Так и жила она одна-одинешенька, копалась в огороде, если были силы. Ближайшие соседи, до которых надо было идти с версту по заросшей тропинке мимо заброшенных, провалившихся деревенских домов, время от времени навешали бабу Веру — жива ли еще старуха? Раз в месяц приходила почтальонша с пенсией и письмами от дочерей. Чаще всех бывала Марина — измеряла давление, слушала изношенное сердце.
Еще издали Марина услышала стук топора. Удивилась. Баба Вера передала ей через почтальоншу, что слегла с ужасной головной болью (действительно, давление поднималось, упорный антициклон не собирался уходить — в этом смысле баба Вера могла дать сто очков вперед любому барометру). Не может она в таком состоянии колоть дрова! Или кто-то из соседей решил помочь? Толстые березовые чурбаны давно уже были свалены на поляне между домом и баней, баба Вера сетовала, что надо бы расколоть да сложить в поленницу, чтобы просохли…
Марина обошла пышный куст черемухи, повернула к баньке и замерла. Никита, голый по пояс, азартно и ловко расправлялся с огромным чурбаком. Удар — и толстый обрубок раскололся напополам. Голощекин подобрал одну половину, установил ее поудобнее и тремя-четырьмя взмахами топора нащепал несколько ровных аккуратных полешков. Вокруг него по траве были разбросаны вороха этих белых, словно сахарных поленьев. Он остановился, вытер пот со лба и заметил Марину.
— Никита! А… что это ты? — растерянно пробормотала она.
Голощекин выбрал чурбачок, установил на колоду, поглядел, поправил, чтобы стоял ровнее, взмахнул тяжелым колуном — и чурбан развалился пополам. Никита с удовольствием посмотрел на свою работу и только после этого ответил:
— Уф! Ну что? В гарнизон приехал, домой, а тебя нет.
— А-а… — протянула Марина.
Он расколол еще один чурбачок и объяснил весело:
— Ну, думаю, что? К бабе Вере пошла? Я не ошибся!
Никита набрал огромную охапку дров и направился через поляну к баньке. Марина бросилась за ним. Голощекин уже ступил на черный провалившийся порожек, когда Марина вскрикнула срывающимся голосом:
— А!.. Никита, Никита! Ты вот сюда складывай! Баба Вера велит вот сюда складывать, у порожка.
Колени ее дрожали. Марина была уверена, что Иван уже там, в баньке. Если Никита войдет…
Голощекин с грохотом свалил дрова туда, куда указала Марина, и покладисто кивнул:
— Ну хорошо, — и расплылся в широкой улыбке. — Что ты так волнуешься?
Не умела Марина лгать, ох не умела. Она из всех сил старалась казаться веселой и беззаботной, но губы ее дрожали, в глазах метался страх. Никита смотрел на нее с наслаждением — ну, что ты еще придумаешь, дурочка? Ишь, трясется вся, побелела… Перехитрить думаешь? Кого? Никиту Голощекина?! Вот вы где у меня — тут, в кулаке! Захочу — разожму, дам маленько вздохнуть, а захочу — так сожму, мокрое место останется.
— Ты не жди меня! — весело тараторила Марина, прикрываясь розовой ладонью от солнца и мучительно всматриваясь за спину Никиты, туда, где в срубе тускло блестело крохотное закопченное окошко. — Я не скоро потом приду. Иди домой.
Так и есть! За треснувшим стеклом белело встревоженное лицо Ивана.
— Как это?! — возмутился Никита. — Как это я могу тебя одну оставить? Моя жена такая пужливая стала. Нельз-зя!
Он дурашливо захохотал и приобнял Марину. Она растерянно улыбалась. Никита отпустил ее и пошел через полянку — дальше колоть дрова. Марина глянула в окошко и кивнула Ивану: вижу, знаю, что ты здесь, ну, подожди немного, милый… Иван кивнул ей в ответ, губы его зашевелились, но Марина не поняла, что он говорит, ей показалось, что Никита стоит за ее спиной и тоже смотрит на Ивана. Она резко обернулась. Нет, он был далеко, увлеченно махал тяжеленным колуном, и поленья так и сыпались с колоды.
Марина все еще верила, что Никита оказался здесь случайно. Пошел за ней, увидел сваленные возле бани березовые чурбаки и решил помочь. Он ведь часто слышал от Марины, что баба Вера стара и одинока, часто хворает, вот и решил помочь.
Она еще раз оглянулась, чуть приподняла руку, пошевелила пальцами. И пошла в избу.
А Никита старательно колол дрова, таскал их к бане и укладывал… Сначала у порога, потом вдоль стены…
Марина измерила бабе Вере давление. Давление, конечно, оказалось высоким, но все-таки не запредельным, как пару дней назад, когда баба Вера лежала пластом и не могла даже встать. Марина окинула взглядом избу. Ну, конечно, вставала! Хоть и просила ее Марина не делать этого. Да разве бабу Веру уговоришь. Чуть отпустит — и побежала! Пол недавно вымыт, в плошке у Мордана свежее молоко, а в сенях Марина приметила два ведра воды. Полнешеньки… А теперь лежит смирно, будто и не поднималась вовсе.
Марина отломила кончик ампулы, набрала в шприц полупроцентный раствор дибазола, протерла спиртом сгиб локтя. Вены у бабы Веры были хорошие, выпуклые, не промахнешься. Марина подняла шприц, нажала поршень, чтобы вытолкнуть воздух… Баба Вера лежала тихо, как мышка.
