постригись, переоденься, отдохни. — Яблочко протянул мне пачку денег. — На, бери! Вечером увидимся…
Мой новый начальник повернулся и зашагал вниз, к пристани, а я пошёл искать баню. «Меня считают образованным парнем, чуть ли не интеллигентом за то, что пишу грамотно и владею французским, — думал я. — А я не знаю и половины того, что знают вот эти, простые на вид, люди. Удивительно, откуда они берутся? Вот Челноков Модест Иванович… На первый взгляд простак, а каким оказался умницей. Рядовой матрос, грубоватый, неотёсанный, а голова золотая, всё понимает. Такого ни один Граф, ни один ловкач вокруг пальца не обведёт!»
После бани я переоделся во всё новое и посмотрел в зеркало. В кожанке я выглядел совсем как настоящий комиссар, если бы не чрезмерная моя худоба, Не торчащие скулы, обтянутые загорелой кожей…
Решив, что в такой шикарной одежде грешно сидеть дома, пошёл побродить по городу. К счастью, дождь перестал, хотя небо по-прежнему хмурилось.
Очутился на людной улице. По обеим сторонам — лавки, магазины, кофейни, закусочные. Какие-то юркие люди, прохаживаясь по тротуару, тихо, но так, чтоб было слышно, говорили: «Беру доллары, беру доллары» или: «Лиры, кому турецкие лиры?» Словом, биржа. Позже я узнал, что эта улица называлась Михайловской и была ареной деятельности валютных спекулянтов.
На углу крашеная девица с большой мушкой на щеке подмигивала мне и делала какие-то непонятные знаки. Я подошёл и спросил, в чём дело.
— Пойдём со мной, красавчик! Тут недалеко…
Я отскочил как ошпаренный. Она расхохоталась мне вдогонку и закричала на всю улицу:
— Сосунок, а ещё наган нацепил!..
На другой улице, в кофейне, за мраморными столиками сидели степенные люди в красных фесках. Некоторые играли в кости, другие неторопливо пили кофе из крошечных чашечек. Рядом, в духане, шумно кутили матросы.
Я вернулся к себе и, сняв сапоги, бросился на кровать. Всё виденное в городе встало перед глазами — спекулянты, открыто торгующие валютой, проститутки, пьянство, кутёж… Вот тебе и новая жизнь!.. Усталость дала себя знать — я задремал.
— Проснись, проснись же! — кто-то тормошил меня.
Я вскочил. Передо мной стоял Иван Мефодьевич.
— Крепко спишь!.. Надевай сапоги, пойдём в интернациональный клуб моряков.
— А пустят?
— Ещё бы! Нам, брат, везде дорога… — Он выпятил свою могучую грудь. — Куда не пустят, сами войдём! Пошли.
В клубе было шумно. В вестибюле группа иностранных матросов окружила Ивана Мефодьевича.
— Камрад Яблочко! — воскликнул один из них, хлопая его по плечу.
— Поговори с ними, Ванюша! — предложил мой начальник. — Спроси, как им у нас нравится?
Матросы оказались итальянцами, но двое хорошо говорили по-французски. Яблочко стоял рядом и сиял, слушая, как я изъясняюсь по-французски. Весь его вид говорил: «Знайте наших! Мы тоже не лыком шиты».
Пошли в ресторан. Сели за свободный столик. Яблочко заказал сыр, хлеб и две кружки пива. Играл оркестр, между столиками танцевали полупьяные матросы с девицами в коротких юбках.
— Что насупился, не нравится? — спросил Иван Мефодьевич. — Во всём мире так. Поплавает матрос по морю месяц-другой, намучается на тяжёлой работе. А как дорвётся до берега — прямо в кабак. Спустит за день-два всю получку и опять зубы на полку. Несознательный народ, другой жизни не знает! — Он задумался. — Сагитировать бы эту братву, — глядишь, поймут, что к чему, перестанут жить по-скотски!..
Допив пиво, поднялись в бильярдную. Там играли на деньги. У Яблочко загорелись глаза.
— Показал бы я им класс, да нельзя нашему брату! — прошептал он мне на ухо. Оказывается, он был заядлым бильярдистом. — Ванюша, сослужи службу, — попросил он, отведя меня в сторонку.
— С удовольствием, если только смогу!
— Нужно смочь!.. Есть тут один матрос, я его тебе покажу. Он нам сочувствует, хотя по-русски ни бум-бум. Завяжи с ним разговор, только аккуратненько. Нам очень важно узнать, что представляет собою второй помощник капитана его парохода. Понимаешь, этот молодчик в каждый приезд заводит здесь подозрительные связи. Не знаю, то ли золото и бриллианты покупает, то ли чем похуже занимается.
Минут через двадцать Яблочко показал мне худощавого матроса. Тот разглядывал репродукцию левитановской картины «Над вечным покоем».
Я подошёл к нему и спросил по-французски:
— Вам нравится картина?
— О-о, великолепная! Представляю, каким шедевром должен быть подлинник!
Знакомство состоялось. Из его слов я понял, что имею дело если не с образованным, то, во всяком случае, с начитанным человеком.
Помня совет Ивана Мефодьевича, я не говорил о политике. Мы беседовали о музыке, о литературе. Прощаясь, я попросил Марио — так звали моего нового знакомого — зайти в свободное время ко мне в комендатуру поболтать.
— Придёт, как думаешь? — поинтересовался Яблочко.
— Обязательно придёт! Он славный парень. Мы, кажется, понравились друг другу.
