В общем, молодые люди быстро выяснили свои отношения. Осталось получить родительское благословение. И тут приключилась серьезная загвоздка.
Гарбышева-мама только всплакнула счастливой слезой и залилась румянцем, умильно глядя на красивую пару. А вот будущий тесть встал на дыбы. Он учинил свалившемуся на его голову жениху форменный допрос, в ходе которого выяснил, что будущий зять не имеет ни гроша за душой, ни квадратного сантиметра жилплощади, ни профессии, ни даже определенных планов на будущее. Ему хотелось бы составить для единственной дочери более видную партию — он, пребывая в счастливом неведении о проделках предыдущего Таниного жениха, считал ее невестой хоть куда.
В общем, папа был против. Категорически.
Шурка подумал даже, что так оно, может, и лучше, но Таня взяла инициативу на себя. Она провела с папой напряженную аудиенцию, на которой, надо думать, выложила свой семинедельный козырь, приведя партию к победному финишу. Папа отступил. Но поставил условие: зять должен сам заработать на свадьбу и на первые полгода жизни с молодой женой. А после непременно устроиться на работу.
Снова на папу навалились. На сей раз участвовала мама.
— Пока парень будет зарабатывать, — резонно рассуждала она, — может случиться одно из двух: либо Танечка располнеет до полного неприличия, либо парень передумает и слиняет на все четыре стороны, благо в городе его ничто не держит. Вот такие жуткие вещи могут произойти.
Порешили на том, что деньги на свадьбу папа выделит, но медовый месяц молодожен проведет на заработках. Где угодно, на его вкус.
К общему удивлению и радости, Шурка не возражал. Он уже и сам подумывал о том, чтобы подкалымить. Неудобно казалось ему повисать любимой гирей на шее у тестя. Интернатские — люди гордые. У них зачастую больное самолюбие. И Шуркино самолюбие подсказывало, что негоже с пустыми карманами являться на все готовое.
Где заработать, он знал. Успел пообщаться с гражданскими моряками в дальневосточных портах. Работа тяжелая, иногда даже опасная, но деньги верные. Опять же есть возможность сшибить левую деньгу. Опять же — море.
Не на следующий, конечно, день, но где-то через неделю Шурка уже погрузился в поезд и отправился в далекий Владивосток за большой деньгой.
Работы он не боялся, неженкой, понятно, не был, с людьми ладил.
Его трудовой «медовый» месяц затянулся изрядно, но в конце концов он отправился домой, имея в своем толстом кошеле, повешенном на китайский манер на брюхо, под куртку, четыре с лишним тысячи советских рублей. Неплохо? По тем временам совершенно сумасшедшие деньги.
Шурка ехал домой совершенным гоголем. Он даже хотел приодеться по-модному, чтобы появиться на пороге дома в приличном наряде. Прикупить светлый костюм, галстук в три полосы, ботиночки… Тогда уж с немытой лапой не суйся, и не Шуркой кличь, а непременно Александром. Можно по отчеству. Эх, очень соблазнительно. И когда еще такой случай выпадет? Шурка и приценился уже к одному костюмчику, но… Но мужики отговорили.
— Едешь на поезде, везешь бабки большие. Так не светись! По богатой одежке сразу видать, что у человека в карманах не пусто. Мало ли чего, — сказали ему бывалые люди, и он послушал совета.
Зато гостинцев прикупил всей новой родне. Там, возле границы, можно было много всякой диковинки раздобыть. Такого, что и в Москве не найдешь, не то что в их универмаге.
Шурка взял билет на поезд. Опять-таки, по совету бывалых людей, в плацкартный.
— Жуки-то всякие, что деньги перевозят, они, вишь, одеваются-то победней, но места берут хорошие, — наставляли все те же опытные люди. — Иной прощелыга чуть не в рванине в поезд садится, а билет у него — в мягкий. Думает, что в таких вагонах безопаснее. А лихие люди его по этой одежке да по замашкам барским и узнают. Он запрется в отдельном купе и спит спокойно, а они ночью — цап-царап! Ему и помочь-то некому. Так что, паря, езжай хоть на подножке, целее будешь. По ресторанам не гуляй, подарки свои не перекладывай на людях. Ну и деньги не свети. Отложи сразу, сколько надо, на дорогу, а остальное — запрячь поглубже.
Все инструкции Шурка соблюл. Купил билет на боковую полку, повесил деньги на брюхо и, как только поезд тронулся, залег на свою полку спать.
Поначалу все шло гладко и тихо. Только ведь восемь суток кряду не проспишь. Пробовал в окно глядеть. Пробовал мечтать о будущей своей жизни. Чего только не пробовал, но на третий день стал загибаться от тоски. Хуже карцера ему на своей полке показалось.
Внизу играли в подкидного. Шурка свесился, наблюдая за игрой. Играли парами. Через какое-то время женщине, чьи карты были видны Шурке, игра надоела, и пара распалась. Женщину попытались уговорить, но она ни в какую. Взгляд одного из игроков встретился со скучающим взглядом Шурки.
— Сядешь?
— Можно.
Играли до полуночи, пока глаза не защипало от тусклого свечения дежурной лампы. Так третий день и прошел.
Назавтра у соседей снова был комплект, и Шурка снова скучал на полке. Потом встал, прошелся взад-вперед по вагону. Играли много где. Он попросился в какую-то компанию, его приняли.
