— Никите отдадим, — еле слышно прошептал бравый вояка, изучая носки своих ботинок.
— Никите, значит. Пусть мальчик сходит в казино, развеется, — сказал командор-2. — Балбес ты, братец. Всё, свободен. И не вздумай делать харакири! И бойцам своим запрети! Предам позору, так и знай!
В одном из офисов местного филиала Росбанка оператор с красными глазами и слегка всклокоченной шевелюрой смотрел в монитор. Был конец рабочего дня, и это обстоятельство, на мой взгляд, оправдывает столь предосудительный вид оператора.
— Сергей!
Вообще говоря, нет ничего удивительного в том, что иногда вас называют по имени. Но если голос слышится оттуда, откуда он слышаться не должен, то это хороший повод для удивления.
Сергей посмотрел на принтер чеков. На этом самом принтере сидел маленький человечек с наглым неправильным лицом, с визиткой под мышкой и смотрел на Сергея. Так они смотрели друг на друга и, готов поручиться, думали каждый о своём. Сергей, например, думал о том, что всё, доработался до гарантийных человечков. Ещё его немного злило, что человечек был одет точно так же, как и он сам — чёрный костюм, белая рубашка, галстук; единственная разница — на человечке всё выглядело безупречно. О чем думал человечек, стало ясно после того, как человечек заговорил.
— Добрый день. Сережа, тут такое дело, перечисли пять тысяч рублей денег вот на этот счет.
И сбросил визитку на стол. Сергей, не отводя глаз от человечка, поднял визитку и машинально прочел «ГИА». На обороте реквизиты. Отметил про себя, что всё грамотно: хороший банк, оффшорная зона, отследить можно, но трудно, и — пять тысяч рублей?
— Не бойся, я никому не скажу, — доверительным тоном сказал человечек.
Отсюда в местных филиалах Росбанка и пошла присказка: «человечек приказал». Это значит всё, аллес, крыша едет от работы, ещё пять минут, и мне человечки начнут приказывать.
Скандал замяли, сумма уж больно маленькая была, Сергей восстановил её из своей зарплаты. Что отрадно, вспоминал он об этом случае без неприязни, поскольку осталось у него ощущение, что ему повезло прикоснуться к чему-то необычному.
Никита проснулся внезапно. Как от толчка. Каждый из нас так вывалился из сна в явь. Тихо тикали часы на стене, светил красным пилот от компьютера. На подоконнике, в поставленном у стекла маленьком кресле, лицом на улицу сидел Эммануил Петькович и смотрел на улицу.
— Ты чего не спишь? — шепотом спросил Никита.
— А у меня счас день, — ответил Эммануил Петькович.
— А-а-а, — сказал Никита. — Ну и отдыхал бы, какая разница, я же сплю. Чего в окно-то пялиться.
— Интересно, — ответил Эммануил Петькович. — Пьяные люди песни пели. Про танкистов. Девушка час назад прошла, плакала. Отчего, как ты думаешь?
Никита задумался.
— А еще коты дрались, — не дождавшись ответа, продолжил гвард. — Хищные звери, уважаю. У нас бы они были королями сельвы. Да, кстати, тут Николай Львович просил узнать, тысяча сто тридцать два рубля тебе хватит? У нас есть еще несколько тысяч, но их надо обналичивать.
Немножко в сторону.
Девочки расцветают раньше мальчиков. И жесты вдруг становятся особенными, и взгляды, которыми они одаряют мальчиков, становятся совсем другими. Колечки, серёжки, браслетики. Первая косметика. Улыбка, срубающая наповал. С этим, друзья мои, ничего не поделать. Ты смотришь на неё и вдруг, неожиданно бешено начинает стучаться в груди сердце, сухим становится горло. Хочется сказать что-то умное, а еще лучше остроумное, но когда на тебя так смотрят — это не каждому под силу.
— А это что такое? Ты что в куклы играешь? — спросила Катя, взяв со стола какую то вещицу.
— В куклы? — удивился Никита. — Что там у тебя?
Катя показала открытую ладонь; на ладони лежал китель гварда Никиты Эммануила Петьковича.
— Красивый какой пиджачок, — сказала Катя.
— Это Колькин, — сказал Никита. А вот за это мы, наверное, Никиту можем похвалить. Если человек не умеет врать, то это уже хорошо.
— Колькин? — удивилась Катя.
Вот так: соврамши однажды, приходится врать дальше. Никита набрал побольше воздуха, словно готовясь нырять.
— Хобби у него такое. Колька вообще чудак. Он маленьких солдатиков делает. Шьёт для них маленькую одежду, маленькие сапоги, шапочки, носочки.
Тут Никита почувствовал, что слегка зарапортовался, и умолк.
— Носочки, — сказала Катя. — Не знала.
Она смотрела Никите в глаза; лицо её было близким и серьезным, и только где-то на дне глаз прыгали смешинки.
Никита почувствовал, как потеплел браслет.
Блин, подумал он. Блин. Что делать. Впрочем, он уже знал, что.
