Однако Базан всё же мог оказаться искомым ходоком! Надо уделить ему больше внимания.
Пока он размышлял об этом, Варсоний обратился к одному из послушников, работавших рядом:
– Где сей час отец Базан?
– Сети рыбарские плетёт в келии своей, отче, – ответствовал послушник.
Что ж, подумал Джон. Придётся идти на выпас и собирать кизяки, отложив разговоры на потом. Заходить в кельи, когда там работали иноки, было нельзя.
…В первый раз исповедовав Иону, немногословный Базан велел ему:
– Молись, чтобы Господь вразумил тебя, – да и пошёл вон по своим делам.
За следующий месяц новые беседы с Базаном и наблюдение за ним результата не дали. Монах в расставленные словесные ловушки не попадался, латинизмов или других несвойственных эпохе оговорок в его речи Джон не заметил. И оставил бы он того Базана в покое, занявшись поисками ходока среди крымских крестьян, моряков и торговцев, если бы… Если бы не одна деталь: их беседы порождали у него тягостное впечатление, что это не он изучает монаха периода «тёмных веков», а наоборот: монах сдирает с него, человека информационного общества, маску, как кожуру с мандарина. Было в Базане что-то неправильное!
Монастырь располагался на мысу, что позволяло незаметно наблюдать за кем угодно. Конечно, послушник Иона, имея много дел, часто терял Базана из виду. Но в целом он был как на ладони: монах, и монах – такой же, как все. Ну, что ты будешь делать?!
«Момент истины» наступил, когда умер старик, живший среди них. Простой служка при келаре, помогал тому разжигать костёр для готовки пищи и мыл котлы; откликался на кличку Герос. И вдруг помер. В землю здесь не хоронили, из-за отсутствия стальных лопат. Как всегда, замотали тело в рогожку и при помощи крана-журавля спустили вниз, на кромку моря. Туда же отправился Базан. Джон, помогавший у журавля, наблюдал сверху, как тот вытащил откуда-то видавший виды плотик в три брёвнышка, уложил на него покойника, зашёл в море по колено и потащил сей груз вдоль берега на верёвке в сторону заката, а вскоре зашёл за россыпь камней, и не стал виден.
Улучив момент, тайвер отправился, прячась среди деревьев, в ту же сторону. Потом стал посматривать с обрывистого берега вниз – и, наконец, вышел к нужному месту. Покойника уже не было. Плотик и ряса валялись на берегу. А в море, в за́тишке, невидном с мыса, плыл, вскидывая сразу две руки и наполовину выскакивая из воды, монах Базан. Плыл стилем баттерфлай![176] В этом веке никто не мог знать такого стиля, и Джон уверился, что монах – человек будущего.
Пройдя ещё дальше, он выбрал место, где берег был не так обрывист. Цепляясь за тощие кусты, спустился к морю. Осторожно пошёл по берегу, огибая камни и прочие природные препятствия. Услышав шумное дыхание, затаился и получил возможность наблюдать, как «тёмный монах» делает гимнастику, а потом технично боксирует «с тенью». Потом Базан опять вошёл в море и ополоснулся, а когда выходил на берег, увидел Джона. Видать, понял, что разоблачён, потому что крикнул по-английски:
– Следишь за мной, шпион?
Прятаться стало глупо, и Джон вышел к нему. Спросил сурово:
– Who are you?
– Плохая у тебя подготовка, тайвер. Больше года не мог меня узнать!
– Who are you, sir?
– А я тебя узнал с первого дня! – засмеялся монах.
Засим он стал расчёсывать пятернёй мокрую бороду, и наконец Джон Смит его тоже узнал! Раньше борода скрывала облик, а теперь, при мокрой обвислой бороде, облик его и проявился! Это был тот наблюдатель из XXII века, который в Лондоне, когда Джон служил у Ньютона, следил за ним и даже однажды устроил ему выволочку.
Джон взмахнул руками:
– О, боже! Боже! Вот вы кто!
Он испытывал огромное облегчение. И не мог молчать!
– Ха-ха-ха! Он убирает мусор! Таскает трупы! А сам… Где покойник? Вы его утопили, что ли?
– Нет, – монах указал расщелину в камнях берега. – Тут костница, куда их складывают уже много лет.
Он слегка обсох, натянул на себя рясу. Джон болтал, не переставая, наслаждаясь тем, что может говорить по-английски:
– Мы виделись в Лондоне! – кричал он. – Вы наблюдатель из будущего! Конечно, вам легко было меня узнать! Вы в своей Лаборатории в будущем наверняка читали мой отчёт и ждали меня, ведь вас отправили в эту эпоху позже! Правда?
Услышав это, монах Базан вскинул голову; отблеск солнца зайчиком перепрыгнул из одного его глаза в другой. Джон заметил этот просверк, и подумал, что своей логикой сумел-таки его уесть.
Потомок постоял, склонив голову, затем подхватил верёвку и, вздымая брызги, потащил плотик обратно к мысу. Джон брёл за ним, продолжая болтать:
– Вы не поверите: я думал, вы русский ходок. Никак не могу его найти! Найду, или нет? Что об этом известно в вашу эпоху?
– Зачем спрашиваешь? – рыкнул Базан по-гречески. – Кто ищет, тот обрящет. – И опять перешёл на английский: – У тебя своё дело, у меня своё.
