Материалы о старообрядчестве последнего десятилетия царской России показывают: если в видимой части староверческого айсберга наблюдалась безусловная гегемония богатых рогожан, то в невидимой заметно нарастала активность радикальных согласий, и в первую очередь бегунов-странников, численность которых с развитием железнодорожной сети заметно возросла[1587]. Отчеты различных епархий, поступавшие в департамент духовных дел МВД, неизменно содержали сведения о серьезном присутствии в разных губерниях последователей этого течения. Владимирский архиепископ сообщал о зараженности многих уездов и города Иваново-Вознесенска; в одном только Шуйском уезде было выявлено около шестисот бегунов. Суть их представлений о российской действительности выражали наставники, которые продолжали развивать учение о воплощении антихриста, заявляя, что «в жизни два пути к спасению – борьба и бегство. Сильные да борются, а не могущие да бегут»[1588]. В основе взглядов странничества лежало полное отрицание частной собственности и обязанность каждого трудиться на пользу всего общества. Наставники даже вели особые «завещательные» книги, куда записывалось, какие вещи принадлежат тому или иному единоверцу[1589]. Старые и тяжелобольные у бегунов, как правило, умирали вдали от посторонних, лишь среди своих единоверцев; считалось, что последние минуты не должны быть омрачены присутствием никониан[1590].
Сведения о бегунах оставались крайне скудными и приблизительными. К тому же отличить их было нелегко: они легко крестились, могли заявиться прямо в храм и «вообще притворно выдавали себя за православных»[1591]. После 1905 года они, как и ранее, отказывались регистрировать общины, вести метрические книги и тем более утверждать у властей своих наставников. Известный центр бегунов, обнаруженный еще в середине XIX века в селе Сопелки Ярославской губернии, давно утратил свое прежнее значение: к 1908 году здесь уже не существовало ни одного странноприимного дома[1592]. Любопытные сведения о секте содержатся в отчете чиновника МВД, который присутствовал на региональном съезде беспоповцев другого – часовенного – согласия в г. Екатеринбурге в сентябре 1911 года. Из донесения следовало, что широкое распространение бегунов оказывает влияние на часовенное согласие. Здесь радикальные призывы, в отличие от пропаганды поповцев, находили большой отклик. Как удалось выяснить чиновнику, странническое согласие представляло собой разветвленную сеть, разбросанную по всей России и состоявшую из так называемых «переделов». Во главе каждого из них стояла тройка наставников, именовавшихся «преимущими»: первый являлся духовным главой «передела», второй присматривал за ним и доносил собору о его проступках, третий выполнял функции секретаря при них. Они вершили в согласии свой собственный суд. Бегуны располагали и денежными средствами: когда кого-то задерживала полиция, они открыто заявляли, что могут внести значительные суммы на выкуп единоверца[1593].
Изучение старообрядческих корней позволяет лучше осознать, что народные массы не были аморфными, как может показаться на первый взгляд; они представляли собой простроенные в рамках определенных согласий организационные структуры и, по сути, пронизывали низы общества вдоль и попрек. Однако понимание этих реалий было давно утрачено: несколько десятилетий прошло со времени увлечения российского общества расколом. В 60-70-х годах XIX столетия народническая интеллигенция и староверы не могли понять друг друга; теперь, в начале нового века, староверческую суть русского мужика различали вообще немногие, а точнее, только те, кто сами вышли из народных глубин.
Одним из таких людей был известный литератор Максим Горький. Действительно, в знании народной жизни, в отличие от подавляющего большинства интеллигенции, в том числе и радикальной, ему отказать трудно. Горький был знаковой фигурой в событиях 1905 года; находясь в эмиграций после поражения революции, он решает внести серьезные коррективы в подготовку будущей борьбы. Как мы видели, в начале XX века огромная популярность сделала его своего рода связующим звеном между различными революционными группами и московской буржуазией, разыгрывавшей тогда (впрочем, как и всегда) свою карту. После революции Горький, примкнувший к большевикам, отвергает сотрудничество с оппозиционными староверческими капиталистами. Он сосредотачивается на взаимодействии с низами раскола, понимая, что именно здесь кроются потенциальные силы для борьбы с правящим режимом. (Все это очень напоминает рассмотренную нами в первом разделе эволюцию А.И. Герцена и Н.П. Огарева: от контактов с раскольничьими богатеями к хождению в народ). Кстати, религиозная окраска этого начинания, далекого от классического марксизма, вызвала большое неудовольствие В.И. Ленина[1594].