— Катя, — сказал Никита, чуть громче, чем надо, — хочешь посмотреть марки? И вот еще мой альбом, там есть фотография, можно сказать эротическая, там мне три года и я практически голенький, и вот еще журналы интересные. Ты посиди здесь, а я чай приготовлю. Катя, немного ошалев, смотрела как стремительно Никита вываливает перед ней альбомы, кляссеры, журналы.
— Хорошо, — сказала она, наконец, а Никита уже выходил из комнаты.
Катя встала из-за стола. Потянулась, прошлась по комнате. Внимательно глядя в зеркало на дверце шкафа, провела средним пальцем по уголку рта, вот так — сверху вниз. Скорчила рожицу своему отражению, и снова села за стол. Взяла какой-то журнал и рассеяно стала его листать.
Отмечу, что иногда она улыбалась.
Мне это кажется важным.
Никита прошел на кухню, набрал воды и поставил чайник. Воду выключать не стал. Пусть шумит.
— Идите все сюда, — сказал Никита негромко.
— Зачем? — спросил Эммануил Петькович.
— Я сказал идите — значит, идите, — твердо сказал Никита.
За пять лет человечки оборудовали квартиру, где жил с мамой Никита, системой ходов, пневмотоннельчиков, лазов, лифтов. Поэтому не стоит удивляться тому, что через полминуты откуда-то из-под холодильника один за другим полезли педагоги школы имени Никиты во главе со своим директором.
— Сейчас бойцы подлетят, — мрачно сказал Эммануил Петькович. — Я им уже сказал, что ты на кухне.
В воздухе возникла шлюпка и мягко села на стол. Оттуда вышли бойцы и Николай Львович собственной персоной.
— Николай Львович, — сказал Никита. — Отзовите бойцов.
— Здравствуй, Никита, — сказал Николай Львович.
— Здрасьте, Николай Львович, — нетерпеливо сказал Никита.
— Это пиковые значения, Никита, — сказал командор-2. — Пульс, давление кровяное, нейродавление.
— Ну и что. Я здоровый, что мне сделается, — сказал Никита.
— Ни один механизм не может долго работать в условиях постоянных перегрузок, — сказал Николай Львович. — Ты ведь хочешь встречаться с ней регулярно?
— Да.
— Вот видишь.
— Никита, ты послушай командора … — начал было Эммануил Петькович
— Что Никита! Четырнадцать лет уже Никита! — сердито сказал Никита.
— А вот возрастом своим бравировать нехорошо! — с укоризной сказал директор школы имени Никиты Антон Петрович. — Не этому мы тебя учили!
Николай Львович молча посмотрел на него долгим бесстрастным взглядом. Антон Петрович крякнул и под смущенное молчание педколлектива кряхтя полез с глаз долой обратно под холодильник.
Катя перелистнула страницу и улыбнулась. Никита не обманул, на фотографии ему действительно было три года, и он был почти голенький. В бандане с ромашками. Она поправила волосы, и перелистнула следующую альбомную страницу.
— И что вы будете делать?
Николай Львович не стал отвечать сразу. Он внимательно посмотрел на Никиту. Помолчал, словно прикидывая, насколько он, Никита, крепок. И наконец негромко произнес.
— Я считаю, что источник угрозы должен быть устранен.
Стало тихо. Никита гулко сглотнул и шепотом сказал:
— Вы чё, дураки?
— Никита, это что за оборот такой? — строго сказал из-под холодильника Антон Петрович. — Следи за речью!
— Никита, — сказал Николай Львович. — Это необходимо.
Никита молча замотал головой.
— Никита…
— Я против.
— Никита, твои желания тут не имеют никакого значения. Мы должны следить за твоей безопасностью. И мы это делаем.
— А если я не хочу, чтобы вы следили за моей безопасностью?
— Ты сам сказал, что мы перед тобой в долгу, — сказал Николай Львович. — А долг надо отдавать, даже если тот, кому отдаёшь, этого не хочет.
— У нас так не бывает! Если не хочешь, то никто тебе долг не отдаст!
— А месть? Вот долг, который земляне отдают, не спрашивая кредитора.
— Это совсем другое!
— Не кричи! Катя услышит, будет волноваться.
Катя, конечно, услышала. Секунду она помедлила, размышляя, не показалось ли ей. Потом она встала из-за стола и пошла на кухню. Напротив зеркала замедлила шаг, посмотрела на свое отражение и осталась довольна.
— Шухер, — сказал Эммануил Петькович, и педагоги шустрой толпой метнулись под холодильник. Шлюпка, так и стоя на столе, растаяла в воздухе. Николай Львович быстро подбежал к краю стола — Никита схватил его в ладонь и сунул руку за спину.
— Ты меня звал?
— Нет, — сказал Никита. — Просто вскрикнул.
— А что случилось? — слегка встревожилась Катя.
— Тарелку разбил, — сказал Никита и почувствовал, как в руке дернулся Николай Львович. М-да… не часто удается человеку соврать настолько тупо!
— Какую тарелку? — Катя оглядела кухню в поисках упавшей тарелки.
С грохотом рухнула в мойку тарелка. Само собой, разбилась. Катя подошла к мойке и стала разглядывать остатки тарелки. Никита же посмотрел на сушилку, что была над раковиной. Оттуда высунулся довольный Эммануил Петькович, показал Никите большой палец, залихватски отдал честь и скрылся обратно.