Закрапали первые, самые тяжелые капли будущего дождя. Серый снег под ногами вновь превращался в мерзкое месиво – той белизны, к которой он привык на базе, здесь не было. Быть может, и хорошо. Меньше напоминаний о шансе, который был в его руках, а он не разглядел.
Путь к музею лежал через другие бараки и руины двух школ. Эти места были настоящим испытанием для Ворса. Хотя к началу войны они уже светили опустевшими разбитыми стеклами, он всегда представлял в них детей, продолжал упорно пытать себя этими картинами. Мазохизм во имя того, чтобы оставаться человеком на войне, а не простым «выживающим» существом. Как бы глупо теперь это ни звучало.
– Здравствуй, Ник, – сказал Ворс, входя в знакомую каморку.
– Здравствовать желаешь мне? – усмехнулся сторож. – Ну и тебе не хворать, зверюга.
Ворс тоже усмехнулся. Каждый раз их приветствие было маленькой игрой. Или скорее проверкой, кто сломается первым.
– Чем сегодня порадуешь?
– Колумбийская сигара! – довольно улыбнулся Ник. – Спецдоставка!
Конечно, это было неправда. Колумбия была давно стерта с карт вместе со Второй Державой в первые недели войны.
Но Ворс придирчиво принюхался к извлеченной из сейфа самокрутке. Это была такая неправда, в которую обоим хотелось верить.
– Пахнет потом чернокожих.
– Возможно, рабство снова в моде. За исполнением прав человека теперь никто не следит. Вот колумбийцы и распустились, – причмокнул сторож, раскуривая самокрутку.
Резко зазвенели стекла, на многострадальный город приземлилась очередная ракета. Даже не моргнув, Ник передал сигарету приятелю. Сирена, зудевшая с самого утра, понемногу успокаивалась.
– У нас сегодня новая выставка открылась, – равнодушно произнес сторож. Но в его взгляде, мимолетно брошенном на собеседника, мелькнула искра.
Ворс знал, что директор музея и все его сотрудники покинули посты в самом начале бомбежки, присоединившись ко второй волне беженцев. Еще в те времена, когда было куда бежать. Он часто задумывался, почему Ник остался. Сторож строил из себя невежу, не признающего искусства даже в мирные времена. Но выставки в музее обновлялись еженедельно.
– Что на этот раз?
– Да не помню, фотограф какой-то, начала века двадцатого, кажись. Название только осталось. «Чарующая реальность».
– Красивое название, – усмехнулся Ворс. – То, что надо сейчас.
Такой явный, почти паршивый сарказм очень подходил выставкам Ника. В лучшие времена фотографии и картины рождали светлые чувства в посетителях, дарили вдохновение или гармонию, вселяли интерес и желание жить ради прекрасного. Но в мире, где прекрасного не осталось, подстегивал сарказм. Иронично.
В молчании докурив сигарету, мужчины двинулись наверх, в выставочный зал. Чудом за все месяцы войны еще ни один снаряд не попал в музей. Именно этим и привлек он в свое время Ворса. Одно из немногих зданий, в первозданном виде уцелевших в городе. Шанс, что следующий залп прилетит в него, увеличивался с каждой сиреной.
Подача электричества в музей была прекращена уже давно, по огромным залам двое мужчин всегда ходили со свечами. Но именно сегодня его внимание заострилось на этом факте.
– Чарующая реальность в полумраке! – звонко провозгласил Ник и натужно рассмеялся.
Стены были заполнены черно-белыми фотографиями прошлого мира, который не застал даже Ворс. Ник уселся, а Ворс медленно двинулся вдоль стен.
Множество людей миролюбиво смотрели на него с выцветших фотографий. Изможденные долгой работой шахтеры, улыбающиеся дети на еще целых игровых площадках, леди, спешащие на работу в офисных юбках. И конечно, влюбленные пары, целующиеся повсюду. Когда кинематограф был еще в ходу, Ворс часто видел такие незамысловатые сюжеты. Тогда они казались глупостью, бессмыслицей. Зачем смотреть фильм, у которого нет цели, чтобы просто улыбнуться? Когда мир поглощает неведомая пустота, нигде не расслабиться. Потом была служба, армия, база, ученые… Там, на краю, он не вспоминал эти сюжеты даже во снах.
И только здесь, под нескончаемыми бомбами, начал понимать всю ценность той, былой простоты. Все эти люди на фото давно умерли и не застали тягот войны. Все эти люди счастливые.
Потом одна фотография надолго привлекла к себе его внимание. Счастливая пара бросала какой-то блестящий предмет в городской фонтан. Темноволосая девушка и высокий мужчина в длинном черном плаще. Он крепко держал ее второй рукой и улыбался, а взгляд был полон безмятежного спокойствия.
Ворс узнал этот фонтан. Он и сейчас стоял на городской площади, опустевший и разрушенный.
– Фотографии этого города?
Сам факт, что фотограф из далекого, безмятежного прошлого мог быть как-то связан с окружающей действительностью, странно будоражил. Почти то же самое, что увидеть человека из сна или самому провалиться по ту сторону реальности. Совместить несовместимое…
– Не все, – ответил Ник. – Автор бывал у нас проездом.
«У нас». Ворс всегда бежал, поэтому никакое «здесь» не переходило в разряд «у нас». Однако эти слова тоже резанули.