— Ну вот, бабулечка, — ласково говорила Марина. — Дела на поправку… Щечки порозовели у нас… Уже и по воду бегала бабуленька, и пол мыла… А доктор не велел.
Баба Вера поджала губы, закрыла глаза и издала жалостный стон. Мол, куда мне по воду, ни рукой, ни ногой шевельнуть не могу! А сама из-под ресниц наблюдала за докторшей.
Марина тихо засмеялась и осторожно ввела иглу в вену. Она любила бабу Веру за доброту и непобедимый оптимизм. За простое и ясное отношение к жизни.
— Я, пока бегаю, — хоть живая. А как сяду — тут и не встать. Помру, — объясняла баба Вера свое легкомысленное отношение к советам врача.
Лекарство подействовало. Баба Вера глубоко вздохнула и серьезно объявила:
— Я про тебя в газету напишу. Чтоб все узнали про твою добрую душу.
Марина улыбнулась:
— Спасибо, баб Вера. Только в газету писать не надо, ладно?
Баба Вера погрустнела, но противоречить не стала:
— Ладно. А ты побудь еще маленько, сразу-то не уходи. Отдохни. Небось набегалась за день. По-годи-ко, я чайку поставлю.
Марина погладила старушку по плечу:
— Я побуду, побуду… А чаю не надо.
Иван сидел возле самой двери, прислушивался. Стук топора, потом тяжелые шаги и грохот бросаемых на землю дров. Никита явно не собирался уходить. А если он вздумает заглянуть в баньку? Тут и спрятаться негде. Под лавку, что ли? Или под полок? Иван встал, бесшумно прошел в дальний угол, заглянул под полок — дохнуло сыростью, плесенью. Какая-то темная жижа, бледные ростки прозябающих во тьме неизвестных несчастных растений. Иван вздрогнул. Нет уж…
Эх, почему он не вышел сразу? Сказал бы, что в баньке пол проваливается (а он действительно проваливается), вот он и зашел посмотреть, нельзя ли починить. Столбов услышал вкрадчивый добродушный голос Никиты. И кто же это ему сказал про баб-Верину разрушающуюся баню? Как кто? Марина! Ах, ну да, Марина. И когда же это Марина успела ему сообщить такие подробности?
Вот потому он и не вышел. И думал, что Никита скоро уйдет. А он не уходил и не уходил.
Иван слышал разговор Марины с Никитой, слышал, как она не пустила его в баню… А дальше что? Да ничего! Он пытался подбодрить себя. Ничего страшного не случилось: наколет дров, сложит и уйдет. А Марина полечит бабулю и придет к нему.
Грохот поленьев донесся с тыльной стороны баньки. Иван прислушался. Странно. Марина ведь сказала ему — складывать у порожка. А он куда таскает? Там такие заросли — лопухи по пояс и крапива выше человеческого роста. Дрова не высохнут, да и не вытащить бабе Вере их оттуда.
Голощекин трудился, как муравей. Колол дрова и обкладывал ими баню по всему периметру. Он вспотел, тяжело дышал, лицо его побагровело от усилий, но он не останавливался.
…А баба Вера, соскучившись по собеседнику, подробно рассказывала, как дочки зовут ее к себе жить в городские квартиры со всеми удобствами.
— А у меня тут свои удобства. Мне и ходить-то никуда не надо. Колодезь во дворе, картошка, моркошка, яички, молочко — все свое. Соль да сахар мне Ванюшка соседский из сельпо привозит. Я малины насушу, да зверобою, да мяты, да смородинного листа. После баньки-то как заварю да как выпью стаканов шесть…
Марина слушала вполуха, кивала, мельком поглядывая в окно. Никита сновал по поляне. Что делать? Уйти и увести его с собой? Но тогда не удастся увидеться с Иваном. А завтра он уезжает. На целый месяц… Хорошо, она подождет еще пять, нет, десять минут. И тогда уже пойдет домой. Вместе с Никитой.
А Голощекин полюбовался на баню, окруженную ворохами дров, словно замок — крепостным валом. Принес чурбак потолще и подлиннее, привалил к двери. Достал заранее припасенную и спрятанную в кустах канистру с бензином, тщательно полил дровяное ограждение. Закурил, затянулся пару раз. Спичка, догорая, обожгла ему пальцы. Он поморщился и бросил ее на дрова.
— Тебя, говорят, зимой-то завалит по саму крышу. А и в самом деле завалило! Дверь завалило и окошки вот по это место. Да окошко-то можно бы отворить, так ведь жалко, больно ладно я их ухитила, пошто разорять? Ну-у, ума-те палата, залезла на чердак да и соскочила оттуда в сугроб. Как в перину!..
Марина вдруг заметила, что правая щека бабы Веры порозовела, потом покраснела… А левая — все такая же бледная. Что за странный симптом? Нарушение кровообращения? Угроза инсульта?
— Ой! — вскрикнула баба Вера. — Да никак банька?! Батюшки, банька моя горит!
Марина глянула в окно. Баня пылала огромным костром.
— О господи!
Марина бросилась на улицу.
Баня пылала с треском, снопы искр летели по ветру. Никита сидел на колоде для колки дров и спокойно наблюдал за происходящим. Марина заметалась. Горящий вал преграждал ей путь. Дверь горела. Горел подпирающий ее неподъемный чурбан. Со звоном разлетелось раскаленное стекло. Но в крохотное окошко не протиснулся бы и ребенок.
Голощекин чуть заметно усмехнулся. Марина обернулась, и лицо его стало суровым, почти торжественным. Она подбежала к нему, закричала: