– Но ты говоришь про какой-то призрак!
– Так их агент выглядел в 1934 году.
– А ты откуда знаешь?
Лавр не хотел новой порции недоверия, и не стал вдаваться в подробности, вроде собственных походов в минувшие времена. Просто сказал:
– Их действия влияют на меня. Я засыпаю, и получаю информацию.
– Ну, глупость же. Мир ясен и понятен.
– Не скажи. Ты когда-нибудь видел радиоволну?
– Я видел радиоприёмник. Он волну воспринимает.
– А я сам – приёмник, тот, который воспринимает информацию о передвижениях этих шпионов в пространстве-времени.
– Сказки. Выдумки. Б-бред.
Съев пирожок, Лавр развернул оставшуюся промасленную бумагу, достал карандаш и нарисовал пирамиду.
– Видишь пирамиду?
– Вижу, – раздражённо сказал Ветров.
– Пирамида – штука объёмная, а здесь она плоская, потому что я её такой нарисовал. Если же взять настоящую объёмную пирамиду, и попытаться совместить с этим плоским листом бумаги, ничего не получится. Он её просто проткнёт, а на бумаге останется её проекция. Треугольник.
– И что?
– Мы живём на плоскости и видим только в пределах этой плоскости. А я – не знаю, почему – вижу и то, что кроме. Вижу объём.
– Что ты несёшь! Ты же комсомолец.
Лёня ещё долго кочевряжится, но постепенно Лавр убедил его, что говорит правду.
– И что прикажешь с этим делать? – наконец, спросил Ветров.
– А я не знаю. Как-то надо сделать так, что крейзи-Джек не родился.
– Ещё лучше. Для этого надо знать, кто его родители.
– Это я знаю! Он родится в будущем в результате нескольких браков, которые заключат члены семей Чемберленов и Френчей в Англии.
– А! Чемберлен! Тот, который «Наш ответ Чемберлену»[93], да?
– Один из Чемберленов прямо сейчас премьер-министр Британии, я вчера в газете читал. Он – не знаю когда – уволит министра иностранных дел Идена, а вместо него назначит Галифакса. Вроде бы. Через год этот Галифакс пригласит чемберленова племянника, который был ему полезен, а тот приедет с сестрой, и они попадут на выступление балета Большого театра. И познакомятся там с молодыми Френчами, которые тоже брат с сестрой! В следующем поколении родится сумасшедший Джек, он создаст квазилинейную математику, и англичане начнут убивать наших лидеров.
– Это ещё не случилось?
– Нет, и не знаю, когда случится. Откуда бы? По информации, их встреча произойдёт незадолго до войны. Больше я ничего не знаю.
– Какой войны? Кого с кем?
– Я всё сказал.
– И ты предлагаешь мне идти с этой чепухой к начальству?!
– Насколько я понимаю, твои начальники с удовольствием насыпали бы соли на хвост всем Чемберленам на свете.
– Это да, – озабоченно сказал Ветров. – Но дело мутное. В конторе, конечно, есть несколько сотрудников, верящих в мистику и всякую Ша́мбалу. Но я подставляться не хочу. Прослывёшь дураком – потом не отмоешься.
– Ничего, начальники любят дураков. И кстати, дураки дольше живут. Поверь, я много чего повидал, и это правило обычно подтверждается.
– Ну, спасибо тебе на добром слове…
Москва, зима – лето 1938 года
В последние дни января в их квартире появилась новая жиличка.
Началось с того, что к Гроховецким пришла Дарья Марьевна и, проверив, закрыта ли дверь комнаты, стала рассказывать про Ивана Осиповича Гаркави и его жену.
– Он правнук того Гаркави, знаменитого востоковеда, – сказала она. – И сам тоже знаток Востока. Служил в Турции, в нашем посольстве. Чудесный человек! Но я лучше знаю его жену.
Оказывается, в 1925-м Дарья Марьевна работала вместе с этой женой в комиссии, которая занималась приёмом русского золота, хранившегося во французских банках. Французы долго не хотели его отдавать, но стараниями графа Игнатьева, который служил там в Иностранном легионе в Перовую мировую войну и застрял надолго, золото вернулось в СССР. Их комиссия оформляла перевозку и приём.
– Её зовут Людмила Ниловна, но тогда она была совсем молоденькой, и между собой мы звали её проще: Мими. И даже сейчас так зовём… По дружески… А граф Игнатьев уехал из Франции. Служит в Красной Армии инспектором по иностранным языкам военных училищ, хотя уже старый совсем. А к чему я это вам рассказываю?
Лавр и его мамочка удивились:
– Да, к чему?
– А! Про Ивана Осиповича Гаркави. В общем, я сначала узнала Мими, и только потом познакомилась с её мужем. Прекрасный, прекрасный человек!
Она неожиданно заплакала. Лавр отвернулся, а его мамочка принесла носовой платок.
– Простите, простите меня, – хлюпала носом Дарья Марьевна. – Его арестовали, нашего Ивана Осиповича. В их доме был обыск. Мими боится туда возвращаться, уже два дня живёт у разных подруг. С работы её уволили. А квартира-то служебная.
– Ой, беда! – сказала мамочка.
– За что его взяли-то? – поинтересовался Лавр.
– Они найдут, за что. Был бы человек хороший. И ведь не первый он, не первый! Многие из наркомата исчезли, не знаю куда. Мими боится, что и её посадят.
