— Скажете — я велел. Займитесь цветком, и к моему возвращению сделайте чёткую схему, как я вас учил.
— А гостья? — пискнула Кикса и заработала свою долю неодобрительных взглядов учителя.
— А гостью займёшь ты. Только не вздумай выводить её из дома и уж тем более вести к Ланике! Одну тоже не оставляй. Сидите дома.
Он покосился на Тиселе. Та спокойно сидела и доедала поданный к завтраку поджаренный хлеб. Под взглядом волшебника ведьма встала из-за стола (есть, сидя на полу, ей запретили), поклонилась и сказала на своём степном наречии:
— Добрый хозяин, заглуши тревогу в своём сердце. Я останусь под пологом твоего шатра, пока ты не вернёшься с битвы. Благодарю тебя за привет, и ласку, и угощение. Воспоминание о дне нашей встречи никогда не покинет моё сердце.
Ковек добросовестно перевёл эту речь, и Танар сдавленно хрюкнул, пытаясь подавить рвущийся наружу смех.
— Лучше уж в битву, чем на заседание, — проворчал Залемран, поклонился гостье, кивнул ученикам, и стремительно вышел из столовой. Ученики переглянулись.
— Давай свой цветок, что ли, — грубовато обратился к ведьме Танар.
— Его ж только она может касаться, — напомнил Ковек.
— Ерунда! — безапелляционно заявил Танар. — Выдумки всё это суеверных дикарей, а этнографам думать неохота, что в степи, что в Элойзе. Небось не…
Он, не договорив, протянул руку к цветку, но почувствовал странное сопротивление и остановился.
— Ерунда какая, — пробормотал он.
— Что, не получается? — хмыкнул Ковек.
— Да ты сам попробуй! — предложил его приятель.
— Делать мне больше нечего, — отказался Ковек и повернулся к Тиселе.
— Я поняла ваш разговор, смелые витязи, — на степном наречии сообщила она юношам и поклонилась. — Укажите мне путь, и я принесу дар земли туда, куда вы пожелаете!
— Это она о чём? — ошалел Танар, выслушав перевод.
— Предлагает отнести цветок в лабораторию, если мы её туда отведём, — предположил Ковек.
— А сразу нельзя переводить по-человечески? — раздражённо спросил Танар.
— Сам бы попробовал, — обиделся Ковек, повернувшись к Тиселе, предложил ей следовать за ним и направился к двери. Ведьма ещё раз поклонилась, взяла цветок со стола, где он лежал в течение завтрака, и последовала за юношей.
— Где уж нам, мы в степях не воспитывались, — не остался в долгу Танар, и следом за другом покинул столовую. Кикса на всякий случай огляделась и стащила с тарелки кусочек поджаренного хлеба.
Едва Тиселе положила цветок на лабораторный стол, как Танар поспешил выставить её и Киксу из лаборатории. Ведьма нашла это решение правильным: в тесной комнате было неуютно уже втроём, а вчетвером там было попросту невозможно находиться. Кикса обиделась, запротестовала, но Ковек поддержал друга, и девушкам пришлось уйти.
За дверями Кикса испустила тоскливый вздох, так похожий на завывание, что Тиселе чуть было не ответила ей на языке леса.
— Буду рада занять вас, леди, — уныло сообщила девочка. — Вы… не знаю там… Отдохнуть хотите? С дороги?
Ведьма принюхалась. Хозяин дома ушёл, толмач и его друг всё своё внимание уделили «чуду», а стоящая перед ней девочка могла воспользоваться только малой частью своей природной силы. Облегчённо выдохнув, Тиселе слегка распустила своё волшебство, и почувствовала привычный тоскливый голод вместе с пьянящим ощущением могущества. Могущества ведьмы.
— Я… нет… — осторожно начала она. Теперь Тиселе намного лучше могла говорить на языке тесных стен, но не хотела пугать девочку внезапной переменой. — Дева… отдых… радость… нет… новое… разговор… прошу…
— Ничего не понимаю, — отозвалась девочка, в самом деле не заметившая никаких изменений. — Ты, что, не хочешь отдыхать? Или что? Предлагаешь поговорить?
— Да, — радостно закивала ведьма. — Поговорить! Понимаю… сложно… попробую… прошу…
Кикса снова вздохнула.
— О чём мне с тобой говорить? — тоскливо спросила она и тут же уточнила: — У вас там в степях правда все так одеваются?
— Так? — переспросила в замешательстве Тиселе. — Нет. Не так. Тука.
Девочка недоуменно моргнула и повела гостью в свою комнату.
— Тука — это ты о своей тряпочке? У вас действительно так жарко? Или ты не мёрзнешь?
— Тряпочке? Нет. Не тряпочка. Тука! Да. Летом — жарко. Зимой — не мёрзнем. Стойкость, смелость, отвага. Презираем холод, боль, голод, жажду, страдания.
— Полоумные, — заключила Кикса и с внезапным интересом спросила: — а у вас правда девушки наравне с мужчинами себя держат? Что, и за кого идти замуж сами выбирают?
— Правда… — подтвердила уязвлённая пренебрежительным тоном девочки ведьма. — Нет. Муж — нет. Выбирает отец. Друга выбирают сами. Девушки выбирают. Отцу, матери — говорят.
