— Работать будешь! Армия демобилизуется, зачем же, спрашивается, тебе ехать в полк? Чтобы вернуться обратно?
— Я и не собирался возвращаться сюда… Поеду к себе, вернусь в мастерские. У меня в Ростове мать осталась.
— Коммунист, друг мой, обязан работать там, где он больше всего нужен, — таков железный закон нашей партии. Ты перестал быть бойцом Красной Армии, но остался солдатом партии и обязан подчиняться её решениям!
Я, понурив голову, напряжённо думал. Понимал, конечно, что секретарь прав. Если каждый коммунист будет поступать по-своему — что же получится? С другой стороны, очень уж не хотелось оставаться здесь. «Раз нельзя в полк, лучше ехать домой, чем оставаться в незнакомом городе… Об этом мы и с Маро договорились!» — думал я.
— Что я смогу здесь делать? Ведь я ничего не умею, кроме как точить болты да стрелять из винтовки…
— Будешь работать в Чека! — был ответ.
От неожиданности я даже привскочил.
— Ну уж нет! Где угодно, только не в Чека!..
— Что так?
— Однажды я там уже осрамился, хватит с меня…
Строгое лицо секретаря посветлело.
— Краем уха я слышал о твоих приключениях. Ничего. Кто не ошибается? Важно не повторять ошибки. Комиссар ваш, товарищ Власов, пишет, что ты сообразительный парень, хорошо выполнил важное задание и вообще прирождённый разведчик. К тому же ты знаешь французский язык, а у нас — граница, перебежчики, шпионы. Кому же работать в Чека, как не тебе? Я уже говорил с председателем Чека, он ждёт тебя.
Я был в затруднительном положении: не пристало мне, молодому коммунисту, упираться, а секретарю уговаривать меня, словно красную девицу.
— Товарищ Брутенц, буду с вами совершенно откровенным, — сказал я. — Если вы спрашиваете, согласен ли я остаться здесь и работать в Чека, я отвечу: нет, не согласен. Но если это приказ партии, то ответ у меня один: распоряжайтесь мной, как найдёте нужным.
— Вот это ответ коммуниста! — Секретарь улыбнулся и перешёл на дружеский тон. — Пойми, Иван, ты нам очень нужен. В Чека собрались хорошие боевые ребята, они помогут тебе. Не сомневаюсь, что ты станешь настоящим чекистом.
Судьба моя решилась.
Брутенц позвонил председателю Чека и попросил его прислать за мной Левона.
— Прежде всего устройте Силина с жильём, а решение об откомандировании его в ваше распоряжение пришлю завтра, — сказал он и повесил трубку.
Дальше всё пошло очень просто. Явился Левон, повёл меня в Чека, к председателю.
Товарищ Амирджанов, высокий, худой, бледный, с острыми, пронизывающими глазами, показался мне сухим, чёрствым.
Ещё больше я уверился в этом, когда он начал говорить. Коротко, отрывисто.
— На первых порах приглядывайтесь, знакомьтесь с делами. Следите за иностранной прессой, — там иногда бывают любопытные сообщения. У старшего коменданта получите мандат и карточки на паёк. Место, где будете жить, покажет вам Левон. Всё. Вопросы есть?
Вопросов не было. Признаться, я был ошеломлён таким приёмом.
Он даже не пригласил меня сесть…
— Можете идти. Да, есть у вас оружие? — спросил он.
— Есть наган, полученный лично от комиссара полка, — не без гордости сказал я.
— Чекисту одним наганом не обойтись. Попросите у коменданта браунинг и держите его всегда в заднем кармане. Идите.
Моё невинное хвастовство не произвело на председателя никакого впечатления, он даже не поинтересовался, за что я получил наган «лично от комиссара».
Старший комендант, молодой человек атлетического сложения, встретил меня приветливо, с детски доверчивой улыбкой на лице, совершенно не вязавшейся с его ростом и шириной плеч. Он тут же приказал машинистке напечатать мандат, отнёс его на подпись председателю и, возвратясь, выдал мне ещё удостоверение, карточки, талоны на обед и маленький, хорошо смазанный браунинг.
— Сегодня отдохни, а завтра в девять часов приходи на работу. Снимешься у нашего фотографа, — наклеим карточку на удостоверение. Возникнут вопросы — обращайся прямо ко мне без стеснения, — сказал он и спросил: — В шахматы играешь?
— Нет.
— Научу! По ночам, во время дежурства, неплохо сыграть партию-другую. Время быстрее летит!..
Выйдя из кабинета, я не удержался и тут же, в приёмной, заглянул в выданный мне мандат. Заглянул и ахнул — какие только права не предоставлялись мне! Беспрепятственно пользоваться всеми видами транспорта и связи, в том числе прямым проводом; задерживать людей, подозреваемых в контрреволюции, спекуляции, бандитизме; беспрепятственно посещать все правительственные учреждения и пограничные посты; изымать из советских учреждений необходимые документы; носить любые виды оружия и, в случае необходимости, производить обыск без специального на то ордера. В конце мандата — обращение ко всем советским, партийным, военным и иным органам власти оказывать мне полное содействие при исполнении мною служебных обязанностей… Словом, ничем не ограниченные права!..
