– Надо бы сохранить методички, – озабоченно сказала мама, заваривая чай. Она всё ещё думала о Пушкине.
– Зачем?
– Через два года – в 1939-м, исполнится сто сорок лет со дня рождения Александра Сергеевича! Пригодятся.
– Новые напечатают, – успокоил её Лавр. Он взял отпуск и размышлял, где провести ближайшие две недели.
Москва – Муром – Москва, лето 1937 года
Утром позвонила Зина.
– Масквич, – сказала она своим южным сельским говорком, и без околичностей сразу перешла к делу. – Дай сто рублей.
Лавр выбежал к телефону неодетым, со сна. Он зевнул, почесал голую ногу и утомлённо спросил:
– Что там у тебя случилось?
– Председатель, гад, выписал неправильную справку. Не написал, что отпускает для устройства на работу. Надо ехать в Муром.
– Ага, в Муром, – оживился Лавр.
– Я устроюсь, верну с получки.
– Так, так. В Муром, значит.
– Так дашь, или нет?
– Слушай, подруга, возьми меня с собой.
– Это ещё зачем? – подозрительно спросила она.
– Интересует меня твой Муром. С историко-этнологической точки зрения.
– Чаво? Ты по-каковски со мне балакаешь?
– Нет, правда. Я оплачу тебе билеты туда и обратно, а ты мне покажешь эту реку. Которая Муром. По ней плавать-то можно?
– Куды там плыть! Махнул два раза, и уже переплыл. Тока окунуться разве.
– А лодки?
– Ну, рыбаки всякие на лодках. Да.
– Вот и сплаваем, глянем, что там к чему.
– Ой, не забивай мне паморотки. Мне справку надо взять!
– Не бойся, возьмём! Я надену галстук, посмотрю на твоего председателя сурово, и он сразу…
– Хи-хи-хи… «Галстук»! Это который на шею вяжуть?
– Да, да…
В тот же вечер они выехали, и утром были в Белгороде. Прежде, чем выходить из вагона, бойкая Зина повязала на голову косынку, и сразу обрела вид сельской простушки-скромницы. Потом на перекладных добирались до Мурома, причём последние несколько вёрст шли пешком. По пути она рассказала, что, оказывается, все лодки на реке кому-то, да принадлежат. Но некий дед уже старый, лодка его зря утопла у берега. Если выпросить у него вёсла, да подсушить евоную давно брошенную посудину, то для его, Лавра, целей сойдёт. Правда, про цели она сама не очень понимала.
Вряд ли он смог бы ей объяснить.
Когда-то все населённые пункты в бассейне Оки назывались Городцами. А по Волге чередой шли Сараи. Немалое количество топонимов необъяснимо повторялось на Западе и на Востоке. Если какое-то из них встречается в летописи – то, о каком речь?..
Теперь вот он обнаружил два Мурома. Один в низовьях Оки, там Лавр бывал. Второй, к которому сейчас стремилась его душа, был не только селом, но и рекой, которая впадала в реку Харьков, причём, по рассказам Зины, в месте впадения она была шире, чем Харьков. В старину могли считать, что это Харьков впадает в Муром, и тогда, значит, вся харьковщина оказывается муромской землёй. А выше по притокам этой водной системы легко пройти через водораздел к реке Десне, а та течёт через Чернигов, который посетил по пути в Киев русский богатырь Илья Муромец. Такая у Лавра была цепь рассуждений.
Но рассуждай, не рассуждай, а в село Муром они попадали почти в самую ночь.
– Я у вас заночую? – спросил он.
– Даже не думай! – испугалась она. – Я мамане и говорить не стану, что не одна ехала. И ты даже рядом со мной не ходи. Чтоб никто и не видел.
– Не понял!
– Я честная незамужняя девушка, балда! Чего тут понимать?
– А где же мне ночевать?
– А мне что? Я тебя до Мурома довезла? Довезла. Ночуй, где хочешь.
– Угу, понятно. А обратно в Москву ты пешком пойдёшь?
– А ты разве не дашь мне денег?
– Хе! Я честный неженатый балда. Какое мне дело до твоих проблем.
Некоторое время шли молча.
– Ну, ладно, – наконец, пробормотала она. – Дам тебе одеяло, ночуй на сеновале. Но тихо-тихо. Ты, городской, сумеешь спать на сеновале? Вы, городские, все прям князья.
– Хоть я и городской, на сеновале сплю как сурок. А насчёт князей, это ты брось.
Она задумчиво посмотрела на него, потом спросила:
– А князь, это побольше, чем граф?
– Смотря кто и где.
– У нас тут есть графские развалины. Я тоби заутресь покажу. Оченно важного графа развалины. Хотели музей городить, будто у него в гостях бывал какой-то писатель, чи не писатель, не помню. А ентот краевед, который из Бельцов, доказал, что тот писатель бывал не тут, а там, в Бельцах, и музей открыли там, а развалины оставили нам.
…Ночью он проснулся оттого, что кто-то с сопением лез к нему под одеяло.
– Что?!
– Тихо, балда.
– Зинаида! – прошептал он. – Ты чего?
– Того…
Ближе к утру он спросил:
– Что ж ты мне плела сказки про честных девушек?
– А чаво другого я могла сказать?.. – и когда уходила уже, шепнула: – Ты, масквич, не торчи тута на свету… Как петухи запоют, иди по той дороге вон из села. Там лесок будет, и там спи. Я справку с председателя стрясу, догоню тоби…
Через десять дней они вернулись в Москву весьма довольные друг другом и своим маленьким приключением, но без взаимных клятв. Лавр отправился к себе, а она к себе, «пачпорт выправлять».