— И, что же, они ни капельки не ругаются? — поинтересовалась девочка, открывая дверь своей комнаты. Несмотря на щедрую плату, поступающую от Огненного ордена, особой роскошью её комната не отличалась. Широкая и длинная каменная скамья заменяла кровать, лежащий на ней тюфяк был довольно тонкий, но подушка — мягкая, а одеяло тёплое и уютное даже на вид. Кроме скамьи в углу комнаты, в комнате стоял ещё плетёный ларь с пожитками девочки, грубо вырезанный каменный же стульчик. Да на полу лежала овчина.
Тиселе пожала плечами.
— Они не решают, кто будет другом, — уже совсем внятно объяснила она, переступая порог комнаты. Кикса закрыла дверь, прошла и села на стульчик, а ведьма опустилась на пол и уселась на овчине. Девочка завистливо подумала, что неизвестно ещё, кто из них удобней устроился, но располагаться на полу посчитала ниже достоинства цивилизованного человека.
— Здорово! — вздохнула Кикса. — А то, что Ковек говорил — вы правда ведёте себя наравне с мужчинами, пока вас не выдадут замуж?
— А вы? — спросила Тиселе, в упор посмотрев на девочку своими жёлтыми глазами. — У нас в степях я видела женщин в мужской одежде. Они говорили, что изучают нас.
— Это этнографы, — отмахнулась Кикса и снова вздохнула. Перемены с речью «варварки» она не заметила. — У них всё иначе. Ну, так как?
— Девушки — нет, — пояснила Тиселе. — Девушка выбирает друга, девушка может прийти в гости. Но — рядом мужчина, и девушка опускает взгляд. Нельзя спорить, нельзя кричать, нельзя возражать, нельзя сражаться.
— А если мужчины нет — что, и сражаться можно? — аж поддалась вперёд от азарта Кикса.
— Девушке — нет, — покачала головой Тиселе. — Зачем? С мужчинами нельзя, с женщинами не нужно.
— А… — разочарованно потянула девочка. — Ну, да. Этому ж учиться надо ещё, вон, Ковека с детства учили, и то…
— Меня тоже, — отозвалась Тиселе, догадавшись, что интересует девочку. — С детства учили. И мне можно. Я ведь не девушка. Не взрослая. На мне детский наряд.
— Эта твоя тука, да? А когда будет нельзя?
— Когда надену взрослое платье, — усмехнулась Тиселе. Под влиянием разговора в ней проснулась тоска по тем временам, когда она знала всего один язык, и мир был простым и понятным… пусть туда и входила смерть за день до совершеннолетия. Обычно ведьмы ничего не рассказывают о себе, но это оттого, что их попросту никто не слушает. А сейчас Тиселе было всё равно, насколько она раскроется перед своей случайной собеседницей. Ведьма устроилась поудобней, чуть запрокинула голову и затянула старую-старую песню-причитание, которую в степях пели девочки перед праздником совершеннолетия. Её хриплое пение, чужие, тягучие слова, странный ритм и отрешённое выражение лица так заворожили Киксу, что девочка сползла со стула на пол и, как заколдованная, слушала ведьму. Когда Тиселе замолчала, девочка вздрогнула.
— Какая красивая песня… А что это значит?
— Так поют у меня на родине, — ответила ведьма, сама подпавшая под очарования старой песни. — О том, стоит ли становиться взрослой.
— Жаль, я не говорю по-вашему, — вздохнула девочка. — Я бы тоже хотела знать…
Тиселе на миг задумалась. Даже лесной страж не слишком интересовался песнями её народа… Не стоит рисковать и раскрывать себя, но… кто узнает?
— Был… был один человек… из ваших. Эт-ног-раф. Перевёл. Мне мать пела. Она запомнила, как звучит. Языка не знала, звуки запомнила. Мне спела.
— Спой мне, — попросила Кикса. Тиселе прищурилась, по-кошачьи из-за едва разомкнутых век поглядела на девочку. Не зря она расспрашивает, не просто так. Но почему? — Спой.
Ведьма кивнула и снова тягуче запела, вспоминая слова, подобранные когда-то её отцом:
Уходи, уходи, моё детство,
Приходи, приходи, моя юность!
Я надену платье, платье белое,
Платье белое, подпоясанное.
Пойду в платье том на людское сборище,
А на сборище встречу витязя.
Опущу глаза, поклонюсь к земле,
Пусть возьмёт меня он в седло,
Пусть умчит меня на заре.
Уходи, уходи, моё детство,
Приходи, приходи, моя юность!
Отдам брату коня, брату старшему,
Отдам братцу конька, братцу младшему.
Придут враги — не вступить мне в бой,
Не вступить мне в бой, не скакать верхом,
Не нестись на коне по степи.
Как придут враги — уведут в полон,
Уведут в полон — буду слёзы лить.
Уходи, уходи, моё детство
Приходи, приходи, моя юность!
Отдам сестре ножницы, сестре маленькой,
Ножницы острые, далеко куплены.
Пусть стрижёт волосы, да пусть жжёт в огне,
Пусть стрижёт волосы, детству радуется.
Мне не стричь волос, мне растить косу,
Отращу косу — замуж выдадут,
Замуж выдадут, я детей рожу.
Так постой-погоди, моё детство,
Не спеши, не спеши моя юность!
Состригу я волосы, не расти, коса,
Не надену платья, платья белого,
Платья белого, подпоясанного.
Не о