Застаревшая боль, которая почти уснула за эти месяцы, вновь всколыхнулась. Ворс отвернулся и тихо сжал кулаком куртку в районе груди. Нет, на этот раз он больше не уснет!
Он в спешке попрощался со сторожем и заторопился наружу. И только выйдя из музея, вспомнил, что, против своего обыкновения, не купил у Ника сигарет, а свои запасы уже подходили к концу. Но возвращаться сейчас не хотелось. Это казалось лишним, будто прогонит наваждение, так отчаянно желавшее стать реальностью.
Ворс бросил взгляд на свинцовое небо и побежал. Улицы были почти пусты в это время дня. Сирена не звучала, и люди давно трудились во благо чьей-то бессмысленной победы.
От волнения он еле сдерживал ритм. Очередной дом на пути испускал дух последними жидкими всполохами пламени. Где-то вдали раздавался детский плач. А он мчался по прямой, к центру города.
Вот наконец вдали за руинами мелькнул фонтан. Ворс резко сбавил темп и отдышался. Здесь его охватило подобие страха, которого, казалось, он не испытает уже никогда. Страха, что он снова опоздал к своему маленькому чуду.
Ведь прошло столько лет, столько войн… Какой смысл искать тень прошлого, давно сгинувшего в осколках. Он так и не узнает, что влюбленные бросали в тот фонтан. Не совместит свои сны и настоящее, потому что так не бывает.
Люди убивают других людей, а пустота – это все, что приходит за ними. Пустота пожирает надежду.
Почему-то снова вспомнился тот день, у погибшей базы Второй. До того как вертолет приземлился, с телами двух мальчишек на руках, он так отчаянно хотел пустить время вспять. Отмотать, поступить иначе. Так сильно хотел, что почти узнал боль, расползавшуюся по телу. Боль, от которой он бежал в пустоту внутри себя.
Черная пелена забвения была так близко, что решение не заняло и секунды. Ворс просто шагнул в нее, как уже делал прежде. Бежал, спасаясь от самого себя.
Но глаза не застилала темнота, а сердце продолжило биться. По неведомой причине пустота не приняла его порыв. И Ворс быстро взял себя в руки, вышел назад к свету… Но уже ничего не смог изменить. И больше не вспоминал свою малодушную выходку.
И вот теперь он опять стоял на грани безумства, но совершенно другого. Ворс усмехнулся вслух. Как давно он позволил себе очнуться? Пройти сквозь боль, чтобы больше не засыпать. И вот этот тонкий запах, которым был пропитан весь музей, который, как хищника, вел его к фонтану, пусть и казался бессмысленным – запах близкой надежды. Вот что будоражило его.
Он закурил и снова медленно двинулся к цели. И уже на подходе осознал тщетность своих метаний – от былой красоты остался лишь маленький кусок бортика и пара потрескавшихся плиток у него.
Ворс внимательно оглядел руины. Даже после разрушения сюда кидали монеты. Какие-то люди мечтали вернуться, вряд ли в этот город, скорее в другие времена.
Его взгляд остановился на маленьком серебряном браслете, застрявшем между плит. Вдруг затрясшимися руками он поднял его и оттер многолетний слой пыли и грязи. На тыльной стороне была надпись, но металл давно покрылся чернотой, и ее невозможно было разобрать.
Бережно положив находку в карман, Ворс неспешно вернулся в барак – в конце концов, это был его выходной, в который можно не спешить. Под подушкой он хранил флягу со спиртом.
В бараке он не сразу приступил к делу и еще около часа сжимал браслет в кармане. Серебро медленно согревалось. И не менее часа прошло до того момента, как он смог отчистить грязь и прочесть надпись.
«Я рядом. Сегодня. Завтра. Всегда», – гласила она.
Протяжно зазвучала очередная сирена.
Девочка Света, которую он встретил утром, сидела на соседней кровати. В ее руках была потрепанная кукла.
– Слышишь звоночек? – спросила она у игрушки. – Сейчас мы пойдем прятаться. Но я обещаю тебе, когда-нибудь мы обязательно вырастем, и этот бардак закончится.
– Света! – позвала ее мать. Девчушка поднялась и направилась в ее сторону. Но затем оглянулась и спросила:
– Дядя, а ты идешь?
– Иду, маленькая. Конечно, иду. – Ворс положил браслет назад в карман, улыбнулся и двинулся в убежище. Сегодня не время умирать. Ведь однажды и этот бардак закончится.
IX.
Треснутые стекла небоскребов полоскали улицу в оранжевых цветах, отражая низкие облака. В таких красках сухой асфальт казался песчаной насыпью, бесконечной дорогой огромной пустыни, что непонятным образом затесалась в городе. И если могло бы закатное солнце уронить на нее свои лучи, то растворились бы и сам город, и дорога, уступив место пыльным барханам.
Огромный город спал в безмолвии и одиночестве. И казалось, будто видел сны. Чудесные, страшные, красивые и жестокие – о жизни, что когда-то струилась по его улочкам. О людях, бороздивших его просторы. И в тех снах он предавался мечтам, что время его забвения окончено, а ледяные щупальца небытия больше не скользят между домами.
Но грезы оставались грезами, а бесчувственное оранжевое небо лучше всего напоминало о жестокой реальности. И лишь короткая зеленая поросль, которая порвала асфальт в паре мест, не поддавалась унынию. Она стремилась ввысь, вопреки законам Вселенной, как безумная насмешка над тихой пустотой.