[958]. Зато намерения партии утверждать расходы государственного бюджета никогда не ставились под сомнение. Как признавали кадеты, «только с этим правом дума будет иметь действительную власть и будет в самом деле править страной»[959]. Приобщение к бюджетному процессу, в отличие от дебатов о продолжительности рабочего дня, манило крупную купеческую буржуазию, на протяжении десятков лет мечтавшую заполучить свой комплект ключей от денежного сундука государства. Политическая деятельность новых союзников из рядов либеральной интеллигенции приближала этот момент, а потому партия исправно получала средства от промышленников Центрального региона.[960]
«Союз 17 октября» по своим целям и составу не многим отличался от кадетов. Члены этой либеральной партии были более состоятельными; в нее вступили и представители московской буржуазии, оставив затею с созданием самостоятельной торгово-промышленной партии. Как известно, одним из лидеров «Союза» стал московский банкир и общественный деятель А.И. Гучков, а его младший брат Федор являлся казначеем «Союза». Интересно, что октябристы выступали за ограничение самодержавия и введение долгожданных свобод, но склонялись к сохранению титула «самодержец». Они позиционировали себя не как врагов ограниченной монархии, а как ее дельных помощников. В агитках подчеркивалась, что императору сложно одному разбираться в существующих проблемах, а крайне низкая компетентность чиновников лишь усугубляет эту проблему. Выход – в привлечении к управлению страной толковых и знающих людей[961]. «Не класть яйца в одну корзину» – этот принцип воплотился в политическом раскладе того времени. Кадеты и октябристы, сформированные из либеральных земцев и научной интеллигенции, представляли собой два крыла союзников московских капиталистов, Именно так их воспринимали и в Петербурге. Тот же С.Ю. Витте считал, что в Москве, по сути, «сильна только одна партия – купеческая»[962].
Резюмируя сказанное, можно сделать вывод о том, что к осени 1905 года купеческая буржуазия являлась не только крайне заинтересованным, но и наиболее подготовленным игроком развернувшегося преобразовательного процесса. Ее разветвленные связи по всем направлениям оппозиционного движения обеспечили ей особенное положение. Согласимся, что каждая из существовавших в тот период оппозиционных групп действовала лишь в своей определенной политической нише, не располагая большим влиянием вне ее. Поэтому эскалацию напряженности, переросшей в массовые беспорядки, осуществить им было просто не под силу. Для этого необходимо было обладать разносторонним коммуникативным и финансовым ресурсом, чем в полной мере и располагала купеческая буржуазия. Любопытно отметить, что проправительственные круги зримо ощущали согласованность в рядах своих противников. К примеру, «Московские ведомости» уже в марте 1905 года, характеризуя «легальных и подпольных революционеров», писали о тесной связи, существовавшей между ними. Как замечало издание, без помощи радикально настроенных элементов легальные крамольники не имели бы возможности подогревать и поддерживать свои конституционные требования к правительству[963]. Правда до осеннего обострения в Москве власти еще слабо представляли, кто в действительности координирует оппозиционные силы. Пока главным образом виделся след иностранный врагов, стремившихся создать внутренние затруднения во время военных действий. О японских усилиях на этой ниве (связь с эмиграцией, средства на покупку оружия) уже говорилось выше. Их дополняли и разоблачения англичан, якобы финансировавших рабочее движение: и. о. московского градоначальника Руднев распространял среди населения слухи и листовки, что, сочувствуя забастовкам, русские люди играют на руку злейшим врагам родины – англичанам. Посол Великобритании выражал протест российскому МИДу по этому поводу[964]. Об участии московской буржуазии в дестабилизации обстановки до декабрьского восстания говорили мало. У власти осознание ее заинтересованности и подлинной роли в революционных событиях пришло позже. Забегая вперед скажем, что впоследствии сообщалось даже о случаях шантажа именитого купечества, когда различные авантюристы пытались вымогать у купцов крупные суммы за неразглашение сведений об их пожертвованиях на организацию беспорядков осенью 1905 года[965].
