Закрыла глаза, но вспышку не прозевала: настолько она оказалась яркой.
Тиски, сжимавшие грудь, разомкнулись. Мир снова наполнился звуками.
Открыв глаза, увидела выпас, коров, деревеньку неподалеку. Златория! Милая сердцу Златория! Это она, ее я узнаю хоть днем, хоть ночью. Сейчас, к слову, вечер: время опять сдвинулось.
Мы все вповалку лежали на траве, являя потешное зрелище. Только магистра Лазавея не видно. Зато магистр Тшольке рядом. Видимо, маг втолкнул ее в последний момент. Не желал, чтобы Осунта разделила его скорбную участь.
Все старательно отводили глаза и, видимо, думали об одном: Эдвин Лазавей пожертвовал жизнью ради нашего спасения.
На глаза навернулись слезы. Юлиана тоже хлюпнула носом.
Тяжело. Одно дело – посторонний человек, другое – преподаватель. Юлиану он и вовсе учил. А я… Я ему руку перевязывала, щеку лечила и вообще…
Только вот хуже всех Осунте. Она встала и как потерянная побрела по выпасу, силясь отыскать следы переноса. Голова опущена, плечи поникли. Вот тебе и стерва!
Юлиана с Липнером о чем-то шептались, Ксержик вытирал кровь, а я разревелась, как последняя деревенская баба. Мельком глянула на Осунту и заметила: у нее тоже подозрительно скривились губы.
– Ладно, все, – неожиданно резко сказала она, запрокинув голову. Знакомое движение: так не дают себе расплакаться. – Пошли!
– А как же… – начала Юлиана и осеклась, поймав взгляд магистра.
– Вернее, вы идите, а я останусь. Нужно… нужно перед ректором отчитаться, – буркнула Осунта и отвернулась.
Я не женщина, если она не отсылала нас, чтобы порыдать. При свидетелях стыдно, а так, в сумерках, можно вволю беззвучно предаваться горю.
Осунту Тшольке и Эдвина Лазавея что-то связывало – наверное, любовь. Так жалко ее стало, каково это – потерять самого близкого человека? И не просто, а не суметь помочь. Знать, что никогда больше не встретитесь, а у вас даже общего прошлого нет. Лазавей ее не любил – не слепая, видела. Спал наверняка, не более. Осунта надеялась – и все, разом отрубило.
Встала и понуро побрела вслед за остальными, постоянно оглядываясь.
Магистр Тшольке не двигалась, будто приросла к земле. Она стояла и смотрела на небо. Одним богам известно, какие минуты вспоминала. Руки повисли безвольными плетями. Нельзя ее одну оставлять, нельзя! Только не примет Осунта утешения, особенно от меня.
У самой на душе муторно, сердце ноет.
Нос по-прежнему хлюпал, по щекам стекали одиночные слезинки.
Хотелось остаться, сесть рядом с магистром Тшольке и тоже смотреть на небо. Эдвин Лазавей мне нравился, успела привязаться. Конечно, не так, как Осунта, но он совсем не то, что другие магистры. И общаться с ним легче, и мужчина хороший, добрый. Другой бы такое за выходку с веткой устроил, за истерику, угрозы, хамство, а он пожалел.
В итоге остановилась.
Посижу, посчитаю звезды, может, успокоюсь.
Разумеется, Осунта заметила, хотела отправить по известному адресу, но не успела. Воздух пронзила очередная яркая вспышка. По-моему, завизжали мы обе. И обе же кинулись туда, где полыхнуло. По пути убеждала, что владею врачеванием и смогу помочь. Более того, очень-очень хочу помочь!
Магистр Лазавей напоминал труп: бескровный, синюшный. Дышал ли он? Ничком лежал на траве и не двигался. Тшольке присела рядом на корточки, позвала, аккуратно перевернула.
Я сглотнула и прижала ладонь ко рту: остекленевший взгляд! Изо рта вытекла струйка крови, нос тоже весь в бурых пятнах.
– Ты говорила о помощи, – зло бросила Осунта, подложив под голову коллеги валик из собственной накидки, – так давай! Я за Алоисом Ксержиком, одной мне Эдвина из глубокого минуса не вытащить. К слову, если кровь действительно некромантская, тоже принесешь пользу.
– Как? – плюхнулась рядом, щупая пульс.
Есть, живой! Но едва живой…
Магистр не стала пояснять, махнула рукой и побежала за Алоисом. Тут не до степенности и преподавательской этики.
Я развязала шейный платок и расстегнула рубашку Лазавея. Тоже не до приличий. Задумалась, припоминая картинки в книге, и в первый раз в жизни принялась за массаж. Нужно заставить сердце биться. Чтобы кровь прилила к голове, вытащила валик и сунула под колени.
Остро ощущала собственную ущербность. Лекарь! Три раза ха! Вот травы сварить – да, только времени нет. Надавливала на грудь магистра и надеялась, тот очнется. Не переставала надеяться, даже наклонилась, воздух в рот вдохнула. Прости, Хендрик, и пошел ты со своей ревностью! В отчаянье проделала это снова и снова, и вот, когда уже не надеялась, ресницы магистра Лазавея дрогнули, а глаза закрылись. Трупы точно не моргают.
Подоспели Осунта, Алоис и Юлиана, прогнали, поручив приготовить постель для больного. Поиском ночлега занимался Липнер.
Остановили выбор на первой попавшейся чистой избе. Я быстро обустроила лежанку, немного похозяйничала на кухне. Там услышала о травнице и, пискнув от радости, со всех ног припустила к ней.
Словом, мы развили столь бурную деятельность, что Эдвин Лазавей не смог умереть.
