Ольге проще: доверчивая, мягкая, она быстро привыкает к людям. Мать снова ее сосватала. И теперь, кажется, Ольга с кем-то живет. Впрочем, какое уж там «кажется», если у них родился ребенок. Сын!..
Значит, у нее жизнь сложилась.
...За окном посерело.
Выспался, нечего сказать! И стоило добиваться гостиницы. С таким же успехом мог бы бродить по городу.
И вдруг глаза стали слипаться. Он открыл их, когда было уже светло.
В вестибюле заметил дежурную.
— Вот паспорт. Понадобится. А насчет койки — не беспокойтесь. Номер пока не занят.
Не верилось, что декабрь. Снега на улице не было. Ярко светило солнце.
Ченцов шел, задумавшись, и удивился, когда вдруг оказался перед серым двухэтажным зданием с резным карнизом. На фронтоне — герб с пятиконечной звездой в лучах солнца.
В этом здании решаются судьбы. И его, Ченцова, судьбу, тоже решат. Хотя она уже и без того решена.
Снова навалилась тоска и тревога.
В приемной секретарь — молодящаяся, предупредительная, знающая себе цену женщина — спросила вежливо:
— По какому делу?
Он достал повестку.
— Ах, Ченцов. — Она показала на дверь. — Пройдите к судье, гражданин.
Он оказался в комбате с широкими окнами. За столом — женщина в синем костюме. Подчеркнуто строгая. Стол низкий, тяжелый, заваленный папками. Несгораемый шкаф...
Он вдруг почувствовал робость.
— Дело мое должно слушаться... О разводе.
Судья положила локоть на стол. Прижала палец к щеке.
— Я сегодня не могу разобрать ваше дело, товарищ Ченцов.
— Почему? — недовольно спросил он.
— Отложили на послезавтра, Семен.
Он нахмурился: еще два дня.
И вдруг опешил. Как, как она его назвала? Семен?!
Теперь он смотрел на нее. Миловидная, но усталая. На шее газовая косынка. Золотые волосы стекаются в тугой узел, открывают высокий лоб и маленькие уши, схваченные клипсами. Черные глаза с монгольским разрезом. Где-то он уже видел эти глаза. И едва заметную оспинку на щеке.
Она поправила косынку. Удивительно знакомым движением — неторопливым и мягким.
Ченцов вдруг вспомнил это движение. Спросил, еще не веря себе:
— Вы... Это вы?!
И увидел девушку в ситцевом платье, какую-то лучистую. В косынке, которую она поправляла вот таким же движением. С букетом цветов. Эти цветы она преподнесла им с Ольгой в тот памятный день...
Ну конечно же, она училась в юридическом. А он шутил, что с ее характером нельзя быть судьей. Слишком мягкий.
Заступалась Ольга: «Это у Лены-то мягкий? (Ах, вот как, значит, ее зовут!) Да ты не знаешь. Она — сильная. Она всё может».
— Лена, вы?..
Она кивнула и провела рукой по папкам:
— Очень запутанное дело о хищении в промкомбинате. Понимаете: фиктивные счета, приписки, «черная» касса. Сейчас будем слушать.
Теперь ему не хотелось уходить отсюда.
— Процесс открытый?
— Открытый.
— Можно послушать?
В дверях показалась секретарь:
— Елена Петровна, все в сборе.
— Так я послушаю, — сказал он.
Она улыбнулась:
— Пожалуйста...
Огромный зал. Потолок расписан квадратами. Тяжелая люстра. На стенах — ромбы. Высокие окна. Одно — с решеткой. Под ним за железным барьером привинчена к полу скамья.
Стол для адвокатов. Напротив — другой стол. Тоже под зеленым сукном. Здесь — прокурор и судэксперт. На помосте еще один стол и три кресла.
Зачем в судах кресла с такими высокими спинками?..
Зал переполнен.
На скамье подсудимых — двое. Конвой.
— Суд идет!
Лена, нет не Лена, а председательствующий объявляет судебное заседание открытым. С этой минуты всё здесь подчинено ей. Она — закон.
Но Ченцов видит девушку с букетом. Ловит себя на мысли, что это уже не та девушка, и что ей, по сути говоря, нет никакого дела до него.
Он смотрит на нее и тоже видит Закон.
...Слушается дело. Уже установлены личности подсудимых, состав суда, прокурор, адвокаты. Отводов суду нет. Ходатайства?
Поднимается человек в полувоенном костюме; в таких часто ходят хозяйственники. Мясистый нос, тонкие, нервные губы. Лохматые брови потянулись к вискам и почти срослись с бакенбардами. Выражение лица неприятное. Просит вызвать таких-то и таких-то свидетелей, приложить к делу копии телеграмм, справку какой-то конторы.
— Зачем нужна справка? — спрашивает судья.
— Подтвердить, что план по ассортименту был выполнен, — небрежный кивок в сторону прокурора. — Это в отношении премиальных, которые мы, якобы, получили незаконно.
Подсудимый шумно садится, и человек рядом с ним сжимается. Он в телогрейке. Комкает в руках шапку. Лицо измученное. Ходатайств не имеет.
Судья читает:
— Произведенным расследованием установлено... — Какие-то фамилии, цитаты из протоколов допроса. — На основании изложенного обвиняются...
