Он цапнул Марту за плечо и как следует ее тряхнул.
— Не молчи — тихо, но при этом словно очень громко произнес он — Не просри свой последний шанс, девочка. Поверь, пятнадцать лет — это очень много. Я бы мог начать плести банальности о том, что когда ты выйдешь, то поймешь, что жизнь прошла мимо тебя, но в этом нет смысла. Ты оттуда вообще не выйдешь. Ты слабая, тебе там не выжить. Даже не физически, а морально. Потому вскроешься ты раньше, чем закончится первый год отсидки. Не поняла, о чем я? Вены ты себе вскроешь.
Девушку начало неслабо трясти, а я подумал о том, что Стас верно поступил, что меня предупредил о невмешательстве. Появилась ведь такая мыслишка.
— Рано или поздно ты украдешь ложку и наточишь ее черенок — как бес-соблазнитель нашептывал в ухо белой, словно бумага Марты Стас — Однажды, в одну бесконечных зимних ночей, такую, которая, кажется, никогда не кончится, поняв, что нет больше сил — ни душевных, ни физических, ты чиркнешь ей по руке. Опыта у тебя нет, наверняка по первопутку и со страху возьмешь неглубоко, кто-то из товарок приметит, что ты вскрылась и поднимет хай. Тебе перехватят вены, а отправят в больничку, но это только ухудшит твои дела. В тот же день, когда ты выйдешь, мало тебе не покажется. Сначала тебя жестко отбуцкают в оперчасти, за то, что ты им статистику…
— Нееееет! — заорала Марта — Хватит! Умоляю — хватит! Это не я! Это мальчишки! Они из-за денег… Нет, не только из-за них, они бесились, что ЭмЭс их в дерьмо опускал постоянно, вот они его и убили! Меня там даже не было, и Гарика тоже. Он испугался. А я… ЭмЭс меня женщиной сделал, как я его… Так нельзя!
А ЭмЭс — это Матвей Серебряный, так студийцы его между собой, наверное, прозвали. И ведь снова Стас все верно просчитал — один очканул идти с приятелями наставника убивать, а Марта на самом деле любовница наставника. Если он и во всем остальном прав, то у меня нет слов. Зато, возможно, со временем появится весьма конкретное деловое предложение. Я лучше с ним буду сотрудничать, чем с Нифонтовым, от которого в большинстве случаев проблем столько, что хоть на стенку лезь, а пользы как от козла молока.
— А их кто? — рявкнул Калинин так, что и я подскочил на лавке, и даже Жанна, которая все это действо с раскрытым ртом смотрела, как спектакль какой-то — Их-то точно ты в лучший мир спровадила, да? За любовника мстила!
— Это он! — завизжала Марта, скривив рот и со страхом смотря на нависшего над ней полицейского — Сам! Не я! Это ЭмЭс! Он их убил! Всех! И Гарика вот-вот тоже! Ой!
Она дернулась ещё раз и замолчала, прижав ладонь ко рту.
Глава 19
— А Гарика, значит, сегодня? — снова тихо и мирно уточнил полицейский, погладив девушку по голове — Матвей Серебряный? Который пес знает сколько времени мертв?
Молчала Марта, вытирала слезы и сопли, таращилась на свои тупоносые туфельки. Ее можно понять, разве страшный полицейский, стоящий рядом с ней, поверит в то, что она общается с призраком?
А она общается, без вариантов. Верную ниточку мы тянем. Мало того — клубочек-то почти размотался, чуть-чуть осталось его повертеть, чтобы увидеть, где ниточка заканчивается.
— Так, ты давай, успокойся — попросил Марту Стас, присев рядом с ней и приобняв за плечи — Я, знаешь ли, и не такое в жизни слыхал. И видал тоже. Вон, на той неделе в «Шарике» был, так там таможенники одного черта прихватили, который в себе наркоту провозил, причем в немалом количестве. И что ты думаешь? У него тара в пузе лопнула, он такой приход получил — мама не горюй. Вот по всему должен был до скорой от передоза помереть. Но не помер! Да твой покойный ЭмЭс по сравнению с таким дивом дивным даже рядом не стоял. Ну что, успокоилась? Хочешь сигаретку? Зыбанешь пару раз — совсем полегчает.
Теперь речь полицейского уже не рвала резкостью наш слух, наоборот, она лилась как вода небольшого ручейка в лесу, успокоительно журча.
— Н-н-нет — мотнула головой Марта — Курение вредит здоровью. И ещё от него цвет лица портится.
— Ну, раз цвет лица — Стас, как видно не сдержавшись, глянул на ее нос — Тогда конечно. Знаешь, я и сам тогда курить не стану. Ты девчонка умная, плохого не посоветуешь.
— Я не убивала — уже спокойнее сказала она — Правда! Это ЭмЭс. Он и раньше терпеть не мог, если кто-то против его воли что-то делал. Ну, главным всегда любил быть, понимаете? Его слово закон, только он решает, как кому жить. А тут такое…
— «Такое» — это вы про то, что его убили? — не выдержав, все же влез в разговор я — Верно?
— Ну да — Марта ковырнула асфальт туфлей — Знаете, а ещё он изменился. Сильно изменился! Нет, он и до… Ну, до того, как его…
— Когда живой был — подсказал Стас.
— Вот-вот — шмыгнула носом Марта — Он и тогда жутко токсичный был. Чуть что не так — сразу кричал. Он Генку Абанова за плохую грунтовку холста даже ударил один раз. Иногда после извинялся, иногда нет. А теперь он другой. Не кричит, говорит тихо, но так страшно, что у меня внутри даже кишки от жути сводит. Но это все равно он, ЭмЭс. Точно он!
