[885]. Головин возвратился в Москву преисполненным энтузиазма: полиция зафиксировала несколько частных совещаний земских и городских деятелей, где активно обсуждалась его в петербургская встреча[886].
Последствия визита не заставили себя долго ждать. Уже 15 июля 1905 года Первопрестольная получает нового генерал-губернатора П.П. Дурново. (Правда, в молодости – в начале 70-х годов XIX века – он уже являлся московским губернатором, когда отметился громким конфликтом с городским главой купцом И.А. Ляминым). В мемуарах Витте прямо говорится, что это назначение состоялось благодаря протекции Д.М. Сольского, который покровительствовал Дурново. В частности, именно патриарх высшей бюрократии обеспечил его вхождение в Государственный совет. Заметим, что новый Московский генерал-губернатор имел устойчивую репутацию либерала[887]. Это проявилось уже 3 августа 1905 года в ходе его официального представления в должности. П.П. Дурново много говорил о предстоящей конституции, о народном представительстве и пригласил всех оказать поддержку новым начинаниям правительства[888]. Лично он такую поддержку продемонстрировал: во время его службы в Москве прекратилось давление на земские круги. Подготовка и проведение очередного земского мероприятия в середине сентября 1905 года впервые обошлась без каких-либо эксцессов, что не осталось незамеченным устроителями съезда[889]. Правда, кроме этого Дурново ничем особенно не запомнился: непосредственно местной жизнью он интересовался слабо, больше занимаясь своими многочисленными знакомыми во время их пребывания в городе[890].
По отношению к земскому движению аналогичное значение с миссией П.П. Дурново имел визит в Москву сенатора К.3. Постовского. Он был послан по высочайшему повелению для выяснения ситуации после июльского съезда. Николая II тревожило прозвучавшее там обращение земцев к населению, где говорилось о нравственном воздействии на сознание людей и излагалась просьба о доверии. К тому же существовала опасность сближения земских кругов с революционными элементами, чего правительство явно не желало. Заметим, что Постовскому были даны четкие указания ни какого-либо допроса или тем более преследования не проводить[891]. В ходе контактов съездовских лидеров и командированного чиновника преобладали благожелательные оттенки. Один из земцев – В.И Вернадский – писал, что Постовский и его помощники «убедились в полной нашей легальности. В действительности из всех ныне существующих политических групп, мы как раз являемся наиболее умеренными в форме нашей деятельности, а по программе своей представляем настоящую государственную группу»[892]. Такую самооценку, прозвучавшую из уст видного съездовского деятеля, следует признать вполне справедливой. Примечательно, что земцы решили до окончания миссии сенатора воздержаться от какой-либо активной политической деятельности, мотивируя это тем, что если она вдруг будет расценена как незаконная, то участники съездов естественно могут лишиться возможности быть избранными в думу[893]. По поводу обращения к народу, так встревожившее власть, земские деятели убеждали, что оно преследовало исключительно народное успокоение. С долей обиды они указывали на воззвания к тому же русскому народу, которые беспрепятственно распространялись господами Шараповыми и Грингмутами (редактор промонархической газеты «Московские ведомости»)[894]. Вообще-то приверженцы либерализма старались не отставать от ура-патриотической пропаганды: они с гордостью рекламировали прием земской делегации Николаем II. Десятки тысяч печатных сообщений о высочайшей аудиенции распространялись по губерниям. А некоторые, как, например, князь П. Д. Долгорукий лично объезжали волости в Московской губернии, чтобы поведать крестьянству об этой радостной вести[895].
