Камерон не питал особого уважения к хиппового вида молодому учителю математики Марку Фэншору по прозвищу Фабиан, с его матросским ежиком и вязаными галстуками. Он хотел быть в дружеских отношениях с учениками. А Камерон считал, что учитель должен быть властным.
Директор школы доктор Дуглас вошел в класс. Камерону он нравился больше. Он был сухим, сдержанным ученым, которого не интересовало, нравится ли он людям или нет — лишь бы они делали то, что он им скажет.
Фабиан с удивлением поднял голову. Доктор Дуглас не часто заходил в классы. Дуглас что-то негромко сказал ему. Вероятно, нечто шокирующее, потому что лицо Фабиан побледнело под загаром. Они поговорили минуту, затем Фабиан кивнул, и Дуглас вышел.
Прозвонил звонок на перемену, но Фабиан твердо сказал:
— Оставайтесь на своих местах, пожалуйста, и послушайте меня молча. Хорошо? — У него была странная привычка без надобности часто говорить «Хорошо?» и «Идет?». — Я должен сообщить вам плохую новость, — продолжал он. — Очень плохую, надо сказать. Идет? В Далласе, штат Техас, произошло страшное событие.
Камерон выкрикнул:
— Сегодня в Даллас с визитом прибыл президент.
— Правильно, но не перебивай меня. Идет? Самое ужасное — это то, что в президента стреляли. Еще не известно, жив ли он. Хорошо?
Кто-то громко воскликнул «Твою мать!», но, к удивлению, Фабиан это проигнорировал.
— Я хочу, чтобы вы сохраняли спокойствие. Некоторые девочки в школе могут очень расстроиться. — В математическом классе девочек не было. — Младших детей нужно будет успокоить. Я рассчитываю, что вы будете себя вести, как подобает молодым людям, и поможете другим, кто более уязвим. Идет? Сейчас, как обычно, идите на перемену и обратите внимание на возможные изменения в школьном расписании. Вы свободны.
Камерон собрал свои учебники и вышел в коридор, где все надежды на спокойствие и порядок улетучились за секунды. Голоса детей и подростков, высыпающих из классов, превратились в рев. Кто-то бегал, кто-то стоял ошеломленный или плакал, большинство галдели.
Все спрашивали, жив ли президент.
Камерону не нравилась либеральная политика Джона Кеннеди, но вдруг это перестало иметь значение. Если бы Камерон был старше, он голосовал бы за Никсона, но все равно он негодовал. Кеннеди был американским президентом, избранным американским народом, и злой умысел против него — это злой умысел и против них. Кто стрелял в моего президента, думал он. Русские? Фидель Кастро? Мафия? Ку-клукс-клан? Он заметил свою младшую сестру Бип. Она закричала:
— Президент убит?
— Никто не знает, — ответил Камерон. — У кого есть радио?
Она на секунду задумалась.
— У доктора Дугласа.
— Точно, в его кабинете стоял старый приемник из красного дерева.
— Я пойду к нему, — сказал Камерон.
По коридорам он дошел до кабинета директора и постучал в дверь. Голос доктора Дугласа отозвался: «Войдите!» Камерон вошел. Директор и еще трое учителей слушали радио.
— Что ты хочешь, Дьюар? — как всегда, раздраженным тоном спросил Дуглас.
— Сэр, все в школе хотели бы послушать радио.
— Но все же не могут поместиться здесь.
— Я подумал, что вы могли бы поставить радио в школьном зале. Тогда всем будет слышно.
— Ах, вот оно что. — Он презрительно взглянул на Камерона, готовый сказать, чтобы тот вышел.
Но его заместитель миссис Элкот проговорила:
— Неплохая идея.
Дуглас минуту подумал и кивнул:
— Хорошо, Дьюар. Молодец. Иди в зал. Я сейчас принесу приемник.
— Спасибо, сэр, — сказал Камерон.
* * *
Джаспера Мюррея пригласили на премьеру спектакля «Суд над женщиной» в Королевском театре в лондонском Уэст-Энде. Студенты журналистских вузов обычно не получали таких приглашений, но Иви Уильямс входила в состав исполнителей и позаботилась, чтобы Джаспера включили в список.
Его газета «Реалтинг» шла хорошо, так хорошо, что он перестал посещать колледж, чтобы заняться ее выпуском в течение года. Первый номер, после того как лорд Джейн выступил с нападками на газету, разошелся нехарактерно быстро за «неделю первокурсника», к огорчению членов руководящего органа с запятнанной репутацией. Джаспер был доволен, что досадил лорду Джейну, одному из столпов британского истеблишмента, который не давал дорогу таким людям, как Джаспер и его отец. Второй номер, содержащий новые разоблачения руководства колледжа и их сомнительных капиталовложений, едва-едва окупился, а третий принес прибыль. Джасперу пришлось скрыть размер дохода от Дейзи Уильямс, которая могла пожелать, чтобы ей вернули заем.
Четвертый номер пойдет в печать завтра. Джаспер не был от него в восторге, потому что в нем не содержалось ничего конфликтного.
Джаспер заставил себя забыть об этом на время и удобно устроился в кресле. Карьера Иви опережала ее образование: какой смысл ходить в театральное училище, если тебе уже дают роли в кино и театре Уэст-Энда? Девочка, из-за которой Джаспер по-юношески потерял голову, теперь стала самоуверенной женщиной, все еще раскрывающей свои способности, но нисколько не сомневающейся в своих амбициях.