На улице Левон, шагая рядом, весело болтал:
— Сведу тебя к одной симпатичной пожилой женщине. Она хотя и не в партии, но вполне своя; во время подполья скрывала наших товарищей, не одного спасла от верной смерти. У неё домик из двух комнат, тебе там будет хорошо. Конечно, это не хоромы, где ты обитал, зато чисто, уютно. И садик есть, а в нём шелковицы, виноград, персики!..
— С какой радости она сдаст мне комнату? Мне ведь и платить-то ей нечем!..
— Чудак! Сказано, тётушка Майрам мировая женщина. Мы уже уговорились с ней…
— Как, разве ты знал, что я останусь здесь, буду работать у вас?
— Конечно, знал! — самоуверенно ответил Левон. — Какой же я чекист, если не буду знать таких простых вещей?
— А всё-таки, как ты узнал?
— Очень просто — путём логического мышления! У нас создан новый отдел. Но в нём нет ни одного сотрудника, знающего иностранные языки. Даже для допроса шпионов приглашают людей со стороны. Это раз. Ты имел отношение к разведке, что видно по письму вашего комиссара, и знаешь французский язык. Два. А в-третьих, я и сам немного постарался — рассказал про тебя товарищу Амирджанову, а он договорился с секретарём горкома.
— Мне остаётся только поблагодарить тебя за такую услугу. Подложил свинью и доволен…
— Не стоит благодарности! Свои люди — сочтёмся.
— А председатель ваш не понравился мне, — он сухарь!..
— Не торопись с выводами! Товарищ Амирджанов замечательный человек. Умница, чекистскую работу назубок знает — недаром был руководителем большевистского подполья. Познакомишься с ним поближе — увидишь!
Миновав узкие, пыльные улочки, мы вышли к бурной речке. Здесь начиналось царство садов и огородов.
Домик тётушки Майрам с плоской земляной крышей, как и все дома по соседству, стоял в глубине сада, за глинобитным забором, и издали казался игрушечным — так он был мал и низок. Открыв скрипучую калитку, мы с Левоном вошли в сад. На пороге домика показалась полная, краснощёкая женщина лет сорока пяти, с необыкновенно живыми глазами и приветливым лицом.
— Тётушка Майрам, вот я и привёл к тебе моего друга Ивана, о котором рассказывал! — Левон указал на меня. — Он парень что надо, — надеюсь, будешь любить его так же, как меня!
— Баловник ты, Левон! Откуда знаешь, что я люблю тебя? — К моему удивлению, моя будущая хозяйка неплохо говорила по-русски.
— Сердцем чую, а сердце, как тебе известно, никогда не обманывает.
— Хорошо, пусть так… Заходите, заходите в дом!
Комнатки с земляным полом оказались крошечными, но очень чистыми. Одно удивило меня: в них не было ни кроватей, ни столов, ни стульев — вообще никакой мебели. Как же тут спят, обедают? В первой комнате, размером чуть побольше, вдоль двух стен тянулось нечто вроде тахты с длинными набитыми шерстью подушками.
— Садитесь, отдохните, — предложила хозяйка, — я вина принесу.
— Спасибо, тётушка Майрам, как-нибудь в другой раз!
— Что так?
— Мне ещё на работу. Нехорошо, когда пахнет вином. Председатель этого терпеть не может… Будь здоров, Ваня! Надеюсь, завтра ты найдёшь дорогу. До свидания, тётушка Майрам.
— До свидания, сынок, приходи, не забывай!..
Левон вышел. Я нагнал его в саду.
— Послушай, может, мне пойти с тобой? Я очень голоден, с утра ничего не ел, — признался я.
— Не беспокойся! Тётушка Майрам накормит. — Он помахал мне рукой и скрылся за калиткой.
Хозяйка дала мне воды умыться, накрыла на низеньком столике ужин, состоявший из тонких, как бумага, лепёшек, брынзы и кувшина красного вина.
— Ешь, сынок, ешь! — угощала она.
Пока я уплетал лепёшки с брынзой, тётушка Майрам рассказывала о себе.
Муж её был знаменитым каменотёсом — умел не только обрабатывать гладкие плиты для строительства домов, но и высекать на них затейливый орнамент — виноградные лозы, оленей, орлов. Слава о его мастерстве распространилась по всей округе, и от заказчиков не было отбоя. Человек он был тихий, скромный и вдруг, неожиданно для всех, принял участие в Александропольском восстании. Дашнаки расстреляли его. Детей у тётушки Майрам не было.
— Вот и живу одна. В саду, в огороде сама работаю. Две овцы имею. Зимой платки вяжу, продаю. Жить надо! — Она вздохнула. — Спасибо товарищам мужа, — часто навещают…
Мы беседовали до поздней ночи. Одиночество угнетало тётушку Майрам, и, по-видимому, она была рада, что я поселился у неё. Узнав, что моя мать тоже армянка, она воскликнула:
— Вижу, вижу, в тебе есть что-то наше! Волосы светлые, глаза серые, а лицо смуглое, русские редко смуглые бывают!
Она постелила мне прямо на полу, принесла кувшин воды и, пожелав спокойной ночи, ушла.
Моя постель состояла из двух толстых тюфяков, длинной подушки и шерстяного одеяла. Простыню заменял цветной ситец. Прежде чем заснуть на этом мягком и жарком ложе, я долго думал о Маро, строил планы встречи с нею и, не найдя ничего лучшего, решил написать письмо до востребования, хотя и знал, что она не скоро пойдёт на почту. Ведь она уверена, что я уехал на фронт. В конце письма сообщил ей свой адрес.