– А вы знаете, что Сергей Эйзенштейн жил в этом доме? – вопросил Лев Ильич. – Он мой добрый товарищ, между прочим, коллега и учитель!
– Да, он жил в квартире номер два, – отозвалась Дарья Марьевна. – Такой был барин, и не подходи! – и после этого пояснила Лавру, которого только что зазвала в их комнату Лина: – Лев Ильич сотрудник «Мосфильма», ассистент режиссёра. Сейчас они с Сергеем Михайловичем снимают новый фильм! Называется «Александр Невский».
– Собственно, уже сняли, – гость нацелился в тарелку с печеньем, уцапил одно, и отправил в рот. – Идёт монтаж и озвучка. Сам товарищ Сталин контролирует процесс! Скоро премьера. Вы, молодой человек, бывали на киностудии?
Лина прыснула в кулачок.
– Что в этом смешного? – деликатно удивилась бывшая графиня Апраксина, а ныне работник Наркоминдела Дарья Марьевна Пружилина.
– Лев Ильич меня не узнал, – улыбнулся ей Лавр, и обратился к помощнику режиссёра: – Мы с вами знакомы, а встречались как раз на «Мосфильме».
– Да? Правда? – спросил Лев Ильич.
– Как интересно! – продолжала удивляться Дарья Марьевна.
– Когда снимали «Петра Первого», – напомнил Лавр. – Я приезжал вместо профессора Силецкого.
– А! Да! Верно! Суровый обличитель исторической неправды! Помню! – Лев Ильич натужно рассмеялся, и обратился к дамам: – Вы не представляете, какой он устроил нам урок истории. Всё, что мы снимали, раскритиковал.
– Да уж, – признался Лавр. – А хотите на спор, когда выйдет фильм про Невского, я и его раскритикую.
– Критиковать и без вас много желающих. Из-за таких вот критиканов пришлось дважды переписывать сценарий. Один умник дал рецензию, что авторы сценария полностью исказили историю Руси XIII века. А ведь Сергей Михайлович Эйзенштейн и не должен буквально экранизировать события! Это не учебник, это кинофильм, в котором неизбежны отступления от исторической правды, романтизация, как, например, в романе Дюма про трёх мушкетёров. Вы знаете, что Дюма всё сам сочинил, вопреки истине?
– Конечно, знаю.
– А стали бы вы ему пенять за это?
Лавр когда-то жил в Вене, к старости разбогател, и весной 1832-го из любопытства поехал в Париж. Лучше бы он этого не делал. В городе шло восстание: баррикады, гильотины, расстрелы. Может быть, правительственные войска перебили и не очень много народа, но запашок из предместий, где из-за холеры перемёрли десятки тысяч бедняков, добавлял в статистику сумятицы… Александра Дюма-père он видел, причём видел на второй день после появления в газетах лживых сообщений, что роялисты его расстреляли – но разговаривать с ним случая не представилось. А «Трёх мушкетёров» Дюма тогда ещё не написал.[49]
Теперь он, конечно, не стал об этом рассказывать, а просто заметил, что представления о чести в те времена, которые описал в своём романе Дюма – то есть в начале XVII века, были весьма специфичны:
– Они бы вам не понравились, Лев Ильич. Вы ведь из простых?
– Это что вы имеете в виду, молодой человек? – возмутился кинодеятель.
– А то, что если бы вам довелось жить тогда, вы бы не увидели в подвигах мушкетёров ни романтики, ни особой чести.
Лев Ильич отмахнулся от него, и пустился в рассказ о событиях XIII века, когда новгородские князья противостояли экспансии рыцарских орденов.
Лавр скучал. Ему надо было писать заявку на топливомер. Готовить ужин к возвращению мамочки с работы. Почитать новый номер немецкого технического журнала. А он сиди тут, слушай этого малообразованного фанфарона. Но что делать: соседи! Надо уважать.
В дверь постучала баба Нюра, позвала Лавра к телефону. Звонила Зина. Сразу начала жаловаться:
– Проклятый председатель! Ужо я ему устрою!
– Что опять случилось?!
– Он, гад, в справке моё имя написал с двумя «н»! Вместо Зинаида написал Зинна!
– И что?
– Дык же ж и пачпорт мне выдали, будто я Зинна! У, гад!
– Как же ты не углядела?
– Ишшо мне проверять за им! Поеду в выходной, в морду евоную плюну. Дай сто рублёв.
– А на работу взяли тебя?
– Взяли! Ишшо бы им мене не взять…
Повесив трубку, Лавр не вернулся к Пружилиным. Пусть развлекают коллегу товарища Эйзенштейна без него. Только позже, когда они провожали гостя, он вышел в коридор. Пожал деятелю кино руку. Потом готовил на кухне ужин, а Дарья Марьевна мыла посуду.
Она спросила: что, мол, за трудности? Плохой телефонный звонок? Он со смехом рассказал ей о забавных проблемах Зины, а заодно упомянул, что ездил в Муром, но не тот, который все знают, а на юге, про который никому неизвестно.
– Мне-то как раз про тот Муром известно, – сказала Дарья Марьевна. – Мой бывший муж владел там землёй. Если бы не все эти революции, так бы и жила там в его графском имении. И вы, Лавр, в эту свою поездку могли бы меня там встретить. И меня, и Линочку.