История открытия на итальянском острове Капри школы для революционных пропагандистов из народа хорошо известна в литературе. Однако ряд выявленных архивных документов позволяет взглянуть на это горьковское детище более обстоятельно. Своего рода идеологическим обоснованием сотрудничества народных масс и интеллигенции стала повесть М. Горького «Лето», вышедшая в 1909 году. Сюжет ее таков: интеллигент приезжает в деревню – вести революционную работу; основным его помощником становится раскольничий начетчик, беспоповец Петр Кузин. Именно он собирает подходящих людей из уездной бедноты, очевидно своих единоверцев, среди которых и разворачивается антиправительственная агитация. Кстати, по поводу православия господствующей церкви он замечает, что это вера денежная[1595]; и делает такие, например, заявления:
«Интеллигентов бы нам парочку хороших... когда нас будут тысячи и миллионы, мы без злобы возьмем за горло кого надо»[1596].
В таком именно ключе и решил действовать Горький: готовить агитаторов для староверческого большинства из старообрядцев. Поэтому кадры для школы набирались, как правило, из регионов со сложившейся староверческой репутацией: Владимирской и Нижегородской губерний, из Лефортовского и Рогожского районов Москвы[1597]. Как установила полиция, в школе занимались некий крестьянин И. Панкратов с характерной кличкой Старовер, рабочий И. Казанец – с такой же кличкой, и еще один персонаж – с фамилией Староверов. Был здесь и гражданский муж Елизаветы Шмидт – сестры погибшего Николая Шмидта, также беспоповца[1598]. Именно этим слушателям Горький адресовал лекции о русской душе и о роли староверия в русской истории. Для обоснования своих мыслей он использовал, в частности, рассказ В.Г. Короленко «Река играет»[1599]. По мнению Горького, в образе героя этого рассказа, раскольника с Ветлуги, удачно:
«дан исторически верный тип великорусса – того человека, который ныне сорвался с крепких цепей мертвой старины и получил возможность строить жизнь по своей воле»[1600].
Достойно внимания и организационное устройство школы. Все дела в ней, кроме мелких хозяйственных, решались советом, состоящим из шести лекторов и шестнадцати слушателей. А исполнительный комитет состоял из двух преподавателей и трех воспитанников, так что ученики имели полную возможность высказывать свое мнение и, по сути, руководить школой[1601]. Именно от лица этого совета последовало приглашение В.И. Ленину – прочитать лекции; тот отказался, пригласив всех к себе в Париж: так будущий вождь мирового пролетариата выражал свое недовольство. Слушатели школы написали ему в ответ:
«Мы не можем быть орудием в руках каких-либо личностей или групп: все решения здесь проводятся большинством»,
и
«наше настояние есть осуществление воли пославших нас организаций»[1602]
(особенно примечательна последняя фраза). Лекции Ленина на Капри не состоялись; как мы понимаем, обосновывать перспективы революции в Европе, увлекавшей вождя и его свиту, в данной аудитории было не совсем правильно. Да и Горький считал, что Россия должна собственными силами освободиться от царизма, не дожидаясь Запада; такой подход, в отличие от большевистских интеллектуалов, представлялся ему более верным.[1603]
Заметим, что эта горьковская мысль была не лишена смысла. Маститый писатель лучше представлял психологию русского народа, чем его оппоненты по партии. Перспективу он видел в переориентации наиболее организованных слоев русского народа, т.е. тех же старообрядцев, с преобладавших монархических позиций на революционные. Как известно, низы рассматривали царя в качестве заступника, способного отобрать землю и фабрики у ненавистных богатеев. Перед пропагандистами стояла задача продемонстрировать им новый – реальный, а не мифический – инструмент для решения своих нужд: народную революцию. Неслучайно Горький с энтузиазмом пишет о трансформации черносотенных воззрений в революционную практику. В упомянутой повести «Лето» начетчик П. Кузин, помогающий налаживать агитационную работу среди единоверцев, раньше числился активистом черной сотни