На следующее утро, позавтракав на скорую руку в комнате Ивана Мефодьевича, мы отправились в порт.
— Пойдём, покажу твой кабинет! — и он привёл меня в большую, хорошо обставленную комнату, окнами на море. Чего только не было в ней! Мягкая мебель под чехлами, диван, кресла, книжный шкаф и громадных размеров письменный стол из красного дерева. На столе — чернильный прибор с морским якорем. На окнах — шёлковые шторы.
— Нравится? — спросил Яблочко с самодовольной улыбкой.
— Шикарно, но зачем всё это? Такого кабинета я не видел даже у самых ответственных работников.
— Чудак! Уж конечно не для твоего удовольствия. Здесь ты будешь разговаривать с иностранцами — с капитанами пароходов, офицерами и всякими там коммерсантами. Нужно, чтобы солидно было!
— Вы тоже принимаете их, однако у вас в кабинете ничего подобного нет, — не отступал я.
— То я, а то ты, разница! Я просто комендант, а ты вроде представителя Советской власти, на их языке будешь разговаривать. Гляди, вот здесь кнопка от звонка, — Яблочко показал на чёрную кнопку на столе. — Нажмёшь — и явится Васька, наш рассыльный. Попробуй нажми.
Я нажал кнопку, и действительно — явился веснушчатый паренёк лет шестнадцати в матросской форме.
— Васька, сукин ты сын! Опять у тебя роба измята и ботинки не чищены! — закричал на него Яблочко.
— Виноват, Иван Мефодьевич, не успел! — Парень смущённо переступал с ноги на ногу.
— Не успел!.. Смотри у меня. Пойди скажи Гугуше, пусть принесёт товарищу Силину список уезжающих сегодня пассажиров. — Когда посыльный вышел, Яблочко сказал мне: — Обрати внимание на фамилии, против которых поставлены галочки.
Пришёл молодой грузин с тонкой, как у девушки, талией и, поздоровавшись, положил папку на стол.
— Ну как, Гугуша, всё в порядке? — спросил его комендант.
— Какой порядок? Нет порядка!.. Понимаешь, начальник, Петроград совсем ленивый стал — на одного подозрительного гражданина дополнительный материал не прислал.
— На того старичка?
— Да, на него! Видно, что он белый, совсем белый, — полковник или царский генерал. Говорит, был мещанин, мастерскую имел, а руки, как у женщины, мягкие, мозолей нет. Едет к брату в Канаду. Есть такая страна, далеко очень…
— Как ты думаешь поступить с ним?
— Сам не понимаю. Задержать нельзя, — документ имеет. Отпускать жалко. Может, он против Советской власти воевал.
— Ничего не поделаешь!.. Раз нет материала, придётся разрешить отъезд. — Яблочко встал. — Ну, я пошёл к себе. Пароход отходит в три часа, нужно ещё кое-что проверить. Гугуша, дай Силину имеющиеся у тебя материалы. — Он вышел.
Список отъезжающих был большой. «Дополнительных» сведений тоже немало…
Из Одессы сообщали:
«Гражданин Кац Ю. П., 1866 года рождения, владелец двухэтажного каменного дома. До революции занимался лесной торговлей, ворочал большими делами. В 1920 году у него было изъято два фунта золота в слитках, тысяча золотых рублей царской чеканки и пятьсот английских фунтов стерлингов. Есть подозрение, что припрятал драгоценные камни…»
Малограмотный комиссар писал из Воронежа:
«На ваш запрос сообщаю. Маслобойников Леонид Арсентьевич зловредная личность. Хотя его участие в вооружённой борьбе против Советской власти не установлено, всё равно — контра. Имел мясную лавку. В 1919 году сидел за спекуляцию. Жену извёл побоями, был церковным старостой и жил богато».
Из Козлова писали:
«Бывший мещанин Александр Александрович Садовников имел в Козлове фабрику по производству фруктовых вод и эксплуатировал чужой труд. Состоял в партии кадетов. Неоднократно избирался гласным городской думы. Советской власти не сочувствовал».
И всё в таком роде. Было ясно: уезжали за границу люди, имеющие все основания быть недовольными новым социальным строем. Но что могли мы сделать на основании таких «дополнительных» сведений, если все эти люди имели разрешение наркомата иностранных дел на выезд?
К двум часам дня охрана порта оцепила все проходы. Пассажиры после таможенного осмотра проходили через комендатуру. Здесь оперативные работники проверяли документы. Того или иного пассажира они изредка приглашали для дополнительного осмотра, а иногда и для личного обыска.
Я стоял в сторонке, наблюдая за всем этим. Вот подошёл старик Кац из Одессы. Молодой грузин пригласил его с женой и взрослой дочерью в комнату. Я последовал за ними и присутствовал при следующем диалоге.
Гугуша: — Гражданин Кац, вы хотите ехать к брату в Аргентину?
Кац: — Что за вопрос, конечно хочу!.. Если вы думаете, что я приехал сюда просто прогуляться, то глубоко ошибаетесь.
Гугуша: — Тогда сдайте бриллианты. Нельзя, понимаете, увозить!
Кац: — Ах боже мой, какие бриллианты? Я бедный человек. Даже деньги на дорогу прислал брат…
В разговор вступает жена Каца:
— Молодой человек, вы ошибаетесь! Мы никогда не имели бриллиантов!..
Гугуша: — Зачем такой большой неправду говорите? Вы золото тоже не имели?
Кац: — Золото? Спрашивается, откуда у меня могло быть золото?