— Да так, ничего, — ответил я. — Агитатор, значит?
— Не понимаю, что тут смешного.
— Ну, начальник, улыбаются не только оттого, что человеку смешно. Бывает, что просто весело.
Фаязов осмотрел помещение поста и остался доволен. Мы сидели с ним возле дышащей жаром печи и курили.
— Скучают на заставе по тебе. Савсан спрашивает, когда приедет Петр-ака, а Назик даже упрекнула: «Ты, говорит, нарочно загнал его на пост».
Фаязов проверил со мною наряды. А на следующий день мы поднялись утром седлать коней.
— Проклятая зима! — ворчал Мир-Мухамедов. — Нет, чтобы обождать денек. Мы бы проскочили перевал.
Но проскочить не удалось. Копались мы в снегу на этом перевале часа три. Фаязов нервничал.
Мы спустились в долину. Снегу здесь мало, так, трава чуть припорошена. Всего нас было двенадцать человек. Впереди ехал Мир-Мухамедов с пулеметом, за ним я, потом Кравцов, Прищепа, Шуляк, Фартухов и еще несколько человек, а сзади Фаязов.
— Смотри, смотри, сколько скота, — остановился Мир-Мухамедов.
Я придержал коня. Впереди в долину, по которой мы ехали, выползало из ущелья широкой черной полосой большое стадо овец и коров. Слышен был шум, видны по сторонам всадники в черных халатах, с длинными палками, гнавшие скот.
Около нас появился встревоженный Фаязов. Он пристально смотрел вперед и, повернув к нам сердитое обросшее лицо, крикнул:
— Коней в укрытие! Живо! Разве не видите? Басмачи!
Нас будто ветром смело с седел. Торопясь, мы тянули коней в овраг, по одному выскакивали оттуда, пригибаясь, подбегали к сидевшему за грудой камней Фаязову и падали в снег. Мир-Мухамедов устанавливал пулемет, красноармейцы ползали, выбирая получше укрытие. Фаязов с беспокойством осматривался.
— Черт возьми, место неудобное! Продвинемся вон к тому камню! — Он вскочил первым, пробежал несколько метров, упал в снег, крикнул: — За мной! — и быстро пополз.
Скот приближался. За ним, на небольшом расстоянии, рассыпавшись по долине группами и по одному, медленно ехали басмачи. Вот стадо приблизилось к камню, за которым мы сидели, и, раздвоившись, стало обходить нас с обеих сторон. Овцы бежали рядом, копыта шуршали по снегу.
Фаязов лежал с зажатым в руке маузером и через плечо взглянул на нас. Мир-Мухамедов направил пулемет на басмачей; овцы мешали ему. Фаязов приказал повернуть пулемет в сторону гор. Идущие овцы образовали около камня небольшую полянку, куда собрались мы все — двенадцать человек. Фаязов и я расталкивали овец и располагали красноармейцев фронтом к ущелью.
Стадо прошло. За ним двигались басмачи. Они проходили стороной, ближе к горам, до них было метров двести, не больше. И, хотя мы были плохо замаскированы, они не заметили нас.
Когда басмачи прошли ущелье, Фаязов скомандовал:
— Огонь!
Загремела пулеметная очередь, затрещали выстрелы винтовок. Вся долина наполнилась громом, и глухое эхо разносило его по ущельям. Басмачи остановились. На снег свалилось несколько всадников и лошадей. В это время замолчал пулемет. Воспользовавшись затишьем, басмачи сбились в кучу, закричали и, рассыпавшись по всей поляне, бросились в атаку.
Мы усиленно стреляли из винтовок и посматривали на Мир-Мухамедова, яростно стучавшего ладонью по рукоятке. Но она не двигалась. Пулемет заклинило. А наши одиночные выстрелы не могли остановить басмачей, которые лавиной неслись на нас.
Наступила решительная минута. У меня перехватило дыхание. Я уже стрелял не целясь, лихорадочно перезаряжая винтовку. Когда же заговорит пулемет? Скорей!.. Скорей!.. Но пулемет молчал. Басмачи приближались.
— Стреляй, стреляй, чего копаешься! — крикнул Фаязов. Он стремительно подскочил к Мир-Мухамедову и с размаху ударил по рукоятке, она отскочила, выбросив смятый патрон.
Басмачи были рядом. Посеревший Мир-Мухамедов припал к пулемету и дал длинную очередь. Падали всадники, лошади. Басмачи заметались из стороны в сторону, закружились. Несколько всадников поскакали к ущелью, и за ними, как по команде, галопом устремились все остальные.
— Вот как убегают! Туда, туда бегите! — радостно гремел бас Фаязова. — Это нам и надо!
Он поднялся во весь свой могучий рост и смотрел на скачущие фигуры басмачей в белом желобе ущелья. Банда уже скрылась, а Фаязов почему-то не отдавал приказания преследовать врага. Я не понимал, почему он медлит. Ведь банда ушла, вырвалась из наших рук, и ее трудно будет догнать. Я бежал к Фаязову.
— Слышишь, комиссар, — закричал он мне, — я Сары-Сая видел! Он с ними, в белой чалме.
— Чего же мы медлим? Басмачи ведь уйдут!
— Не уйдут, комиссар, — спокойно сказал Фаязов. — Теперь они наши.
Фаязов все смотрел в ущелье, куда скрылась банда. Шли секунды, а мне казалось — часы.
— За мной! — скомандовал вдруг Фаязов и неторопливо направился к ущелью.
