На заставу возвращались под вечер.
Когда мы преодолели Чертов мост и выехали на опасное место, где я шел пешком, Громов скомандовал.
— Садитесь на коня!
— А я не поползу вниз?
— Не бойтесь, смотрите на мою спину.
С бьющимся сердцем взобрался я на коня и, как приказано, стал смотреть на спину ефрейтора. Я сидел как на иголках, дыхание спирало, но голова не кружилась. Потом мне стало чуть легче.
— Рядовой Крыга, взгляните вниз! — приказал ефрейтор.
Я окаменел.
— Вам ясно? — спрашивает ефрейтор.
Я пригибаюсь, хватаюсь за луку обеими руками и медленно поворачиваю голову. Внизу бурлит река. На сопредельной стороне видны горы и подвесная тропа, по которой патрулируют два солдата. И вдруг я с удивлением замечаю, что голова у меня не кружится. Тогда я бросаю луку и выпрямляюсь.
— Вот видите, вы уже смелее стали, — говорит Громов.
Дни идут за днями. Мы пока ходим в наряд только днем: ночью нас еще не посылают. Зато на учебу нажимаем крепко. Однако хвастаться мне пока нечем. На занятиях моя фамилия произносится чаще других. Особенно на кавподготовке. Я только и слышу:
— Рядовой Крыга! Не напрягайтесь!.. Рядовой Крыга! Каблуки ниже!..
Вот и на стрельбе вчера тоже мазал. Правда, из карабина натянул на «посредственно», а из автомата упражнение не выполнил. И по строевой командир отделения поставил мне тройку:
— Не умеете приветствовать. Когда переходите на строевой шаг, нужно развернуть грудь, а вы сутулитесь.
Правда, на политических занятиях я отвечал, как сказал капитан Налетов, «прилично». Вопрос был такой: показать на карте новостройки шестой пятилетки. Я показал, но пропустил Перепадную ГЭС, которая строится здесь же, в Таджикской республике.
Вечером меня вызвали в канцелярию. За столом сидели капитан, Путилин и Громов. Я понял, что разговор пойдет о моей учебе, и не ошибся.
— Присаживайтесь, — пригласил капитан и сразу же перешел к делу. — Отстаете, рядовой Крыга, подводите заставу.
— Мне и самому стыдно, — ответил я печально. — Стараюсь, но ничего не получается. Видно, я такой человек неспособный.
— Нет, вы просто не стараетесь, — возразил капитан. — Вот мы вас и вызвали сюда, чтобы спросить: почему?
— Как не стараюсь?
— Очень просто. — Капитан пристально посмотрел на меня. — На турнике вы, например, подтягиваетесь всего два раза, а надо шесть… Я три дня подряд наблюдал за вами. Свободное время вы проводите в разговорах, а не подойдете к турнику, не подтянетесь на нем лишний раз. Ждете занятия. Если бы вы старались, могли бы среди дня выбрать время и два-три раза потренироваться. Вы равнодушно относитесь и ко всем остальным дисциплинам, не интересуетесь книгами, газетами. Почему так?
— Не додумался, — выпалил я.
— Ну уж, это неправда! — вмешался сержант. — Я вам давал уставы, наставления, указывал даже статьи, страницы. Бери, учи, читай. «Не додумался»! Может, вы насчет турника и не додумались. А с уставами как? Здесь другие причины. Вы не болеете душой за свою учебу, вот что я скажу. Стрельнул плохо — подумаешь, велика беда! Придет время — буду стрелять хорошо. А нас волнует то, что вы сейчас плохо стреляете. Сегодня — понимаете? — сегодня вы идете на границу и сегодня можете упустить нарушителя.
Говорили долго. И я никому возразить не мог, потому что все было верно.
Утром я стал готовиться в наряд. Собрался быстро и, дожидаясь команды строиться на инструктаж, подошел к турнику. Да что, в самом-то деле! Сил у меня не хватит? Я подпрыгнул и ухватился за прохладную отполированную сотнями рук перекладину. Подтянулся раз, другой и почувствовал, что больше не могу. Заныли мышцы. Я напряг все силы и с трудом подтянулся еще раз. «Еще, еще», — стиснув зубы, говорил я сам себе и из последних сил подтянулся четвертый раз.
— Правильно, Крыга, — прозвучал у меня над ухом знакомый голос.
Пальцы мои разжались сами собой. Но я все-таки успел вытянуться по команде «смирно» перед капитаном Налетовым. Он, вероятно, возвращался с границы.
— Хорошо, — еще раз повторил капитан.
И от этой похвалы я вдруг почувствовал себя таким сильным, что, когда начальник зашагал прочь, подпрыгнул и подтянулся еще два раза.
В полдень я вернулся из наряда. Горобцов перебирал книги в своей тумбочке. У него там полно книг.
— Слушай, Горобцов, — спросил я. — Что такое «вольт»?
Он обернулся, и я увидел, как в глазах его заплясали веселые огоньки.
— Вольт, — ответил он серьезно, — это единица разности электрических потенциалов или электрического напряжения и электродвижущей силы.
Я вытаращил глаза.
— Ну да? А что же капитан командовал на кавподготовке: «вольт направо», «вольт налево»…
— Эх, ты, — засмеялся Горобцов. — Взял бы ты устав. Там все написано черным по белому.
— А какой устав?
— Конечно, не «Устав внутренней службы», а «Строевой устав кавалерии».
— Кавалерии? А ты говорил — электричество.