Здесь играли в «тысячу». Поначалу игра шла бодро, интересно, но вскоре один парень стал зарываться. Без конца перезаказывал, подрезал всем бочку…
Шурка на правах гостя помалкивал в тряпочку, остальные игроки до поры до времени тоже не кипятились но в конце концов один не выдержал:
— Хватить дурью маяться, Малай! Ты если б на деньги так играл, давно бы уже без штанов ушел!
— Да? Может, попробуем? — огрызнулся этот самый Малай, в очередной раз срезая бочку и расписывая.
— Да давай, давай! Только потом не плачься!
— Да, — поддержал третий игрок. — Давайте хоть по копеечке, а то никакого куража нету. — Он повернулся к Шурке. — Ты уж извини, приятель, мы тут…
— А я что? По копеечке можно сыграть, — отозвался Шурка. Очень уж не хотелось ему обратно на полку. Да и сколько он проиграет, если на то пошло? Не больше червонца. А что такое один червонец из четырехсот двадцати трех, которые лежали в его кошеле?
— Тогда играем.
Поначалу Малай не изменил своей тактики, должно быть и впрямь рассчитывая, что она может привести его к успеху. Потом уже поздно было догонять. К вечеру он проиграл восемнадцать рублей, Шурка выиграл семь.
Прошел еще день.
А на следующий день один из давешних мужиков сам нашел Шурку.
— Слышь, пойдем рубанемся?
— По копеечке? — осторожно спросил Шурка, которого инструктировали и насчет карточных шулеров, орудующих в поездах.
— По копеечке, по копеечке. А там как пойдет.
Шурка пошел. А чего скучать?
Компания была прежняя, да добавился еще один игрок. Когда народу много, то и игра азартнее. Правда, на пятерых сдавать неудобно, зато раздачи быстрые и никому особенно не прет.
Погоняли до вечера, пока не выключили свет в коридоре.
Малай продулся в пух, просадив что-то за сорок рублей. Шурка выиграл девяносто копеек.
Еще день прошел.
А на следующий день Малай не стал играть вовсе. Тот, пятый, предложил перейти к нему в купе: там и спокойнее, и со светом беды нет, хоть всю ночь играй.
Пошли в купе.
Полдня прогоняли карты впустую. То один выигрывает, то другому фортуна улыбается. Потом один мужик вроде начал проседать. Не идет ему прикуп, хоть тресни. А вот Шурка, наоборот, полез в гору. Сначала убрал обратно в карман принесенный с собой червонец, потом второй положил туда же, третий.
Мужик чертыхался, нервно дергал козырек своей огромной кепки, с досадой шевелил усами. Вот он проиграл уже четвертную, вот полсотни.
Время шло к вечеру, скоро пора было сворачиваться.
— Давайте хоть по алтыну! — дернул свою кепку мужик. — Вы-то уж нагребли, а мне хоть бы отыграться.
— А если еще больше продуешься? — смеясь, спросил хозяин купе.
— А! — махнул рукой мужик в кепке. — Раздавай!
Шурке с выигранными шестьюдесятью рублями было неудобно отказывать проигравшему.
Только что по копейке, что по алтыну — мужику не везло по-прежнему. Правда, теперь он проигрывал втрое быстрее. А Шурка выигрывал знатно. Почти пять сотен за полтора часа. Знал бы он, что такой везучий, не горбатился бы во Владивостоке.
— Давай по пятаку! — хлопнул мужик кепкой по столу.
— Давай, черт с тобой, — поддержал хозяин купе.
Тут уж мужику совсем карта не пошла. Сто рублей в пять минут доложил. Потом два раза с бочки падал. Потом они на бочку залезли вместе с Шуркой. Деньги на кону были уже нешуточные — больше тысячи.
Мужик в кепке на сто сорок потянул. Шурка подумал было бросить, но потом решил испытать судьбу. Если повезет, выиграет аж две тысячи! Если нет, тоже не останется внакладе, зато мужик поправится. А то больно смотреть на него. Сразу видать, что работяга, небось не одну мозоль натер, пока заработал столько.
— Сто пятьдесят! — вякнул Шурка. Перевернул прикуп, а там марьяж червовый в полном составе!
Шурка от такого выигрыша аж захмелел. А мужик в кепке мрачнее тучи стал.
— Давай по гривеннику, — пробормотал он. — Последнюю.
— Последнюю можно, — согласились игроки, а Шурка-то и не спорил, и вопроса не слышал.
Стали играть. Слово за слово, Шурка весь свой выигрыш на кон сложил. Пять рублей только и осталось от двух «косых». На столе — страшно сказать — одиннадцать тысяч!
Опять мужик в кепке до бочки добрался. Не сыграл. Тут к нему Шурка присоседился. Слезать страшно. Уж пусть лучше этот в кепке все заберет, тогда Шурка хоть при своих останется. Но что ты сделаешь, если везет? Шурке три туза пришло, марьяж бубновый, да десятка к червонному тузу. Как тут не сыграть?
Объявил игру.
Мужик в кепке аж затрясся весь.
У Шурки руки тоже прыгают. Одно дело на чужие играть, а то как придется сейчас свои доложить?! Куда как жалко.
Перевернул Шурка прикуп. Сразу карты перевернул, не стал душу тянуть. Что такое?! — червовый марьяж в полном составе! Вот так игра! Деньги страшные выигрались!