… Пятьдесят восемь…
Нет!
Николай выглянул в отсек. Ворса не было.
Пожалуйста, нет! Это нечестно!
– Пятьдесят один.
Может, он улетел? Добрался быстрее и покинул корабль с остальными пассажирами?
– Сорок восемь.
Посчитал, что Николай не успеет. Сбежал первый и бросил его. Трусливого аудитора, не способного взять себя в руки и бороться за чужие жизни. Посчитал недостойным.
– Сорок два.
Конечно, нет. Ворс не думает так. Ворс просто не умеет думать в таком ключе. И никогда не научится. Он ценит чужие жизни, кем бы ни были люди вокруг. Он будет рисковать ради них.
– Тридцать шесть.
Безжалостная машина, глухой к мольбам космос.
Ворс достоин этого шанса больше, чем он…
– Тридцать.
Рука замерла на рычаге. Она безбожно тряслась, но все еще не опускала ручку вниз.
Если он дождется последних секунд, он успеет отстыковаться? Или из челнока вынесет весь воздух?
– Двадцать четыре.
Ворс не успеет. Он погиб в космосе. Не смог вернуться на «Галактику».
– Девятнадцать.
Ждать слишком страшно. Опять это липкое паническое чувство обволакивает с головы до пят. Он хочет жить!!!
– Восемнадцать.
«Галактика» может взорваться. Ворс бы не хотел, чтобы Николай погиб так глупо. Погиб в ожидании невозможного.
Он больше не может! Он должен жить.
Нет, он не слышит шагов. Это галлюцинации. Никто не успеет добежать.
Слишком рискованно. Нельзя ждать.
– Семнадцать.
И он дернул рычаг. Дверь закрылась, челнок отсоединился от корабля.
Николая приподняло в кресле, искусственная гравитация корабля больше не действовала. В маленьком иллюминаторе мелькнуло Солнце. Первый раз, второй, третий.
А потом корабль, отсчета которого он уже не слышал. И запыхавшееся лицо Ворса в другом крохотном иллюминаторе на люке, откуда только что отсоединился последний челнок.
Взрыв отбросил челнок и разнес огромную, непотопляемую «Галактику» на осколки.
Корабль исчез. Николай решил, что слезы затуманили взор и он больше никогда не сможет видеть, не сможет остановиться, простить себя. И не сможет жить дальше. Всего семнадцать секунд разделили жизнь на «до» и «после». Секунды, которые он не смог вытерпеть, убили Ворса… Секунды и его трусливая рука.
Память вернулась рывком. В этот раз ноги подвели, и он рухнул на пол маленького домика в засыпанном снегом лесу. Напротив стояла Марта и бесстрастно смотрела прямо в его глаза.
– Нет, – отчаянно прошептал Николай. – Нет…
– И больше не смей даже думать о ценности жизни твоих созданий. Самообман – это противно.
– Я не мог… Он не успел…
– Ты знал, что он успеет. Ты слышал шаги, но не рискнул. Потому что своя жизнь гораздо дороже, правда, Николай?
Она развернулась и ушла, так и оставив его на полу.
И не приходила целую неделю, позволив ему полностью утонуть.
VII.
С вершины небоскреба оторвался новый кусок. Он размозжил и без того дряхлый асфальт, доживавший свои последние дни. В мертвой тишине так редко просыпались звуки, что город подхватил этот треск и долго носил эхом по пустым улицам.
Оранжевые небеса отбрасывали мрачные тени на разрушающийся город и будто негодовали, что кто-то посмел потревожить вековой покой. Они смиренно готовились раствориться в небытии.
И некому было заметить, как скромный ярко-салатовый росток показал свою головку из-под расколотого асфальта… Он был крохотным и слабым, как первое дуновение перед надвигающейся бурей.
Предвестник перемен выжимал из почти мертвой земли все соки и упрямо стремился наружу. К пустому городу и потрескавшимся небоскребам.
Чудовище
«Что будет, если я завтра умру? Если обратный отсчет почти закончен? И я смогу прикинуть, сколько вздохов мне осталось.
Боюсь засыпать. Я малодушно мечтаю только об одном – уехать из этой глуши. Будто это сможет изменить мой рок, переломить судьбу.
Но я потушу свечу, закрою глаза и подумаю. Что будет, если я завтра столкнусь со смертью? Почувствую ледяной душок за спиной?
Я побегу. Бессмысленность этого действия уже не тронет мой разум. Потому что я смогу только бежать. Отчаянно рваться прочь – я честен с собой. Любой на моем месте поступит именно так.
Всемилостивый Господь, за что мне это?!
Раз, два, три…
Игра закончится, когда он постучит десять раз».
Мужчина в строгом сером сюртуке захлопнул потрепанную записную книжку и вгляделся в мрачные тучи за окном кеба. Дорогу порядком размыло, и нескончаемая тряска клонила в сон. Проклятый счет не выходил из головы – он повторялся еще дважды, а потом записи обрывались. И теперь колеса кареты в голове продолжали отбивать «раз, два, три, раз, два, три».
К чему был этот счет? Джон сходил с ума, когда писал это? Абсурд.
Джон был довольно строгим, принципиальным следователем. Он не хватал звезд с небес, но свою работу знал и уж точно не впадал в подобные крайности, не позволял эмоциям и глупым предрассудкам затмить разум.
Страх? Нет, представить Джона трясущимся в кровати перед сном, будто несмышленый ребенок, – невозможно.
Но почерк был его, несомненно.
Скорее кто-то заставил его написать эту чушь. Быть может, последние записи сделаны одним днем. Вернее, вечером. С дулом у виска?
Джон не мог просто сбежать, испугаться, бросить расследование. И если его остывшее тело теперь прячется в недрах этого особняка, он обязательно его найдет.
Тем временем кеб подъехал к огромной трехэтажной усадьбе. Серый камень, которым был отделан фасад, резонировал с пасмурным небом и навевал тоску. Парк у парадного входа тоже не казался зеленым в эту погоду, будто вода смыла с листьев всю краску.
Детектив нехотя вылез из кэба под легкий моросящий дождь. Неприятная погода была под стать предстоящему делу. Ему показалось, будто он тут же промок, рубашка прилипла к телу, и даже на душе было мерзко и сыро.
Его встречали две бледные горничные, пожилой дворецкий с усталым взором и сам хозяин. Он нервно теребил густые черные усы, когда ему казалось, что никто не смотрит.
– Граф Грегори Ронд, – представился хозяин и протянул руку.