– Я всегда прихожу вовремя, – согласился тайвер. – А что тут за маскарад?
– Новые технологии! – ответил учёный, указывая на призрака. – Это отправлено к нам из будущего. Из какого года – я точно не знаю, но полагаю, что из XXII века.
– Я и не думал, – сказал доктор Глостер, – что там так далеко продвинулись в технике.
– Ха! Ещё как! – ответил Гуц. – Причём фантомы этой модификации не меняются, на какую бы глубину времени вы их ни отправили. Ведь это не человек, а голографический компьютер, отправленный в темпоральный колодец.
– А похож на человека, – удивился доктор Глостер.
– От людей у него только внешность.
Юноша-призрак у стола поднял руку.
– Ах, извини, дорогой! – воскликнул доктор Гуц. – Сейчас подключу тебя к нашим компьютерам.
Присоединяя к системному блоку периферийное устройство в виде длинной трубки, он объяснил коллегам:
– Эти фантомы слышат и видят лучше наших, но говорить могут только если подключить их к компьютеру.
– Это минус, – сказал о. Мелехций.
– Зато сохранность собранной информации потрясающая! И они всё помнят.
– О! Это плюс, – сказал доктор Глостер.
– А что светится у него над головой? – спросил доктор Глостер. Ответил ему сам фантом, сунувший свой палец в порт. Губы его шевелились, но звук шёл из колонок:
– Система энергопитания работает от деления атомов атмосферных газов, вызывая свечение. Чтобы вернуться в свою реальность и доставить собранную информацию своим хозяевам, мне достаточно прекратить энергоподачу.
– А к нам-то его зачем прислали? – спросил о. Мелехций.
– Моим хозяевам нужна ваша помощь, – произнёс робот.
– Нас просят устроить массовый тайвинг, – пояснил Гуц. – Отправить в прошлое нескольких фантомов, чтобы они нашли русского ходока. Тогда явится этот робот и определит, когда реально жил ходок. Он это умеет.
Подумав, Гуц обратился к роботу:
– Кстати, как ты это делаешь?
– Наблюдая двух фантомов сразу, я определяю их координаты в темпоральном колодце. Зная также место и время отправки одного из них, могу вычислить координаты отправки из будущего и второго. Это легко. Но мне трудно найти самого ходока, потому что мой внешний вид пугает людей. Все разбегаются.
– А как же эти голографические тайверы будут искать в прошлом нас? – озабоченно спросил доктора Гуца. Ответил ему о. Мелехций, уже понявший, что к чему:
– Мы оставляем о своих тайвингах подробные отчёты, – негромко сказал он. – Люди будущего получают их.
– Yes it is, – подтвердил робот.
Москва, сентябрь 1938 – декабрь 1939 года
Лавр и Мими сидели на кухне, ели мороженое и говорили о Турции. Они имели разные знания об этой стране, и Лавру было интересно.
В дальнем прошлом у него часто возникала проблема: куда уйти из Москвы. Ведь не всегда было полезным оставаться в столице, особенно если он оказывался там и тогда, где мог встретить сам себя. И он уходил в странствия.
Были места, куда Лавр стремился попасть – в зависимости, разумеется, от эпохи. Благословенный Восток!.. Но не когда Персия отбивалась от арабов или турок, или вела набор в армию, чтобы окружающие народы отбивались от неё самой.
Он обожал Самарканд и Бухару, но лишь в те века, когда к северу от этих городов плескалось громадное пресное Сибирское море, поддерживая приятный климат.
Однако были регионы, в которые он, побывав два-три раза, опасался ходить.
Средневековая Западная Европа напугала его с первого же раза. Ему тогда удалось морем добраться до балтийского побережья. Искал в Дании, где поселиться. И угодил на праздник Kattenstut[111]: горожане развлекались, бросая кошек с колоколен на булыжную мостовую, а затем сжигая их. Он в ту ходку прожил недолго (подвело незнание местных диалектов), но это событие запомнил. Дальнейший опыт жизни в Европе неизменно подтверждал, что европейцы максимально жестоки и к людям, и к кошкам.
В общем, Лавр потерял к Европе интерес, хоть и живал там время от времени.
Ещё больше Лавр не любил Турцию. Здесь людей уничтожали без счёта. Столицу «украшали» колонны, живописно увешанные отрубленными головами; в городах рангом ниже обходились просто рядами кольев. А казнили за что угодно.
Если в русских-то княжествах или воеводствах Лавр хоть с трудами, но добывал проезжие грамоты, или поручные записи (за передвижение без них кнутом пороли), то в Турции он проезжую бумажку получить не мог никак и никогда, а без неё – без всякой порки, извольте умереть. В первый раз его голова оказалась на колу так быстро, что он не успел выучить ни одного турецкого слова. Во второй раз оформили в рабство. Жестокость в отношении рабов была беспредельной! – и на третий раз он, желая избежать этой участи, стал орать на арабском языке суры из Корана. Его тут же казнили. Документов-то нет. И поручителя нет. А брать мусульманина в рабы нельзя. Значит, голова долой.
Больше он в Турцию не совался, но турки разбрелись по всему Ближнему Востоку так, что поневоле встретишь. Однажды жил в Персии, точнее – в одном небольшом шахрестане на северо-западе, названием Армаз. Был ювелиром при дворе наместника. В политику не лез, просто делал свою работу.
