Но Голощекин тут же и забыл об этой маленькой стычке. Не боялся он Жгута. Да и никого не боялся.
Иногда на него нападала скука. Людишки вокруг были мелкие и слабые. Никакого интереса. Он смотрел на них сверху, как на муравьев, вмешивался в их судьбу — то палочкой погоняет, то сигарету в муравейник бросит, то конфетку… А может и затопить их мирок… подручными средствами… Голощекин хохотнул, представив суету и изумление муравьишек при таком страшном бедствии. И они не только не сопротивлялись, они даже не знали, не видели источник своих бед — Никиту Голощекина. Он существовал в другом измерении, о котором они и не подозревали.
Были, впрочем, и такие, которые начинали прозревать и пытались укусить управляющую ими руку. Это ничуть не тревожило Голощекина, это обещало развлечение, игру, охоту… Но от Жгута он ничего такого не ожидал. Не такого калибра букашка.
А вот сержант Братеев… Сержант оказался сильным и грозным муравьем. Соломинки и камушки мудрого Голощекина преграждали ему путь, но упрямый муравей преодолевал завалы и возвращался к конфетке. Что ж, посмотрим…
Голощекин усмехнулся и свернул в лес. И мгновенно изменился, стал не просто другим человеком, а как бы и не совсем человеком. Не шел — стелился над травой, глаза сощурились и заблестели, даже дышать стал по-иному, редко и неслышно.
Он не увидел, а учуял Братеева, но догонять не стал, держал дистанцию. Да и зачем догонять? Голощекин знал, куда идет сержант.
Братеев шел быстро, но осторожно. Оглядывался, держа автомат на изготовку. Сразу в фанзу не пошел, сделал круг, осмотрелся, постоял в кустах поодаль, прислушался.
Голощекин двигался параллельно, чуть поотстав. Усмехаясь, покусывая мимоходом сорванную веточку, наблюдал за хитростями и предосторожностями сержанта. Одобрительно покачивал головой.
Братеев думал, что в окрестностях фанзы выставлены посты, потому и прятался, и оглядывался. А никого не было. Голощекин, заручившись поддержкой полковника Борзова, бросил все силы своего отделения на операцию по выявлению и задержанию контрабандистов. Никто его не контролировал, поэтому силы он бросал весьма прихотливо. То расставлял посты непосредственно около избушки, то устраивал засаду со стороны болота, то располагал солдат по всему лесу поодиночке, так что они не имели никакого контакта друг с другом. То держал их в лесу чуть не сутками, то неожиданно снимал посты и отправлял личный состав на уборку территории гарнизона…
Он устраивал эту суету и путаницу не только для пользы дела (своего дела, конечно), но и просто для собственного бескорыстного удовольствия: приятно было играть людьми, как пешками, переставлять их с места на место.
Братеев удостоверился, что за ним никто не следит, и принялся открывать дверь. Он довольно быстро справился с этим при помощи штык-ножа. Впрочем, Голощекин и не собирался затруднять ему задачу. Замок еле держался в трухлявом косяке.
Сержант приоткрыл скрипучую дверь и проскользнул в избушку. Огляделся. Все оставалось точно так же, как было после драки с китайцами-контрабандистами: поваленные лавки, перевернутый стол… Казалось, никто не бывал здесь с того дня. Братеев пригнулся к самому полу, вгляделся. Вот здесь пыль лежит более толстым слоем… Интересно. Казалось бы, если кто ходил, то как раз наоборот — недавние следы должен покрывать более тонкий слой пыли, чем всю остальную поверхность. Как будто кто-то специально присыпал землей, перетертой в пыль…
Братеев, словно опытный охотничий пес, пошел по этим слишком хорошо уничтоженным следам. Они привели его в угол фанзы, заваленный всяким мусором. И что дальше? Ничего…
Ну, это для обычного человека — ничего. А для охотника-сибиряка было кое-что подозрительное в этом мусоре. Как будто специально натаскали из лесу веточек, мха и травы и небрежно бросили на пол. Понятно, что в фанзе испокон веку никто не только пол не мыл, но даже и не подметал, так что самих досок уж и не видно было под натоптанной грязью. Но такие ветки или шишки — Братеев осторожно взвесил на ладони крупный сосновый сук — на подошвах не принесешь.
— Сержант принялся разгребать мусор и довольно быстро очистил этот участок пола. А вот и кольцо. Маленькое, ржавое. Сразу и не заметишь. Втоптанное в грязь. Никому не нужное. Словно обронили да и забыли. Братеев поддел кольцо ножом, очистил от грязи и потянул. Кольцо будто приросло к полу. Сержант потянул сильнее, напрягся… Часть пола отделилась и пошла вверх. Крышка была массивная, тяжелая, очень тугая, но Братеев все-таки поднял ее и заглянул внутрь. Там, под полом, обнаружился небольшой тайник. А в тайнике — металлический ящичек.
Сержант был ошеломлен. Он искал наркотики. Но это было что-то другое… Братеев приподнял ящичек. Не удержал — уронил обратно в тайник. Ящик оказался прямо-таки неподъемным. Братеев ухватил его обеими руками, потащил вверх и еле-еле выволок из тайника. Но там было еще что-то… Он заглянул внутрь, для чего ему пришлось лечь на пол и сунуть голову в отверстие. Еще один ящик — побольше. Деревянный, узкий и высокий, с круглой ручкой, вроде того, в каких плотники носят инструменты. С ним пришлось повозиться подольше. Он оказался еще тяжелее и никак не желал пролезать в люк.
