— Совершенно правильно! Такие анархические поступки нельзя оставлять без последствий, — подал голос комиссар.
— Что же вы молчите, Силин? Дайте объяснение!
Я очень волновался, говорил сбивчиво, но всё же кое-как изложил, как было дело, и обратился к пострадавшему:
— Товарищ комиссар, вы не можете отрицать, что мы обращались с вами корректно и вежливо…
— Ещё не хватало, чтобы грубили! — перебил он меня.
— Больше того, я предложил довезти вас до дома или, если бы вы захотели, поехать с нами. Вы не захотели ни того, ни другого — вышли из машины и пошли пешком. У нас не было другого выхода, — нужно было выполнить важное задание. А в нашем деле иногда минуты имеют значение!
— «В нашем деле, в нашем деле»! — передразнил меня Брутенц и обратился к Левону: — Что же ты скажешь, кавалер?
— Силин сказал всё так, как было. Мне нечего добавить к его словам, — ответил Левон.
Слово взял Челноков:
— Я с вами вполне согласен, товарищ Брутенц, произвола ни в чём допускать нельзя, тем более нам, чекистам, — начал он спокойно. — Однако считаю своим долгом дать некоторые разъяснения. Прежде всего, это я приказал Силину достать транспорт хоть из-под земли и через час быть на месте. Не думайте, не для того говорю, чтобы оградить своих сотрудников. Хочу, чтобы вы знали все обстоятельства. Вы, товарищ комиссар, напрасно говорите такие громкие слова — «анархия, анархисты». Я бы на вашем месте не стал поднимать большого шума. Вам достаточно было поднять трубку, позвонить нам, узнать суть дела, и, не сомневаюсь, вы оправдали бы поступок наших ребят. В заключение прошу бюро горкома ограничиться обсуждением вопроса. Мы же, со своей стороны, постараемся не допускать подобных явлений, если, конечно, не сложатся чрезвычайные обстоятельства!..
— Хорошо, примем предложение товарища Челнокова и ограничимся обсуждением вопроса, — согласился Брутенц. — Но предупреждаю, Силин, если подобное повторится, то мы накажем вас строго и поставим вопрос о целесообразности вашего дальнейшего использования в органах!
На этом обсуждение вопроса закончилось, и нас отпустили.
Левон, понурив голову, шагал рядом.
— Помнишь, говорил я тебе, что неприятностей не оберёшься! Так и вышло, — сказал он.
— Ничего, друг, ты не огорчайся, в жизни всякое бывает!.. Мы сделали что могли, и совесть наша чиста, а всё остальное пустяки, — успокаивал я его, хотя на душе кошки скребли. Я и сам не понимал, почему в горкоме партии так сурово отнеслись к нам…
На углу мы попрощались. Левон пошёл домой, а я на работу.
Вдруг откуда ни возьмись — Миша Телёнок.
— Я же просил, чтобы ты на улице не подходил ко мне! — рассердился я.
— А я нарочно! — ответил он.
— Что значит нарочно?
— Пусть знают, что мы с тобой заодно! Житья не стало от братвы… После того как меня видели с тем форсистым парнем, которого потом арестовали, братва говорит, что я контре продался… Из компании выгоняют!
— Это плохо, конечно, что ребята не доверяют тебе. Но, с другой стороны, не вечно же ты будешь с ними! Пора и за ум взяться, подумать о будущем. Скажи, Миша, кем бы ты хотел быть?
— Кочегаром! — ответил он не задумываясь.
— На паровозе?
— Всё равно. На паровозе, конечно, лучше…
— Хорошо, помогу тебе устроиться на работу, будешь учиться на кочегара. Но чтобы без баловства. Я за тебя поручусь, понимаешь?
— Ещё бы!
— Значит, договорились. Можешь передать своим друзьям о нашем знакомстве, чтобы они не приставали к тебе с разными глупостями, а дня через два придёшь ко мне. Из комендатуры позвонят, и я закажу пропуск.
— Вот это дело! — И Миша пошёл по направлению к базару…
Обещание-то я дал, но устроить Мишу на работу оказалось делом куда более сложным, чем я предполагал. Никто не хотел связываться с бывшим беспризорником, да ещё предоставлять ему общежитие.
Пришлось поехать к начальнику паровозного депо. Долго уговаривал его, объяснил все обстоятельства и наконец вырвал согласие. Поначалу Мишу приняли подсобным рабочим.
Тут на меня обрушился новый удар. Ростовский военный комиссар ответил Челнокову: «По адресу, указанному в вашем запросе, гражданка Силина не проживает»… Что это могло означать? Маме некуда было уехать, разве что перебраться в дом родителей. Вряд ли она пошла на это… Так в чём же дело? Я терялся в догадках. Что бы ни делал, чем бы ни занимался, всё думал о маме. Утешал себя тем, что работники Ростовского военкомата перепутали адрес или недобросовестно отнеслись к поручению комиссара.
И всё-таки не утерпел, пошёл к Челнокову просить отпуск для поездки домой хотя бы на неделю.
Он отказал мне.
— Не могу, — сказал он. — Пока не разрешится один вопрос, связанный с тобой, не могу!
— Какой вопрос, Модест Иванович?