В его мастерскую часто забегали дети наместника: Анвар и Тигран. Нравилось им смотреть, как невзрачные куски металла и груды камней превращаются в богатую рукоять кинжала или сабли. И что же?! Когда отец их помер, Анвар, второй сын, прогнал имевшего все права Тиграна! И шаханшах утвердил это безобразие, потому что Тигран-то собирался отстаивать счастье своего народа, а Анвар наобещал увеличить взносы шахрестана в казну Тавриза, где тогда размещался двор шаханшаха. Кончилось тем, что Тигран исчез неведомо куда, а Анвар, обманув шаханшаха, продался туркам, которые пришли и ограбили ювелирную мастерскую Лавра!
Так что, опять же, личный опыт учил, что Турция столь же безжалостна, как и западные европейцы. Особенно к чужим. И те, и эти были одинаково уверены в своей исключительности и демонстрировали готовность убивать и мучить всех подряд. Впрочем, в некоторые эпохи жизнь там бывала вполне сносной.
– Турция, да, любит повоевать, – сказала ему Мими. – Может быть, поляки нападали на нас чаще, но с поляками мы хотя бы иногда заключали мир, а с турками его не бывало: только перемирия.
Это она отвечала на рассказ Лавра о жестокой Турции. Правда, рассказывал он ей свои сказки, не ссылаясь на личный опыт.
– Маршал Ататюрк взялся строить светское государство, – продолжала Мими. – Россия помогла ему – а надолго ли хватило его благодарности?
– Ты ведь с ним встречалась? – спросил он.
– Ну, как… Нас познакомили, а потом видела его только на митингах.
– Твоё мнение?
– Турок турком. Когда Армения воевала с Турцией, он, генерал, разрешил убивать мирных жителей. Позже пытался взять власть, и не нашёл ни одного союзника! Только Россия согласилась иметь с ним дело. Он получал от нас оружие, золото и патроны пароходами. Мы построили ему пороховые заводы! За это он пообещал разрешить в Турции компартию, восторгался Лениным… А получив то, что ему было надо, приказал убить всех турецких коммунистов! Одно слово: турок.
– Вот, значит, как, – протянул Лавр. – Всё, как всегда.
Они часто болтали о жизни на Востоке, и однажды вдруг перешли на «ты». Мамочка была очень недовольна. «Тоже, нашёл подружку», возмущалась она. Сокрушалась: «Жениться тебе пора». Вкрадчиво спрашивала: «А что у тебя с Ангелкой? Смотри, какая хорошая девочка». Или вспоминала Надю, парикмахершу в доме на углу с Покровкой. Надя строила Лавру глазки, но он был к ней равнодушен. А мамочка ходила в ту же парикмахерскую, только стриглась не у Нади, а у второго работника, Ивана Кузьмича, старого деда, инвалида по слуху. Его контузило чуть ли не в турецкую войну, и теперь он при разговоре орал, потому что не слышал самого себя. Когда делал мамочке причёску, орал ей, что чего это Лавр не заходит, Надя, мол, скучает.
…Теперь они сидели на кухне, перебирали гречку, и Мими рассказывала, сколько полезного для советско-турецких отношений сделал её муж, посольский сотрудник Иван Осипович Гаркави.
– Ни послы, ни Миша Фрунзе, ни остальные все ничего бы не смогли без аппарата посольства! – говорила она. – Работы в начале двадцатых годов было невпроворот. Мы с Иван Осиповичем ещё не были женаты… А теперь проклятый Ататюрк снюхался с империалистами, а моего Ваню арестовали! Будто он виноват…
Как ни странно, мимо внимания мамочки пролетела история знакомства Лавра с ещё одной «хорошей девочкой». И это было тем более странно, что начался их роман в библиотеке, прямо на глазах мамочки!
Девочка пришла посидеть со словарём немецкого языка. У неё дома был словарь, но такой, общего типа. А ей требовалось перевести экономический текст, да ещё не с немецкого на русский, а наоборот.
Звали её Октябриной, и Лавр – который в тот день зачем-то околачивался у мамочки – ах, да, он вёл электропроводку к двум новым столам, чтобы подключить настольные лампы – сразу её узнал. Она была приезжей из Рыбинска, работала в чайном магазине на Мясницкой, и вдобавок училась на вечернем отделении Института народного хозяйства, на торговом факультете.
Она тоже его узнала. Слово за слово – а в читальном зале особо не поболтаешь, даже и шёпотом, – сговорились, что он через часик зайдёт и проводит её домой. Жила она в Большом Комсомольском переулке. Там близко автобус № 3, ей удобно ездить в институт.
Проводил он её раз, второй, а потом и третий. Оказалось, она полезный ему человек! Потому что хорошо знает немецкий язык. Ей нужна языковая практика, и ему тоже. Он практиковался в языке немало, но тот немецкий, которым он пользовался в своих «снах», не соответствовал современным нормативам. Это была средневековая смесь немецкого со староголландским. Препод в Бауманке, который был из поволжских немцев, сразу его раскусил: его предки прибыли в Россию давно, когда немецкий язык ещё не развился, и все его родичи и соседи балаболили на ненормальном немецком. Этот препод освоил настоящий язык, стал учителем, и, естественно, бесился, когда Лавр пытался изображать из себя знатока. И, кстати, не верил, что Лавр – русский и москвич, а подозревал, что он тоже из поволжских немцев, но почем