Братеев напряг все силы, что-то хрустнуло в спине, вздулись жилы на висках, неприятно заныло в животе. Но он вытащил ящик, установил на полу. Перевел дыхание. Поднял крышку.
И не поверил своим глазам.
Это было золото. Плотно уложенные слитки. Они светились в полутьме грязной заброшенной фанзы мрачным красноватым блеском. Братеев почувствовал, как кровь прилила к голове, стало трудно дышать, туго и тяжело застучало сердце, словно бы увеличившись и не помещаясь в груди. Он сорвал нехитрый замок с металлического ящика. То же самое. Слитки. Золото!
Почему этот тяжелый мягкий металл имеет такую необоримую власть над человеческими душами? Что в нем такого? Он не утоляет жажды и голода, не лечит страшных болезней, не указывает верного направления, наоборот, заводит человека в лабиринт страстей, алчности, жестокости… Но с тех самых пор, как существует человечество, все пересчитывается на золото и все ему подчиняется.
Сержант Братеев не был исключением. Он вытащил из ящика один слиток, взвесил на ладони. Что можно сказать об этом холодном и как бы маслянистом прикосновении, об этой увлекательной, многообещающей тяжести? Все тайные мечты, все сновидения, все подавленные желания сосредоточились и воплотились в этом мертвом равнодушном брусочке.
Братеев знал, что такое золото. Когда-то его предки жили не только охотой и земледелием. Хаживали тайком по сибирским речкам, намывали золотой песок, сдавали тайным торговцам. Удача случалась редко, даже не в каждом поколении, но слухи и легенды о неисчерпаемых жилах, о самородках с кулак, о неведомых таежных речках, дно которых сияет нестерпимым блеском, жили, передавались из уст в уста, волновали мальчишек…
И он не избежал золотой лихорадки. Было ему лет тринадцать — самый отчаянный, кладо-искательский возраст.
Нашел на чердаке дедов еще старательский ковшик да каелку и отправился тайком за золотишком. Три дня по тайге бродил. И дудку бил, и на ручьях смывал. Как раз на третий день блеснули в ковшике тяжелые золотые крупинки. Наковырял он их десятка два, спрятал в тряпицу и припустил домой.
Дома малолетнего старателя ждал отец с вожжами и, не обращая внимания на объяснения и вопли, маленько поучил блудного сына. Пока вожжи посвистывали над юным Братеевым, он даже решил было утаить богатство от неблагодарного и не шибко умного родителя, но, как только наказание свершилось, боль утихла, сердце его оттаяло, и он торжественно развернул перед отцом тряпочку.
Тот поглядел, послюнил палец, подцепил одну золотину, поднес к глазам, осмотрел внимательно, вздохнул, взял с его ладони тряпку, основательно вытряхнул, аккуратно сложил и сунул в карман. А золотые крупинки растер подошвой.
— Наше-ел! Дурья башка! Колчедан это. Рядом с золотом лежал…
У неудачливого золотопромышленника расквасились губы и слезы навернулись на глаза.
— Да ты откуль знашь-то?! Ты бы поглядел… ты, поди, золота-то и в глаза не видал…
Отец покрутил головой, подумал и вдруг сказал глухим шепотом:
— Видал. Поди-ка сюды…
И повел сына в конюшню. Собственно, это была бывшая конюшня, поскольку лошадей еще дед свел в колхоз — от греха подальше. Все равно бы отобрали. Теперь в конюшне хранились инструменты да всякое старье, например бесполезная сбруя. Дед был прижимист — лошадей-то отдал, а хомуты оставил. Стены были сложены из толстых бревен. А из одного бревна торчал большущий сук, на котором висели эти самые хомуты, вожжи и уздечки. Малец не раз дивился такому счастливому случаю — как это во время постройки конюшни догадались оставить сучковатое бревно и как ладно этот сук пришелся.
Отец снял все с сука, ухватил его у самого основания и потянул на себя. Сук отошел вместе с частью бревна. Образовалось небольшое дупло. Отец сунул в него руку и вытащил моховой ком. Развернул мох, в нем оказался узелок, а в узелке… Продолговатый самородок величиной с мизинец.
Отец положил его на ладонь сыну, и тот ощутил и на всю жизнь запомнил эту тяжесть, это маслянисто-холодное прикосновение таинственного всевластного металла.
— Где нашел? — шепотом спросил сын.
Отец улыбнулся печально и понимающе. Когда-то и он спрашивал отца таким же хриплым горячечным шепотом… Где? В каком месте? Бежать туда сейчас же… Копать, намывать… Эх, дурачок!
— Дак это еще дедушко твой… скыркался помаленьку на одной горушке да и натакался.
Сын разглядывал самородок, любовался, дышал на него, чуть не лизнул. Поднял на отца изумленные глаза:
— Чего ж ты… Это ведь каких деньжищ, поди, стоит!
Отец отнял у него золотой катышек, завернул в узелок, закатал в мох и сунул в дупло. Приладил на место сучок и принялся вешать обратно хомуты и вожжи.
— Деньжищ, — пробормотал он. — И куда ты с им пойдешь? В како место? Это ведь раньше тайны скупщики были. Свесит на весках, сколь надо — отдаст. И поди, не греши, дело чисто. А таперя? В контору сунешься? Али на ярманке зачнешь блажить: «А вот золото! Кто купит?» Живо скрутят. Это нынче дело подсудное. Так что и думать забудь. А то всей семьей пойдем… куда Макар телят не гонял…