Глава 9Неверность начинается там, где кончается привязанность
Даже не верилось, что я снова в Вышграде, Академии магии, целительства и общеобразовательных наук имени святого Йордана. При виде роз перед студенческим домом прослезилась, кинулась нюхать, вызвав усмешку Липнера, вызвавшегося меня проводить. Традиционная для академии парочка – студентка общеобразовательного факультета и алхимик. У нас факультет невест, у них – женихов.
Интересно, сколько девушек приняли ухаживания замкнутых любителей химии, рун и смертоносных газов? На моей памяти бедняги-алхимики только вздыхали, а мы, ветреные девицы, мечтали о боевых магах. Сама тоже вожу дружбу с любителем поджарить врагов. К слову, вот и Лаэрт. Стоит на крыльце и машет рукой. Улыбается. У кого выпытал, что мы возвращаемся? Официально никто не знал, убеждены, будто мучаемся на практике у дружественного народа. Ну да у эльфа – полуэльфа, если быть точной, – всегда были уши в нужных местах. Преподаватели его любили.
Заметив Лаэрта, алхимик скривился, но вещи до крыльца донес.
– Спасибо, Липнер, как-нибудь увидимся.
Алхимик кивнул и ушел. Надеюсь, понял, что ответила чисто из вежливости. Оморон сделал меня, Юлиану и Липнера близкими знакомыми, но если с магичкой я собиралась поддерживать отношения, то алхимика ожидало горькое разочарование.
Взбежала на крыльцо, повисла на шее у Лаэрта.
– Как ты? – Он чмокнул в щеку и покружил.
– Нормально, – улыбнулась и обещала после все-все рассказать, если разрешат.
Взялась за кольцо в пасти горгульи. Не оборачивалась, знала, друг прихватит вещи. Тот магией придержал дверь. Надо же, когда познакомились, не умел. Хорошо их муштруют! С гордостью подумала: в этом и моя заслуга. Кто Лаэрту книги давал? Те самые, которые выносить за пределы читального зала запрещено.
В холле, как обычно, прохладно и тихо. Лето, все разъехались, только я, горемычная, да друзья остались. Где, к слову, Светана пропадает? И сколько тут времени прошло? Оказалось, месяц.
Задержавшись у столика для писем, обнаружила два одиноких конверта, адресованных мне. Один от Хендрика, другой – от матери. Предсказуемо.
Вечнозеленое растение в кадке пробудило чувство жалости: бедняжку давно никто не поливал. Протопала на кухню, накачала воды и щедро плеснула в кадку. Вечная зелень тоже склонна к увяданию, а уборщица не удосужилась полить, зато пыль вытерла.
– Лаэрт, мои ключи у тебя? – Магистр Лазавей так поспешно выдернул из студенческого дома, что не успела их захватить.
Друг с готовностью протянул пропажу.
– Думаешь, просто так ждал, караулил? Не оставлю ночевать на улице до сентября.
– А я бы в библиотеке спала, но спасибо за заботу.
Лаэрт пробурчал: «Знал бы, не старался! В городе делать решительно нечего, только пыль глотать». Не поверила ни единому слову. Делать нечего, как же! Большой город – большие возможности. И соблазны. Сама с удовольствием перед отъездом по лавкам пробегусь и исполню давнюю мечту: платье эльфийки, пояс эльфийки и книги. Теперь-то меня не надуют, не подсунут чтиво для дураков. Прежним фолиантам тоже применение нашла, не на растопку пустила, а прочитала.
Поднялась наверх, плюхнулась на постель и глянула на письма. Какое первым вскрыть? Начала с материного. Писала она не сама, поэтому ничего интересного: урожай, погода, люблю, приезжай. Приеду, конечно. Отдохну пару дней, приду в себя – и полечу в родной городок. Сбудется мечта Хендрика, наготовлю ему всякой всячины.
Как оказалось, дома меня не ждали.
Прочитав первую строчку письма мужа, попросила Лаэрта уйти. Тот понимающе кивнул и спустился вниз.
Углубившись в чтение, с каждой минутой все больше мрачнела. В конце не выдержала, скомкала письмо и швырнула в дальний угол. Сидела, не в силах понять и принять, а потом в сердцах запустила в дверь подушку.
За приступом ярости накатили пустота и обида.
Хорошо, Светаны нет: никто не увидит, как я рыдаю в простыню. Вцепившись в нее, всхлипывала и желала разлучнице знакомства с диким роем. Сама в меде вымажу, чтобы все слетелись: и осы, и пчелы, и шершни, – искусали, превратили в алый бычий пузырь.
Хендрик, зеленоглазая скотина, сволочь, я тебя любила! Маг ползучий, не получишь развода!
Он мне изменил. Хоть бы постыдился жене расписывать, как с другой спал! Но нет, Хендрик постарался, чтобы я узнала, все в подробностях изложил. В конце – плевок: забирай вещи и проваливай.
Как давно начал хвостом крутить, сколько раз валялся в нашей кровати с другой, которую, видите ли, любил? А меня? Мне он лгал? Или та девица грудастее и покладистее?
Муж возлагал вину на меня. Мол, сама толкнула. Как только наглости хватило! Мол, не берегла я семейный очаг, по академиям болталась. Целый поток укоров – и восхваление новой пассии. Она и готовит вкуснее, и мужу не перечит, и хозяйка отменная, и в невежестве счастлива, и детишек много хочет. Идеальная женщина, по мнению Хендрика, да еще и беременная. Хоть бы это постеснялся писать! То есть, пока я сдавала экзамены, он другой ребеночка сделал, бросил законную супругу, объявив наш брак досадной ошибкой.