— Из центра запросили сведения о всех сотрудниках, знающих иностранные языки. Таких оказалось у нас двое, ты да Бархударян — он кумекает немного по-немецки. Послали на вас характеристики и анкеты, ждём распоряжения.
— Но запрос может поступить не скоро. За это время я успею вернуться. Поймите, Модест Иванович, речь идёт о родной матери!..
— Не проси, Ванюша, не могу. Вдруг сегодня ночью поступит телеграмма: откомандировать Ивана Силина в распоряжение центра. Это очень даже возможно: наше государство устанавливает связи со многими иностранными державами, и проверенные работники, знающие языки, нужны до зарезу. Что я отвечу? Извините, мол, виноват, отпустил Силина в отпуск!.. Будь ты на моём месте, как бы поступил?
— Отпустил бы!
— Значит, ты ещё не дорос до настоящего чекиста и своё личное ставишь выше дела! Молод ещё, со временем всё поймёшь!
Челноков был упрямый человек — уговаривать его не имело смысла.
Время шло, запрос из центра не поступал. Я не знал, что предпринять. И вдруг — новая беда!..
Очередное партийное собрание, на котором мы слушали доклад о текущем моменте, подходило к концу. Докладчик ответил на все вопросы, собрал свои бумаги в портфель, покинул трибуну. Тут поднялся председательствующий, секретарь ячейки, и попросил задержаться для разбора персонального дела.
Занятый своими невесёлыми мыслями, я сидел в задних рядах и, безразличный ко всему, плохо слушал… Что это? Отчётливо прозвучала моя фамилия! Я не сразу понял, о чём идёт речь. Между тем секретарь, держа перед глазами листок бумаги читал:
— «…мало того, помощник начальника отдела Иван Силин продолжал систематически встречаться с дочерью буржуя. Его видели с этой барышней в разных местах: в городском саду, на берегу реки, около развалин крепости. Зная, что её сестра Белла замешана в дело контрреволюционной организации, Силин не прекращал эту связь. Как известно, Беллу не удалось задержать, — кем-то предупреждённая, она скрылась и замела следы. Прямых фактов, что в этом виноват Силин, нет, но он мог проболтаться своей барышне, и та предупредила сестру.
Считаю поступок Ивана Силина недостойным звания чекиста и члена партии. Прошу партийную ячейку разобрать это дело. Позор, что наши сотрудники и члены партии связываются с классово чуждыми элементами, как будто нельзя познакомиться с хорошей комсомолкой или девушкой из трудовой среды…»
Не успел секретарь дочитать до конца, как кто-то с места крикнул:
— Кто написал это заявление?
— Автор не желает, чтобы огласили его фамилию. Какие ещё будут вопросы?
По красному уголку прокатился гул, и, чтобы успокоить собрание, председатель постучал карандашом по графину с водой.
Раздались голоса:
— Пусть Силин расскажет!.. Дайте слово Силину!
— Давай, товарищ Силин, поднимись сюда и расскажи, — предложил секретарь.
Я шёл на сцену, точно на казнь. Всё было таким неожиданным, а в голове вертелись слова Кости: «Все ребята отвернутся от тебя… все ребята отвернутся от тебя…»
Поднялся на трибуну, долго молчал, стараясь побороть волнение, собраться с мыслями.
Видя моё состояние, кто-то из президиума поставил около меня стакан воды, кто-то сказал:
— Ты не волнуйся, Силин! Здесь все свои, разберутся!..
Я подробно рассказал, при каких обстоятельствах познакомился и потом сдружился с Маро. Подтвердил, что, не видя в этом ничего предосудительного, я встречался с нею. В заключение сказал:
— Ещё ничего не значит, что она дочь богатых родителей и сестра её контра!.. Разве не известны многочисленные случаи, когда брат воевал в наших рядах против родного брата — белогвардейца? Маро честная девушка, она сочувствует нам. Может быть, ещё не совсем сознательная, но сочувствует. Что же касается подозрения, что я проговорился насчёт её сестры, то это ложь! Мы никогда не разговаривали с нею о Белле. Я скорее согласился бы лишиться правой руки, чем выдать кому бы то ни было, даже родной матери, наши секреты. В этом можете не сомневаться!
Не знаю, насколько убедительно прозвучали мои слова, хотя под конец я овладел собой и говорил горячо, уверенно. Некоторые товарищи из зала улыбались мне, другие кивали головой.
Посыпались вопросы — как, почему?
Кто-то крикнул с места:
— Пусть Силин расскажет, кто его дед, бабушка и вообще все родичи матери!..
После меня говорили многие. Одни в самых резких выражениях осуждали мой поступок, другие находили смягчающие мою вину обстоятельства. Но общий тон был товарищеский, доброжелательный. Все сходились на том, чтобы потребовать от меня прекращения всякой связи с Маро. Только один из оперативных работников пытался доказать, что мне не место в партии.
— По-моему, в Силине заговорила кровь, — он сам выходец из чужой среды, и его потянуло к чужакам! Внук буржуев влюбляется в дочь буржуя, тут ничего удивительного нет, так и должно быть! — оказал он, и я узнал голос того, кто спрашивал о моих богатых родственниках. — Я предлагаю исключить Силина из рядов партии, как примазавшийся элемент, и освободить его от работы у нас. Таким, как Силин, нет места ни в партии, ни в органах Чека! Нечего с ним церемониться, — заключил он.