Стас почесал ухо и глянул на меня. Я кивнул.
— А вы ведь мне верите — медленно произнесла девушка, переводя взгляд с моего лица на лицо Калинина — Да? Вы даже не удивились, когда я вам рассказала, что с мертвым человеком общаюсь. Вы точно из полиции?
— Мы точно из полиции, и мы вам верим — сказал я — Вот такой парадокс.
— На всякий случай — Стас ещё раз показал девушке развернутое удостоверение — Ну, а теперь, родная, давай рассказывай все с самого начала. Спокойной и внятно. А после будем думать, что с тобой делать и как тебе помогать.
Самое забавное, что большинство тех фактов, которые в течении последующих десяти минут излагала Марта, нам были уже известны, просто теперь эти части паззла сложились в единую картину. Ну, и мотивация убийц Серебряного стала предельна ясна. Впрочем, не сильно она нам и уникальную историю рассказала. Воистину — ничто не ново под Луной.
Николишин, являясь посредственным художником и сильно пьющим человеком, оказался очень и очень неплохим наставником. Более того — у него имелся просто-таки звериный нюх на по-настоящему талантливых ребят, если и не с задатками гениев, то близко к тому. Ничем иным тот факт, что в его студии таких в результате собралось аж с полдюжины, объяснить никак нельзя. Не обладая серьезными навыками, находясь в самом начале пути живописца они создавали более чем достойные работы, которые свободно могли конкурировать с полотнами куда более именитых мастеров, находящихся на пике формы.
Вот только авторитета их наставника для того, чтобы двинуть этих своих самородков вперед и вверх точно не хватало. Но в один прекрасный (или несчастный, тут как поглядеть) день в его студию, находившуюся на задворках столицы, невесть как занесло господина Серебряного, являвшегося ко всему прочему соучеником Николишина.
Таланта у ЭмЭса, скажем прямо, было тоже не чтобы сильно много, к тому же годы и не слишком скромный образ жизни порядком подточили его работоспособность, до такой степени, что вот-вот и прозвучала бы формулировка «сбитый летчик», но вот с деловой хваткой и сметливостью у него все обстояло замечательно. Он сразу оценил качество работ и их перспективы в разрезе потенциальных продаж, составил в голове бизнес-план и мигом принялся за его реализацию.
Собственно, это и объясняло тот всплеск популярности Серебряного, который случился за пару-тройку лет до его гибели, равно как и отход от позиций метареализма, на которых тот стоял со времен царя Гороха. Просто разножанровые картины, которые столь успешно продавались, создавал не он, а ребята из студии Николишина. Нет, они проходили через некую стилизацию а-ля Серебряный, чтобы не давать поводов для сплетен, но что это, по сути, меняет? Впрочем, это до поры, до времени всех устраивало. Ребята из небогатых семей получили большие по их незамысловатым понятиям деньги и гарантии того, что закончив школу они поступят туда, куда сами захотят, независимо от баллов, полученных на ЕГЭ, Николишину отчинили за молчание долю малую на более-менее приличное бухло, плюс обеспечили стабильную работу студии, ну, а Марта наконец-то лишилась девственности. Короче — все были довольны.
И все бы ничего, может, эта схема ещё несколько годков проработала бы, обогащая всех ее участников, но все испортил непосредственно Серебряный. То ли его опьянила вернувшаяся слава, то ли жадность обуяла, то ли ещё чего, но вести под конец он себя стал совсем по-скотски. Если Николишин кое-как ещё проглатывал оскорбления, то и дело несущиеся в свой адрес, то повзрослевшие ребята, ставшие студентами и уже хорошо понимавшие с какой стороны масло на бутерброде лежит, не собирались подобное терпеть, о чем как-то раз Марк Меерсон и заявил прицепившемуся к какой-то мелочи ЭмЭсу.
Тот перестал орать, удивленно булькнул и замолк, поскольку никогда ничего подобного не случалось, а после поинтересовался у остальных членов талантливой пятерки их мнением на данный счет и тем, насколько они согласны с точкой зрения Марка.
Ребята проявили редкое единодушие, и только Марта, глубоко и трепетно до сих пор любящая Серебряного, встала на позиции нейтралитета. Проще говоря — промолчала.
Какие-то выводы зажравшийся мэтр из произошедшего сделал, поскольку следующие пару месяцев смело можно было назвать спокойными, но после снова сорвался, причем по-крупному, пустив в ход кулаки. Видно, крепко у него внутри накипело от того, что зарвавшиеся щенки (как он, скорее всего в мыслях называл ребят) поставили его на место. Именно про этот случай и упомянула Марта. Да она и сама то и дело, наверняка, синяки замазывала.
Марку это очень сильно не понравилось, к тому же он как раз в эти дни проведал, за какую цену в Париже ушла его работа, на которой стояла роспись Серебряного. Ну, и ребята, понятное дело, тоже были не в восторге от случившегося.
В результате произошел ещё один разговор между молодыми людьми и стареющим художником. Резкий, жесткий, неприятный для обеих сторон. Марк сказал, что им все это надоело и они желают дальше идти по жизни сами. Былое ворошить никто не станет, потому что это никому не нужно, да и кое-какие подписанные с обеих сторон бумаги это запрещают делать, но совместного будущего у ребят и господина Серебряного точно нет. Что до Марты — она пусть решает сама, как ей лучше.