Все эти малоизвестные эпизоды, о которых шла речь, крайне важны для понимания событий 1905 года. Они совершенно не укладываются в историографический штамп, оставшийся еще с советской эпохи, будто царизм в принципе не желал ни учреждения Думы и на дух не переносил земских преобразовательных устремлений. Тем не менее, шаги, предпринятые властью до сентябрьско-декабрьского обострения, свидетельствуют о желании правительства включить движение, развивающееся снизу, в свой конституционный сценарий. И, как следует из приведенных фактов, это стремление отнюдь не было утопическим. В этом же контексте следует рассматривать и решение конца августа 1905 о предоставлении автономии российским университетам, приуроченное к началу учебного года. Осведомленный В.Ф. Джунковский подчеркивал, что «авторами этого указа, к удивлению публики, были Д.Ф. Трепов и В.Г. Глазьев (Министр просвещения)»[896]. Автономия признавалась ими как главный способ для умиротворения волнений в вузах. В свою очередь, оппозиция не сомневалась в неизбежной трансформации царизма по направлению к представительной законодательной ветви. Она прекрасно осознавала, что потребности нового экономического позиционирования России предопределяют проведение политической модернизации власти. Лидеры оппозиции с удовольствием пересказывали ход парижских переговоров В.Н. Коковцова о крупных кредитах с группой европейских финансистов. Те прямо высказывались о невозможности реализовать заем в случае отказа от намерения учредить думу; это могло вызвать трудности с размещением русских ценных бумаг на западных биржах и привести к значительному понижению их стоимости. В результате то, чего настойчиво добивалось российское правительство, было бы просто-напросто перечеркнуто[897]. Все это подводит к важному выводу: господствовавшая в историографии схема – реакционный режим, не желавший никаких перемен, и пробивавшая им путь прогрессивная общественность – не отражает реальную суть происходившего противостояния. Процессы 1905 года должны рассматриваться не в этой привычной, традиционной логике, а в русле борьбы правительственного и общественного либерализма за первенство в проведении политической модернизации.
3. Московское обострение
Провозглашение Манифеста от 6 августа 1905 года об учреждении Государственной думы рассматривалось либерально настроенной частью правящей бюрократии в качестве важнейшего политического рубежа. Это шаг вызвал полное одобрение западных кругов, на что собственно в первую очередь и рассчитывала российская власть. Кайзер Германии Вильгельм II поздравлял Николая II:
«Твой Манифест об учреждении Думы произвел в Европе, особенно в моей стране, превосходное впечатление»[898].
Понимание того, что царизм начал постепенную трансформацию в сторону конституционной монархии присутствовало и в российском обществе. Весной-летом 1905 года этот факт вряд ли у кого вызывал большие сомнения. Но вот отношение к данной реальности у разных слоев было далеко не одинаковым. Правительство хорошо осознавало это обстоятельство и собиралось учитывать его, т.е. идти навстречу тем, кто при консервативно-монархическом сценарии был в состоянии реализовывать свои интересы. И одновременно выдавливать на политическую периферию группы, которые не могли принять подобного хода событий. Один из идеологов такой модели поведения власти Д.Ф. Трепов любил повторять, что революция не страшна, когда ее делают революционеры, но она становится опасной в случае присоединения к ней умеренных элементов, которые всем существом своим должны стоять за государственный порядок[899]. Поэтому речь шла о вовлечении в правительственный конституционный проект земского движения и профессорского состава. Этим высокообразованным слоям четко давалось понять, что их заветные либеральные чаяния осуществимы только при взаимодействии с властью. Или говоря иначе, их подлинным союзником выступает именно власть, а не те, кто толкает на конфронтационную стезю с мало предсказуемыми последствиями. Надо заметить, что путь сотрудничества с правительством не вызывал отторжения у многих участников либерального движения: вооруженные методы выяснения отношений с властью явно не пользовались популярностью в земской и профессорской среде. Радикализм был присущ лишь некоторым персонажам – например, руководителям «Союза союзов»: их арест во главе с П.Н. Милюковым произошел 7 августа 1905 года (на следующий день после обнародования Манифеста о булыгинской думе)[900]. Правительству казалось, что оно удерживает ситуацию и имеет все основания рассчитывать на претворение в жизнь своего конституционного сценария.
Правильность именно такой оценки подтверждали итоги очередного общероссийского съезда земских и городских деятелей, состоявшегося в середине сентября 1905 года. Это крупное мероприятие обсуждало отношение оппозиционной общественности к Манифесту, обнародованному властями 6 августа. Конечно, конституционное творчество верхов не могло оставить равнодушным никого, но что касается земцев, то большинство из них склонились к поддержке булыгинской думы. Как отмечал профессор М. М. Ковалевский, она привлекала к себе некоторые симпатии, так как «ею разрывалась цепь, связующая нас с бюрократическим самовластием и «временными правилами», почти всецело заступившими место законов в царствование Александра III»