Никто ни разу не сбился, долгие часы репетиций не пропали даром. А когда, выходя на поклоны, принц запутался в покрывале и занавес рухнул, погребя под собой актеров, все от души смеялись. К чаю, кроме их пирогов, были конфеты, печенье и торт с розовым кремом, так что праздник получился на славу.
Лина развеселилась, но начавшийся утром озноб так и не отпускал ее. Только дома она пожаловалась маме.
— Слушай, давай я ее заберу к себе, — вдруг предложила тетя Таня, — у меня завтра выходной, отлежится, подумаешь, пропустит денек школу.
Лина замерла. Конечно же, мама с ее железной дисциплиной не разрешит! Но мама согласно кивнула…
Тетя Таня была на десять лет старше папы, уже давно на пенсии, но иногда подрабатывала лифтершей в соседнем доме, подменяя заболевших или ушедших в отпуск. Лина любила сидеть с ней «на работе», потому что все, входившие в подъезд, здоровались, а многие вступали в беседу. Детей у нее не было, муж погиб на войне, и главным содержанием жизни стала семья брата, а любимицей — Лина.
Ночью Лина не могла спать, ей было жарко, подушка казалась жесткой, а главное — чесались руки и лицо. Ее душили сны: папа говорил, что снег растает и станет водой в реке, а потом чертил на белом снежном полотне стрелочки — вверх к облакам и капли дождя вниз, зрители «Золушки» превращались в людей на папиных похоронах, а за занавесом стоял гроб. Она просыпалась, стонала, будила тетю Таню, просила пить. Назавтра все стало ясно. Врачиха с порога сказала:
— Ветрянка.
Тетя Таня изводила на нее пузырек зеленки каждый день, противные болячки нестерпимо чесались, но тетя Таня крепко держала ее руки, не отходя даже ночью:
— Не дай бог, сдерешь, останешься рябая.
— Отпусти меня, я все равно уродина, — плакала Лина.
— Кто тебе сказал такую чушь?! — возмутилась тетя Таня.
— Мама всегда говорит, у нее Владик любимчик, а от меня одни неприятности. — Она рыдала, захлебывалась, выталкивая обиды. — Папа меня любил, а она как мачеха.
— Ты говоришь глупости, вошла, вишь, в роль Золушки, — рассердилась тетя Таня, — а что мама строга, так уж это характер.
Мама прибегала каждый день, приносила сладости и игрушки, говорила, что нет худа без добра, хоть Владик не заразился, и все высчитывала, когда можно будет забрать Лину домой.
А Лина домой не рвалась. Она уже не лежала в кровати, корочки подсыхали и отваливались, тетя Таня сказала, что болячек было больше двухсот штук. По телефону она узнавала у девочек уроки, нового ничего не проходили, а только повторяли, потому что до Нового года осталась всего неделя.
На большом квадратном столе Лина устроила настоящую кукольную комнату. Тетя Таня разрешила ее не убирать, обедали они на краешке. Но главным ее занятием была одежда из бумаги для плоской картонной куклы: на любое время года, на дождь и снег, для купания в море и катания на коньках, похода в театр. Кукла стояла на подставке, а платья крепились клапанчиками на плечах.
— Быть тебе модельером! — ахала тетя Таня, любуясь на очередную Линину фантазию.
— Нет, я хочу быть врачом, — возражала Лина.
На следующий день тетя Таня принесла подарок — плоскую картонную коробку, в которой, прижатые резиночками, лежали разные медицинские приспособления: трубка, шприц, бинты, всякие палочки и лоточки. Все это было накрыто крышкой с прозрачным слюдяным окошком. На ней была нарисована девочка в белом халате, внимательно прижимавшая трубку к груди большого желтого медведя.
— Вот тебе набор «Маленький доктор», гэдээровский, сразу видно, не наш. Тренируйся, раз хочешь быть врачом.
Платья были забыты, все куклы и звери превратились в пациентов. Когда вечером пришла мама, Лина, захлебываясь, начала рассказывать ей про всякие медицинские процедуры.
За ужином не могли успокоиться:
— Повезло тебе, Ирина, лет через десять будет в доме свой доктор.
— А ты знаешь, как трудно в медицинский поступить? Это только и можно, что с золотой медалью, а у нее по арифметике четверка.
Вечно мама портила праздник! Но тетя Таня умела все уладить:
— Женщинам больше всего идет белый цвет. Но носят они белые вещи редко — маркие, стирать — руки сотрешь. А врачи — они всегда в белом, нарядные, и всем нужны. Так что береги, Линочка, свою мечту и старайся.
— Да, вон Владик все на небо смотрит, так уже в авиамодельном кружке в Доме пионеров пропадает, строит свое будущее. — Мама не упускала случая поставить брата в пример.
— Он сказал, что прыгнет с парашютом, как только разрешат, — сказала Лина с гадкой надеждой, что мама начнет кипятиться — какой там парашют, не пущу, — но не тут-то было.
— Да, я знаю, в ДОСААФ есть вышка парашютная, — совершенно спокойно подтвердила мама. И сменила тему: — Давайте думать, что готовить на Новый год.
— Леша так любил холодец, — сказала тетя Таня.