Мы двинулись за ним. И опять я не понял, что задумал наш командир. Сейчас нам следовало не идти пешком, а сесть на коней и догонять бандитов. Неужели этого никто не понимает? Я с тревогой взглянул на усталые, взволнованные лица красноармейцев и заметил в их глазах радость. Только тут я понял, в чем дело: «Это ущелье закрытое. Банда попала в ловушку. Вот оно что!» Я торжествовал.
Мы заняли выход из ущелья. Он был узкий и совершенно открытый. Красноармейцы лежали на снегу. Слева на скате горы выступали из-под снега острые камни.
— Прищепа, Фартухов, Шуляк, видите вон те камни? — показал Фаязов. — Мигом туда. И сваливайте их в ущелье.
Бойцы забрались на скат. Вниз катились, подскакивая, желтые, как куски глины, камни. Красноармейцы подбегали, хватали их и тут же укладывали. Вскоре ущелье поперек пересекла желтовато-рыжая насыпь. И уже устанавливал между камнями пулемет Мир-Мухамедов; неторопливо располагал за насыпью своих бойцов командир отделения Кравцов. И все выжидательно смотрели в темное жерло ущелья.
Минут тридцать бандиты пробирались, пока на уперлись в стену перевала, и, поняв свою ошибку, повернули обратно. В глубине ущелья показался всадник, но, заметив нас, галопом поскакал назад.
— Приготовиться! — подал команду Фаязов.
И сразу же, словно по его команде, из ущелья вопя вылетели всадники.
— Огонь!
Задрожал пулемет, брызгая огнем и гулко выстукивая короткие очереди, которые заглушали выстрелы винтовок. Голова скачущей колонны метнулась в сторону, закружилась и повернула обратно.
Наступило короткое затишье. Потом я увидел басмачей. Они ползли к нам по снегу, прячась за камни. Они вновь поднялись в атаку и вновь черными клубками скатывались в снег.
Так несколько раз поднимались в атаку враги и каждый раз отползали обратно, волоча за собою раненых.
— Звери, дурачье! — негодовал Фаязов. — Чего упорствуют? Чего гибнут как мухи? Ведь среди них есть простые дехкане! — Вдруг он поднялся и крикнул по-таджикски: — Напрасно сопротивляетесь, сдавайтесь!
По нему немедленно открыли огонь, и он спрятался за насыпью.
А потом произошло неожиданное. Фаязов достал гранату, поднял ее высоко над головой, крикнул на все ущелье решительно и строго:
— Не стрелять!!!
И пошел к басмачам. Наступила тишина, страшная, угрожающая. Басмачи повысовывали из-за камней головы, нацелили винтовки, мультуки. Бойцы приподнялись из-за насыпи. Мы были так ошеломлены поступком командира, что скорее машинально, по привычке, направили винтовки на басмачей.
Фаязов шел медленно, и в настороженной тишине поскрипывал снег под его сапогами: скрип, скрип, скрип…
До басмачей осталось шагов пятьдесят.
— Не стрелять! — еще раз строго крикнул Фаязов и потряс в воздухе гранатой. — Выходи!
Басмачи настороженно смотрели на Фаязова, сжав оружие, но никто не выходил.
Прошла долгая минута.
— Выходи! — Фаязов потряс гранатой в воздухе, но никто не шевельнулся.
И Фаязов опять пошел. Мне казалось, что он двигается мучительно медленно. Вот он влез на каменную насыпь, за которой сидели басмачи, и стал что-то говорить. Ему отвечали. Фаязов указал рукою на утоптанную конями снежную площадку, и туда пошел один басмач. Он бросил в снег винтовку и отошел в сторону. За ним второй, третий. Когда мы подошли к Фаязову, все басмачи уже складывали оружие. Около Фаязова стоял Сары-Сай, бледный, согнувшийся. Он быстро с ненавистью взглянул на меня. Это был взгляд пойманного волка.
Мы навьючили коней оружием и приготовились конвоировать на заставу целую колонну басмачей. Вдруг Фаязов спросил:
— Кого силой в банду взяли?
Отозвалось несколько голосов, и среди них Фаязов узнал знакомого дехканина из Вахана.
— Хасан, а ты чего здесь? Какой же ты басмач? — Он подошел к нему. — Вот что, Хасан, тебе приказ: выбери троих… — Фаязов махнул рукой в сторону басмачей. — Только таких, которых ты хорошо знаешь. Соберите скот и гоните обратно. Верните тем, у кого брали. Потом приедете на заставу и доложите, как выполнили приказание. И скажите, что скот им вернули пограничники. Понял?
Надо было видеть, как обрадовались трое отобранных Хасаном басмачей, как деловито стали они сгонять скот!..
Фаязов обернулся ко мне. Он ничего не сказал, но по его взгляду я догадался: он ждет моего ответа на то, что сделал. И я кивнул, потому что Фаязов поступил правильно.
Я пожал его крепкую руку. Я пожал его руку с чувством глубокого восхищения, потому что это была рука героя. Я пожал его руку с чувством великой радости, потому что это была рука друга.
Вечером мы прибыли на заставу, а через день туда пришли четверо дехкан вместе с Хасаном и доложили, что скот возвращен.
Налет басмачей
Когда на Памире выпадает большой снег, закрываются тропы, дороги, перевалы, многие кишлаки бывают отрезаны на полгода от всего мира. Кишлак Рын, а с ним и наша застава не избежали этой участи. И мы радовались, что до снега успели завезти в кишлак хлеб.
В правлении колхоза я застал Назаршо, Вахида и незнакомую женщину в новеньком синем пальто и белом платке.