Всеобщая стачка в октябре, забастовка почтово-телеграфных служащих в ноябре и, наконец, декабрьское вооруженное восстание – эти этапы составляют цельный отрезок, суть которого заключается в переходе конституционной инициативы от правительства к оппозиции. Результатом чего стало вынужденное, вопреки текущим планам властей, учреждение законодательной думы. Обратимся к всероссийской октябрьской стачке. Как известно, она берет начало с конца сентября в Москве, где первыми выступили печатники и булочники; а если точнее, то типографии И.Д. Сытина и пекарни Д.И. Филиппова. Современные исследователи, специально занимавшиеся этими конкретными эпизодами, утверждают, что забастовку всячески подогревали сами хозяева. Они провоцировали ситуацию стабильной оплатой стачечных дней: именно с этих предприятий забастовочная волна покатилась дальше[966]. Кстати, полиция также считала, что рабочие сытинской фабрики (ее называли «осиным гнездом») являлись застрельщиками революции; в отместку власти устроили поджог типографского комбината, препятствуя служащим тушить разгорающийся пожар[967]. По свидетельству В.Ф. Джунковского, оппозиционный настрой среди рабочих поддерживал на своей фабрике также и С.И. Четвериков с сыном[968]. Московский генерал-губернатор П.П. Дурново уже в начале октября понял к чему идет дело и просил предоставить ему особые права по предотвращению надвигавшихся беспорядков, но товарищ Министра внутренних дел Д.Ф. Трепов счел это несвоевременным[969].
Тем временем забастовочная волна перекинулась на железнодорожников. По различным листовкам и воззваниям хорошо известны призывы большевиков к стачке, но архивные источники, в отличие от партийных агиток, не выявляют их ведущую организаторскую роль в этих событиях. Так, из переписки МВД и Министерства путей сообщения следовало, что в Москве к забастовке постоянно подстрекал некий «Союз инженеров и техников», объединивший «большинство неблагонадежного элемента из состава железнодорожных служащих»[970]. По донесениям московской полиции, толпы агрессивно настроенных людей в количестве 200-300 человек препятствовали движению но железнодорожным путям, а к администрации дорог заявлялись какие-то лица от «Союза союзов» с неопределенными требованиями. В результате машинисты боялись следовать с составами, и движение было парализовано[971]. В этой ситуации растерялся и либеральный генерал-губернатор П.П. Дурново: противостоять бунтующей стихии оказалось намного сложнее, чем опекать земские съезды. Окончательно его деморализовал визит делегации в составе Д.И. Шаховского, П.Н. Милюкова и адвоката Гольдовского, непринужденно обращавшихся к нему – «товарищ»[972]. В отличие от Дурново, самообладания не терял Московский биржевой комитет. Его обращение, адресованное Министру финансов В.Н. Коковцову, извещало о намерении остановить фабрики, что еще более осложнит положение[973]. Вообще-то, в этом заявлении московских капиталистов в финансовое ведомство не прослеживается тревоги; скорее здесь присутствуют угрожающие ноты в адрес правительства: мы закроем предприятия, выставим людей на улицу (т.е. усилим забастовочную волну), а там посмотрим, как вы с ней справитесь. О настрое фабрикантов можно судить и из их специального заявления, опубликованного прессой в разгар стачек[974]. В нем они вновь охарактеризовали рабочее движение как явление, вызванное не экономическими, а политическими причинами. Категорически высказались против введения военного положения в городе, назвав подобное решение «трудно поправимым бедствием». Рецепт же успокоения, по мнению купечества, состоит совсем в другом – в безотлагательном удовлетворении требований общества «по устроению нашей жизни на началах вполне ограждающих нас от возможности возврата к старым формам, приведшим Россию на край гибели». К числу таких начал в первую очередь отнесено расширение прав Государственной думы до законодательного органа и пересмотр закона о выборах[975].
Здесь следует вспомнить, что нарастание забастовочного движения сопровождалось попытками Московской городской думы добиться вывода из города, расположенных в нем казачьих войск. Эта тема была поднята рядом гласных уже в конце сентября 1905 года[976]. Кроме этого, дума поручила городской управе обратиться к военному ведомству о предоставлении помещения Манежа, находящегося напротив Александровского сада, для народных собраний[977]. Требования вывода казачьих войск усилились после беспорядков в день похорон Н.Э. Баумана (20 октября): МГД просила до их удаления из города больше пе назначать казаков к несению полицейской службы