Они замолчали. Кто же принесет в дом колючую, пахнущую лесом елку, кто сумеет зажечь бенгальские огни и открыть шампанское? И будут ли под елкой подарки?..
Мама и тетя Таня постарались, чтобы все было не хуже, чем при папе. Только под бой курантов, как по команде, расплакались. Перед сладким вышли на улицу. По льду Патриарших прудов бегали дети, кидаясь друг в друга снежками и конфетти. В витрине продуктового магазина подмигивал узор из разноцветных лампочек: «С Новым годом!», — а на снегу кто-то крупно вывел еще непривычную дату: 1958.
2. Комната смеха
Позади остались зима с объяснениями, весна с разводом, лето с новой свадьбой, скромной, конечно, — второй брак все-таки, — и подступила осень. Не хотелось звонить Паше, но Лина понимала: если сразу не забрать с дачи свои вещи, потом будет еще труднее, и заставила себя набрать номер. «Подойдет свекровь — положу трубку», — решила она. Ничего не дрогнуло внутри, когда услышала его голос, и оказалось совсем легко произнести заготовленные слова.
На дачу отправились с утра в воскресенье. Лина нарочито небрежно бросила Паше, что они могут заехать за ним на машине, и легкая запинка подтвердила, что он задет. «Москвич» достался Шуре в наследство от внезапно умершего бездетного дяди — ветерана войны, который научил его водить еще мальчишкой.
Лина просто наслаждалась ситуацией. Шура переигрывал Пашу во всем. Тот был, конечно же, в затрапезе, а на Шуре как влитые сидели фирменные джинсы и новый белоснежный джемпер. Он с утра начал было сопротивляться, мол, зачем за город такой парад, но Лина твердо возразила: «Пусть знает», — и понятливый Шура замолчал. Дачу эту Лина не любила, хотя она так была похожа на ее единственную детскую — те же сосны с корявыми корнями, пересекающими тропинки, и горячий от солнца песок. Но с тропинки было не сойти — грядки да клумбы. Одни обязанности и никаких радостей. А Паше на даче нравилось, он хотел проводить здесь отпуска.
— Так и просидим всю жизнь за забором! — кипятилась Лина.
— Почему же, можно каждый год ездить куда-нибудь на недельку, в Псков или, например, в Кижи.
А ей так хотелось на море! Только и была там один раз, в пионерском лагере в Анапе… Старик он и маменькин сынок. Именно это она выкрикивала, не находя других слов, повторяя и повторяя, распаляясь все больше, в единственное их объяснение.
Он хотел обедать у мамы каждое воскресенье. Лина терпеть не могла эти походы, квадратный стол, загромождавший середину комнаты, к их приходу чопорно накрытый белой скатертью, обед из четырех блюд с рюмочкой водки (одной, не больше!) из миниатюрного хрустального графинчика. Часа через два обед завершался чашечкой кофе, сваренного по какому-то якобы особому рецепту. За столом непременно сбивались на профессиональные медицинские разговоры. Лина как-то изумилась: «Неужели на работе не надоедает?» — и получила в ответ: «Ты никогда не будешь врачом!» Забыв, как рыдала, срезавшись на биологии, Лина вспылила: «И не надо. Получай свои копейки! А я с дипломом медучилища могу пойти на курсы косметологов и стану тебя и детей кормить!» Она действительно подумывала об этом, но стоило ей как-то заикнуться, мама отрезала: «Обслугой стать?!» — с таким презрением, что желание враз пропало. Лина тогда даже несколько изумилась маминой горячности, только много позже поняла, что она вложила в свой возглас всю ненависть к бездарным частникам и особенно — к высокомерным клиенткам. И хотя к этому времени у нее образовался небольшой, но прочный круг заказчиц, ценивших ее мастерство и ставших приятельницами, мама по-прежнему стыдилась этого заработка.
Еще раз готовиться, переживать экзаменационный кошмар Лина не стала. Медсестра — нормальная профессия. Добросовестно выполнила свои обязанности — и домой. А Паша помимо ночных дежурств то и дело норовил в воскресенье перед обязательным визитом съездить посмотреть на кого-то из послеоперационных. Он робко говорил: «Я заскочу в больницу, а у метро встретимся и вместе пойдем». Эти проклятые обеды… Лина говорила: «Единственный выходной тратить», а он: «Это для меня единственный отдых». Ну как могла у них получиться семья? Вдобавок Лина ревновала его к медсестрам, хотела перейти к ним в больницу, но Паша был категорически против.
Так у них жизнь и не склеилась. Лина даже чувствовала вину перед Пашей, вроде как она его использовала. Познакомились они в больнице, куда ее от училища направили на практику, сходили два раза в кино, а когда она провалилась на биологии, он поцеловал мокрые от слез глаза и позвал замуж. Ей было девятнадцать лет, и внезапное превращение во взрослую женщину, конец маминой домашней тирании, собственная квартирка, любящий муж — о чем еще можно было мечтать! А любовь? Это только в кино красиво, успокоила она себя.
Подали заявление в загс, а через неделю оттуда позвонили и вежливо попросили представить свидетельство о рождении. Она удивилась, но привезла.
— А свидетельства о перемене имени у вас нет? — деревянным голосом спросила та самая женщина, что, приторно улыбаясь, медовым сопрано поздравляла их с «подачей заявления о вступлении в законный брак».