Она выпрямилась, и произнесла сурово:
– Я решила поселить её здесь, у меня. Что ж ей мыкаться и всего бояться…
– И правильно! – обрадовалась мамочка. – Лаврик, ты как думаешь?
Он усмехнулся:
– Я думаю, если будет нужна, то и сюда придут. Другое дело, захотят ли? Ведь она, как я понимаю, низовой работник?
– Да, делопроизводство, переводы с языков…
– А как же наш дядя Ваня? Он идейный, – засомневалась мамочка.
– А работать она где будет? – спросил Лавр.
– Дяде Ване скажу, что Мими – сестрица моя двоюродная, из Ленинграда. Будет суд, наверняка выявится ошибка, и отпустят Ивана Осиповича. До тех пор она тут поживёт. А работа… У нас есть знакомства в издательствах. Можно зарабатывать переводами, или надомным редактором, или корректором…
Мими – то есть Людмила Ниловна, оказалась миловидной дамой невысокого роста. Большие круглые влажные глаза в обрамлении длинных ресниц, которыми она часто помахивала, придавали ей вид женщины в беде, и любой нормальный мужчина, увидев её, сразу пожелал бы её спасти. Лавр подумал, что это из-за сильной близорукости. Он прикинул в уме, что ей примерно тридцать – тридцать пять лет, хотя из-за неприятностей, пережитых ею, женщина выглядела старше.
В общем, поселилась она у Пружилиных, познакомились с ней соседи – и после этого Лавр её недели две вообще не видел. Потом как-то вместе пили чай на кухне – но она больше молчала. У него было полно своих дел, а у неё своих, и поскольку ничего он о ней не знал, кроме того, что она, по рассказу Дарьи Марьевны, делопроизводитель в конторе, то Людмилой Ниловной и не интересовался. Живёт, и живёт. Пусть себе.
Что Людмила – дамочка с интересной судьбой, он выяснил случайно.
Ближе к концу февраля, после обеда, они одновременно вышли в прихожую, и он, удерживая своё драповое зимнее пальто чуть ли не в зубах, ухитрился её лёгкую шубку подать ей! И потом с улыбками и смехом вместе вышли из подъезда.
В такой ситуации идти по бульвару к метро и молчать – было бы неучтиво и глупо.
– Вы, наверное, много знаете о Турции? – спросил он, выбрав тему, интересную ему и очевидно знакомую ей, сформулировав вопрос так, чтобы не упоминать мужа, о судьбе которого она беспокоилась. Чтобы, так сказать, зря не бередить.
Но она тут же заговорила о муже:
– Да! Когда мы поженились, Ванечка мне много рассказывал, как они там с Сеней Араловым и товарищем Ворошиловым помогали молодым революционерам. Потом и меня с собой взял. Было так интересно! Я ж туда попала восемнадцатилетней девчонкой. Он меня Кемалю один раз представил! Потом вёл работу по развитию связей СССР с арабскими странами и с Персией.
– И вы с ним?
– Не всегда, но кое-где вместе жили.
– Где? В Персии – где? – с любопытством спросил Лавр.
– Мешхед, Исфахан, Шираз…
– Шираз?! Я там… То есть, я знаю, там жил Саади.
– Да? Вы читали Саади? – удивилась она.
Лавр засмеялся:
– Читал, даже в подлиннике читал, – и поскольку до станции метро, где ждал его Лёня Ветров, оставалось идти всего ничего, чтобы завершить разговор, с чувством продекламировал:
На должность – мужа чести назначай,
Кормило власти нищим не вручай…
С них ничего ты – царской пользы ради,
Не взыщешь, кроме воплей о пощаде.
Но честного едва ль найдешь из ста:
Сам проверяй все книги и счета.
Двух близких на одну не ставь работу,
Дабы от них не возыметь заботу…[94]
– Здо́рово! – сказала она, останавливаясь. – Вы дальше куда?
– Я уже пришёл, – ответил он, поглядывая на лавочку, где читая газету сидел Лёня Ветров. – А вы куда?
– В Ленинку[95], надо посмотреть кое-какие справочные материалы, – и, заметив, что он не вполне понял, пояснила: – Редактирую книгу для издательства.
– Расскажете мне при случае, как выглядят эти города сейчас?
– Расскажу! Но… Сейчас? Я ведь там была лет семь, восемь назад.
– Ничего, мне интересно.
– А ведь вы пошутили, будто читали Саади в подлиннике? – лукаво спросила она.
– Конечно! – с улыбкой заправского шутника протянул он. Не рассказывать же ей, что читал ему эти стихи сам Муслихиддин Саади.
– До свидания.
– Пока!
И оба рассмеялись, довольные друг другом.
…Эту встречу назначил Ветров, но зачем – не сказал. Таинственный мужчина! Позвонил двадцать минут назад: приходи, мол, к станции «Кировская», буду ждать. Нам туда идти примерно одинаково. А ведь вчера виделись в НИИ физиологии человека! Смотрели, чего они там наизучали про реакции организма на каверзные вопросы оператора детектора лжи. И вот опять – «приходи, разговор есть».
Ну, если всё равно идти в ту сторону, Лавр взял деньги и сумку. Решил заодно зайти в магазин Перлова, купить чаю, кофе и ещё кое-какого «колониального товара». С появлением в доме Людмилы Ниловны они стали пить чая вдвое больше, чем раньше. Она же на Востоке жила, пристрастилась к хорошему чаю.