– Ах, да, извините. Мне объясняли, что спрашивать о будущем нельзя. Только о прошлом. Потому что у нас общее прошлое, но может быть разное будущее, если о нём говорить. Я этого не понимаю, кстати. А вы?
– Ох, ох, – бормотал инок Базан себе под нос. – Во, попал. А впрочем…
– Я помогу тащить, – забегая вперёд, протянул к верёвке руки молодой послушник.
Из россказней лагерного дружка-итальянца Лавр помнил, что физик Бартини описывал Вселенную, как некий симбиоз трёхмерной структуры, условно называемой пространством, и расположенной перпендикулярно к ней трёхмерной же протяжённости, которую условно можно назвать временем. При этом оставаясь в убеждении, что время всего лишь условная сравнительная мера движения материи!
Оказавшись несколько здешних лет назад в неведомо какой эпохе, где нет ни научной литературы, ни собеседников, способных поддерживать разговор на эту тему, Лавр поначалу загрустил. Потом от скуки стал строить в голове разнообразные стереометрические фигуры, исходя из того, что и структуры, и протяжённости для начала должны быть трёхмерными. Он мысленно рассматривал и откладывал в сторону тетраэдры[177], двойные тетраэдры, пирамиды с шестиугольными основаниями и прочие фигуры, в которых каждая плоскость, грань или вершина граничит с плоскостями, гранями и вершинами других таких же фигур. Он представлял, как они вращаются относительно друг друга, и как их цепь сама себя переплетает. Чуть с ума не сошёл.
Когда в их монастыре появился послушник Иона, Лавр крутил в голове комбинации усечённых икосаэдров[178], пытаясь в каждый вписать несколько тетраэдров, чтобы вершины их совмещались бы с вершинами икосаэдра. Куда и как в этой размерности могут перемещаться объекты, имманентные разным фигурам?..
Как-то зимой сидел он в своей келье-пещере, разведя огонь в камине и занавесив вход коровьей шкурой, и болтал с послушником Ионой. Они теперь общались по-дружески, хотя Иона по-прежнему считал «потомка» Базана более умным и опытным пришельцем из XXII века, и Лавр ему в этом не мешал, а даже подыгрывал.
– Всякую Вселенную можно рассматривать как вращающийся осциллятор[179], но и как волну, – вслух размышлял Лавр. – Однако наша Вселенная может быть элементом множества Вселенных! И тогда, двигаясь по грани икосаэдра… тьфу, по лучу времени, своеобразно расположенному к другим Вселенным… Хотя, с чего бы? Надо ли в этом случае вообще говорить об ориентации?.. Как ты думаешь, сын мой?
– Не знаю, отец Базан.
– С другой стороны, физическое тело может перенестись, предположим, в виде волны из одной Вселенной, а в другой обрести тело. А? Чего головой трясёшь? Мы-то двое уж точно сюда откуда-то перенеслись.
– А я думаю, – сказал Иона, – что здесь мы имеем подтверждение Писанию. Если в одной Вселенной тело умирает, то душа попадает в другую. То есть в рай. Или ад.
– Крепко тебя ударило! – посочувствовал Базан. – Смотри, излишнее увлечение Писанием сведёт тебя с ума даже быстрее, чем меня – увлечение темпоральной физикой.
Иона засмеялся:
– Да я это ради поддержания разговора… А о практике перехода спрошу вот что. Тебе наверняка известно, что киношники снимают много фильмов о путешествиях в прошлое и будущее. А как герой этих фильмов попадает туда и обратно? В моей родной эпохе режиссёры уже не заморачиваются этим вопросом. А когда-то, в старых фильмах, вроде Back to the Future, чтобы попасть в прошлое, обязательно надо было достигать огромной скорости.
– А, Back to the Future! – обрадовался Лавр, которому про этот фильм рассказывал правнук Глеб, когда они жили при дворе Ивана Грозного. – Это про дока Брауна и Марти Макфлая!
– Да. У нас он до сих пор популярен. Хотя показывают редко.
– Там, где живу я, вообще не показывают, – скривился Лавр.
– Понятно, для ваших времён это уже, наверное, совсем архаика… Так вот. В том фильме, чтобы попасть в прошлое или будущее, надо быстро мчаться в машине. Восемьдесят восемь миль в час, кажется. А в других фильмах прыгают вниз, например, в четвёртой части Men in black, или в кино про Кейт и Лео. Видел их?
– Нет, но мне рассказывали.
– Почему такая технология перехода?
– Не знаю. Если сценаристы знакомы с общей теорией относительности Эйнштейна…
– Кто знаком с теорией Эйнштейна? – удивился Иона. – Сценаристы? Не смеши!
– Мало ли… Если знакомы, то могли подумать, что движение героя относительно Земли с ускорением, в машине или в прыжке, связывает его с планетой через гравитацию. Тогда он, переместившись во времени, перенесётся и в пространстве, то есть останется на Земле. А без этого герой – думают они – попадёт в ту точку Вселенной, где Земли нет, она туда ещё не прилетела, или уже улетела, и снимать кино будет невозможно. Понял?
Иона помотал головой:
– Проще застрелиться.
Весной в их монастырь приехал на ослике епископ Макарий, представлявший в Тавридском Салачике цареградского патриарха. Отец Варсоний тако сказал об этом визите: «Свершилось немыслимое». Их обитель не подчинялась никакому епископу или патриарху. Для Царьграда они были беглецами, для патриархата – еретиками.