Ченцов вспоминает: он идет с Ольгой в горы. Держатся за руки. Молчат. Неизвестно откуда появляется моряк. В бескозырке. Вихрастый. Улыбается Ольге.
— Полегче! — предупреждает Ченцов.
— Не бойся, братишка, — отшучивается моряк, — вторым бортом не стану.
А потом, на своей свадьбе, Ченцов вновь с ним встретился. Моряк сидел рядом с Леной. И не спускал с нее глаз. Интересно, где он сейчас работает? Наверное, у них дети?
Ченцов смотрит на Лену, словно она скажет ему: райкомовский работник, детей трое...
Но Лены нет. Есть судья, которому медленно, с апломбом отвечает директор комбината:
— Неправильно получал подъемные? Может быть. Или взять командировочные, когда ездил на своей «Победе», а получал проездные. Тут, стало быть, не учел... Ну, а в отношении прочего — фиктивки там разные. Извините. Семнадцать тысяч. Это — главбух! — уничтожающий жест в сторону другого подсудимого. — С него и спрашивайте. А я в государственный карман не лазил.
— Но вы подтверждаете, что неправильно получали подъемные, — говорит председательствующий. — И командировочные. А кто вам их выплачивал? Разве не государство?
Встает человек в телогрейке. Голос у него дрожит:
— Я виноват, граждане судьи... Очень виноват... В том, что верил ему, директору нашему. Не мог даже допустить мысли, что счета представлялись подложные.
— Че-пу-ха! — взрывается бывший директор.
Как разобраться: кто из них прав, кто виноват? Или, может быть, оба виноваты?
Ченцов испытующе смотрит на судью. Ей очень идет синий костюм. Острая, поперечная складка на лбу. И оспинка на щеке. Оспинку, правда, не видно. Но Ченцов знает, что она есть. Может быть, один он в зале это знает.
Председательствующий обращается к прокурору: есть ли вопросы?
У прокурора — седые виски. Высокий. Спокойный:
— Вы подтверждаете, Солярин, что двести тридцать декалитров вина, приписанные к плану третьего квартала, были выработаны в сентябре?
— Да, — небрежно отвечает Солярин.
— И это дало вам возможность получить премиальные?
Бывший директор нетерпеливо поводит шеей.
— Тогда я прошу суд заслушать эксперта.
Ченцов смотрит на эксперта. Маленький, подвижный. Шуршит бумажками.
Но судья напоминает установленный порядок следствия. Эксперту предоставят слово в конце судебного заседания. Прокурор соглашается.
Ченцов с уважением смотрит на председательствующего. И это — Лена?!
...Так, значит, о моряке. Удивительно, как мог забыть о нем и о Лене. И как вдруг всё это вспомнилось. И вот он завидует им. Завидует, потому что живет на свете бобылем.
Друзей много, а дома он — один. И когда находится в аппаратной — там тоже один. И когда вечерами бывает у Акрама. И когда трехлетняя Назира обнимает его перепачканными шоколадом ручонками. И когда пятилетний Рустам взбирается на плечи. И когда с Назирой и Рустамом идет гулять. Там он тоже один. Правда, в редкие минуты он чувствует себя счастливым. Но это — не его счастье.
А Лена тоже счастлива. И моряк...
Перед судом — свидетель Баратов, механик промкомбината. Он в кирзовых сапогах и прорезиненном плаще. А под плащом, на спецовке, должно быть, комсомольский значок. Рубит фразы:
— Подсудимых знаю. Личных счетов не имею.
— А вы, Солярин? — спрашивает судья.
— Н-не помню, — мохнатые брови сдвигаются.
— Точнее, Солярин.
— Не имею.
Свидетель рассказывает, что запасные части приобретались у барышников втридорога, централизованное снабжение игнорировалось.
Бывший директор ерзает, делает непонятные знаки. Адвокат — человек с коричневой лысиной, в роговых очках — перехватывает эти знаки. Пытается вставить реплику.
— Не мешайте! — властно предупреждает его судья.
«Правильно!» — соглашается про себя Ченцов.
Наконец адвокат получает слово.
— Так вы заявляете, что двигатель к «С-80» был приобретен незаконно? А за сколько, позвольте вас спросить?
— Смотрите том третий, страница девяносто четвертая, — охлаждает его пыл судья. — Не нужно задерживать следствие.
Адвокат смотрит том третий, страницу девяносто четвертую и умолкает.
«Неужели это — Лена? Та самая Лена с «мягким» характером?» — думает Ченцов.
— У нас личные счеты! — кричит Солярин. — Я не признаю показаний свидетеля!
— Признавать будете не вы, а суд — спокойно поправляет судья. — А насчет личных счетов — напрасно. Вы сами подтвердили, что не имеете личных счетов к Баратову.
«Такая не скажет: решай сам, решай за меня!» — думает Ченцов.
Он смотрит на Елену так, словно сделал открытие.
После судебного заседания они вместе выходят на улицу. Ченцов хочет спросить ее о моряке, вообще о том, как она живет, но почему-то говорит о деле, которое сегодня слушалось в суде. Откуда берется вся эта мразь и как можно защищать Солянкина?
— Солярина, — поправляет Елена.
— Ну, Солярина, — искренне возмущается он. — Солярин — жулик. Самый настоящий жулик. Я убежден в этом.
— Одного убеждения мало, — возражает она. — Нужны доказательства.
— Солярин — беспардонный, страшный человек! — настаивает Ченцов.