Горобцов махнул рукой.
Я взял устав и отыскал там строчки, где было сказано, что движение лошади по кругу диаметром 6—9 шагов называется вольтом.
После наряда полагается отдых. Я покурил и заглянул в Ленинскую комнату. Взял газету. От нечего делать стал читать статью «Солдат в наступлении». И как-то незаметно прочитал от начала до конца. Я и не думал, что на другой же день это мне пригодится.
А именно на следующий день проводились занятия, которые так и назывались — «солдат в наступлении». Я тотчас же вспомнил статью в газете, и, когда сержант Путилин приказал наступать, я знал, что мне делать. Выбрал удобную «складку» на местности, прополз по-пластунски, правильно преодолел проволочное заграждение.
— Молодец, Крыга! — похвалил сержант.
Настроение у меня в этот день было отличное. Ведь даже Горобцова Путилин несколько раз возвращал на исходные позиции. Мне казалось, что все солдаты смотрят на меня с уважением.
В выходной день ефрейтор Громов вызвался показать Горобцову и мне водопад, который находился не очень далеко от заставы. Я никогда не думал, что такой красивой может быть самая обыкновенная вода. С вершины горы спадали широкие белые полосы. Они кипели, пенились и, разбиваясь об острые скалы, превращались в тоненькие струйки.
Возвращаясь, вышли на тропу к самой границе. Горобцов предложил посмотреть на реку сверху. С тропы ее видно не было, потому что тропа шла по скалистому выступу. Мы легли поперек тропы и стали смотреть вниз. Я сделал неосторожное движение, и вдруг с моей головы слетела фуражка. Она запрыгала вниз по камням и зацепилась за куст.
— Что же теперь делать? — растерянно спросил я.
— Придется вам, Крыга, спуститься, — спокойно сказал Громов, — это не страшно.
Он прошел по тропе, осматривая скалу.
— Вот здесь я в прошлом году спускался и поднимался. Ничего. Только вниз не смотрите.
Ефрейтор быстро спустился по выступам камней на довольно большое расстояние.
— Видели, как? — закричал он и снова взобрался на тропу. — Попробуйте.
«Будь, что будет!» — решил я.
Сначала никак ногой не мог найти выступ, чтобы встать. Сделалось страшно. Но я вспомнил смеющиеся глаза Горобцова, строгое лицо Громова и, зажмурившись, вытянулся на всю длину рук. Носок сапога уперся в камень. А дальше как-то пошло само собой. Выступ за выступом — я спускался все ниже, пока не достиг берега реки.
Подниматься было легче.
День за днем я все больше и больше осваивался в горах.
Часто бывал в ночных нарядах. Как-то ночью мы с ефрейтором Громовым пошли на границу. Ночь была на редкость темная. Небо заволокло тучами. Моросил дождь. Впереди то и дело вспыхивали молнии. Вдалеке погромыхивал гром. Иногда от вспышки молнии становилось светло как днем: отчетливо виднелись черные склоны гор, бурлящая на дне ущелья река и петляющая меж гранитных валунов тропа, по которой мы шли.
Так мы двигались несколько часов. Я шел впереди. Громов приколол к моему плащу на спине лист белой бумаги потому, что в темноте меня не было видно. Мы шли по самому опасному участку, как слепые, нащупывая скалу руками. Обычно молодым солдатам здесь не доверяли двигаться первыми А сейчас ефрейтор разрешил мне идти впереди. Приятно, когда тебе доверяют. Да у сам я уже чувствовал, что даже ночью смогу пройти в любом месте. Я стал быстро карабкаться вверх.
Громов остановил меня:
— Не спеши, Крыга. Ночь, видишь, какая? В такую темень от этого камня до стыка надо двигаться ползком. Тут недалеко, полкилометра.
— Знаю.
— Мало ты еще знаешь, — тихо сказал ефрейтор. — Во-первых, ползи медленно; во-вторых, чаще останавливайся и щупай руками и ногами, где ползешь; в-третьих, оружие держи так, чтобы оно не стучало о камни, и очень прошу, будь осторожен: ты знаешь, что здесь за скала.
Огромную скалу, которая отсюда тянется до самого стыка, я знал хорошо. Из-под испещренного вдоль и поперек трещинами хребта выросла новая порода с пепельно-серой поверхностью, образуя неровный карниз. По этому карнизу движутся наряды. Здесь нет тропы — сплошной гладкий камень с пологими склонами в обе стороны: к скале и к обрыву.
Я ползу осторожно, чтобы не сбиться с пути. Вот поворот. Круто беру в сторону и останавливаюсь у стыка. Участок нашей заставы кончился.
— Молодец, Крыга, поворот этот помнишь, — шепчет Громов и приказывает ползти обратно.
Не мешало бы отдохнуть. Мы всегда отдыхаем на стыке, но сейчас нельзя: двигаясь ползком, потратили слишком много времени и теперь надо его наверстать.
Дождь перестал. Добрались мы до козьей тропы, передохнули.
— А ты, Крыга, можно сказать, освоился с участком, — говорит Громов. — И робость прошла. Помнишь, ты вначале очень робел.
— Я сам чувствую, а вот когда это произошло — убей, не знаю, — отвечаю я.
— Всегда так бывает. Человек растет, меняется, иногда сам того не замечая. Вот и ты за три месяца заметно изменился. И учиться стал лучше, и на коне сидишь по-человечески, и самостоятельности у тебя больше.