Ее знаменитый кавалер сидел рядом с Джаспером. Хэнк Ремингтон был одного с ним возраста. Хотя Хэнк был миллионером и всемирно известен, он не смотрел свысока на простого студента. По сути дела, бросив школу в пятнадцать лет, он имел склонность считаться с образованными, по его представлениям, людьми. Это радовало Джаспера, который предпочитал не распространяться о том, что представлялось ему соответствующим действительности: что природный талант Хэнка имеет гораздо большее значение, чем результаты школьных экзаменов.
В том же ряду сидели родители Иви, а также ее бабушка Этель Леквиз. Отсутствовал лишь Дейв, поскольку их группа в тот день выступала.
Поднялся занавес. В пьесе речь шла о судебной драме. Джаспер слушал, как Иви разучивала роль, и знал, что третье в отделении действие происходит в зале суда, а начинается оно в адвокатской конторе. Иви, играющая роль дочери адвоката, появилась в середине первого акта в сцене спора со своим отцом.
Джаспера поразила уверенность и убедительность, с которой играла Иви. Он должен был все время напоминать себе, что она всего лишь ребенок и он жил с ней под одной крышей. Он поймал себя на том, что возмущается снобистской снисходительностью отца и разделяет негодование и отчаяние дочери. Гнев Иви возрастал, и к концу действия она начала страстно молить о милосердии, и зрители внимали ей, затаив дыхание.
Потом что-то произошло.
Люди начали перешептываться.
Сначала артисты на сцене не замечали этого. Джаспер огляделся вокруг, думая, что кому-то стало плохо, но он не заметил ничего такого, что могло стать причиной приглушенных разговоров. На другой стороне зала двое зрителей поднялись со своих мест и вышли вместе с третьим человеком, который, как казалось, вызвал их. Сидящий рядом с Джаспером Хэнк прошипел:
— Да заткнутся ли наконец эти уроды?
Через минуту от мастерской игры Иви не осталось и следа, и, как понял Джаспер, она осознала: что-то случилось. Она пыталась привлечь внимание зрителей большей театральностью: стала говорить громче, с надрывом, ходила по сцене и жестикулировала. Это было очень смело, и Джаспер стал восхищаться ею еще больше, но ее старания не дали никакого эффекта. Шепот усилился до гула, а затем и до гомона.
Хэнк встал, повернулся назад и закричал сидящим позади него людям:
— Эй, вы все, замолчать можете?
На сцене Иви начала сбиваться:
— Подумайте, что эта женщина… Подумайте, что пережила эта женщина… Как страдала…
Пожилой актер, игравший роль отца-адвоката, встал из-за стола и сказал: «Успокойся, успокойся, дорогая». Эта реплика могла быть и не быть в тексте. Он вышел на авансцену, где стояла Иви, и обнял ее за плечи. Потом он повернулся и, жмурясь от света рампы, обратился прямо к публике сочным баритоном, которым прославился:
— Дамы и господа! Может ли кто-нибудь из вас сказать нам, что произошло?
* * *
Ребекка Гельд торопилась. Она пришла с работы с Берндом, приготовила им обоим ужин и собралась идти на заседание, пока Бернд убирал со стола. Ее недавно избрали членом парламента Гамбурга, она стала одной из растущего числа женщин в законодательном органе города-государства.
— Я побегу. Ты не возражаешь? — спросила она у Бернда.
Он развернулся на своем кресле-каталке лицом к ней.
— Никогда ни от чего не отказывайся ради меня, — сказал он. — Ничем не жертвуй. Никогда не говори, что ты не можешь куда-нибудь идти или что-нибудь делать, потому что ты должна ухаживать за своим мужем-калекой. Я хочу, чтобы ты жила полной жизнью, о которой мечтала. Тогда ты будешь счастлива, тогда ты не покинешь меня и будешь, как и прежде, любить меня.
Ребекка задала вопрос больше из вежливости, но Бернд явно думал об этом. Его слова тронули ее.
— Ты так добр, — сказала она. — Ты как Вернер, мой отчим. Ты сильный. И ты, должно быть, прав, потому что я в самом деле люблю тебя, и сейчас больше, чем когда-либо.
— Коль скоро ты упомянула о Вернере, что ты думаешь о письме Карлы? — спросил он.
Вся переписка в Восточной Германии подлежала просмотру тайной полицией. Отправителя могли посадить за дезинформацию, особенно в письмах на Запад. Любое упоминание о трудностях, дефиците, безработице или тайной полиции могло обернуться неприятностями. Поэтому Карла писала намеками.
— Она пишет, что теперь Каролин живет с ней и Вернером, — ответила Ребекка. — Так что мы можем предположить, что бедную девочку выгнали родители, вероятно, под давлением Штази, может быть, самого Ганса.
— Видно, мстительность этого человека никак не уймешь, — заметил Бернд.
— Так или иначе, Каролин подружилась с Лили, которой почти пятнадцать лет, а в это время девушки проявляют интерес к беременности. А будущая мама получит кучу советов от бабушки Мод. Так что этот дом будет надежным пристанищем для Каролин, каким он был для меня, когда погибли мои родители.