Спустя десять дней рейтинг популярности Никсона снизился до 44–45: то есть в его поддержку высказалось меньше опрошенных, чем было тех, кто не поддерживал его.
Специальный прокурор быстро приступил к работе. Он начал набирать команду юристов. Мария знала одного из них — бывшего сотрудника министерства юстиции по имени Антоунья Кейпел. Она жила в Джорджтауне, недалеко от квартиры Марии, и как-то вечером Мария позвонила ей в дверь.
— Не называйте меня по имени, — сказала Мария.
Антоунья удивилась, но быстро сообразила.
— Хорошо, — кивнула она.
— Могли бы мы поговорить?
— Конечно, входите.
— Давайте встретимся в кафе, что недалеко от вас в этом квартале.
Антоунья, совсем сбитая с толку, сказала:
— Непременно. Я только попрошу мужа искупать детей… Хм, дайте мне пятнадцать минут.
— Никаких проблем.
Придя в кафе, Антоунья спросила:
— Моя квартира прослушивается?
— Не знаю, может быть, сейчас, когда вы работаете у специального прокурора.
— Ну и ну!
— Вот в чем дело, — начала Мария. — Я не работаю у Никсона. Я работаю в министерстве юстиции и предана американскому народу.
— Та-ак…
— Я не могу сказать вам ничего определенного в настоящий момент, но я хочу, чтобы вы знали: если я чем-то могу помочь специальному прокурору, я готова помочь.
Антоунье хватило ума, чтобы понять: ее собеседница предлагает себя в качестве шпиона в министерстве юстиции.
— Это было бы весьма важно, — сказала она. — Но как мы будем поддерживать контакт, не выдавая себя?
— Звоните мне из автомата. Не называйте своего имени. Скажите что-нибудь о чашке кофе. В тот же день я встречусь с вами здесь. В это время вам удобно?
— В самый раз.
— Как у вас идут дела?
— Мы только начинаем. Ищем в команду заслуживающих внимания юристов.
— На этот счет у меня есть предложение: Джордж Джейкс.
— Кажется, я знакома с ним. Напомните, кто он.
— В течение семи лет он работал у Бобби Кеннеди, сначала в министерстве юстиции, когда Бобби был министром, потом в сенате. После убийства Бобби Джордж пошел работать в фирме «Фосетт Реншо».
— Похоже, кандидатура идеальная. Я позвоню ему.
Мария встала.
— Давайте выйдем порознь. Будет меньше шансов, что нас увидят вместе.
— Разве не ужасно, что мы вынуждены прятаться, делая полезное дело?
— Ничего другого не остается.
— Спасибо, что вы пришли ко мне, Мария. Я очень ценю это.
— До свидания, — сказала Мария. — Не говорите обо мне вашему боссу.
* * *
В рабочей комнате у Камерона Дьюара стоял телевизор. Когда транслировались слушания комиссии Эрвина в сенате, телевизор Камерона не выключался, как во всех домах и учреждениях в центре Вашингтона.
Днем в понедельник 16 июля Камерон работал над докладом своему новому боссу Элу Хейгу, который сменил Боба Хальдемана на посту руководителя аппарата Белого дома. Камерон не очень внимательно слушал показания Александра Баттерфилда, среднего уровня функционера в Белом доме, который составлял распорядок дня Никсона во время его первого президентского срока, а потом стал возглавлять Федеральную администрацию авиации.
Член комиссии Фред Томпсон задавал вопросы Баттерфилду:
— Вы знали об установке какого-либо подслушивающего устройства в Овальном кабинете президента?
Камерон от неожиданности поднял голову. Подслушивающие устройства, обычно называемые «жучками», в Овальном кабинете? Быть того не может.
Баттерфилд долго молчал. В зале стояла тишина. Камерон прошептал:
— Господи.
Наконец Баттерфилд проговорил:
— Да, сэр, я знал о подслушивающей аппаратуре.
Камерон встал.
— Твою мать! Нет! — выкрикнул он.
Томпсон продолжал:
— Когда были установлены эти устройства в Овальном кабинете?
Баттерфилд помедлил, вздохнул, глотнул и сказал:
— Летом 1970 года.
— Боже милостивый! — закричал на всю комнату Камерон. — Как такое могло случиться? Как президент мог быть таким тупоголовым?
Томпсон попросил:
— Расскажите нам вкратце, как работали эти устройства. Например, как они активизировались.
Камерон завопил что было сил:
— Прикуси язык, идиот!
Баттерфилд начал долго объяснять работу системы и в конечном счете сообщил, что она активизируется голосовым сигналом.
Камерон снова сел. Это была катастрофа. Никсон тайно записывал на пленку все, что происходило в Овальном кабинете. Он распространялся о взломах, взятках и шантаже, зная, что его обвинительные слова записываются.
— Тупица, тупица, тупица! — громко произносил Камерон.
Он догадывался, что теперь произойдет. Комиссия Эрвина и специальный прокурор потребуют магнитофонные пленки на прослушивание. Почти наверняка им удастся силой заставить президента отдать их: они содержали важнейшие сведения в расследовании нескольких преступлений. Потом перед всем миром откроется правда.
Может быть, Никсону удастся оставить у себя пленки или уничтожить их, но это будет не лучший выход. Если он невиновен, пленки будут служить для него оправданием. Тогда зачем скрывать их? Уничтожение их будет выглядеть признанием вины в совершении еще одного преступления в длинном списке тех, за которые его можно было бы преследовать в судебном порядке.
Президентству Никсона пришел конец.
Вероятно, он еще будет держаться за президентское кресло. К тому времени Камерон хорошо знал этого типа. Никсон не понимал, когда над ним одержали верх, — всегда не понимал. Когда-то в этом заключалась сила. Сейчас это могло обернуться тем, что он будет страдать неделями, возможно месяцами, от убывающего доверия и растущей неприязни, прежде чем он окончательно сдастся.
Камерон не хотел быть к этому причастным.
Он взял трубку и позвонил Тиму Теддеру. Часом позже они встретились в небольшом старомодном ресторанчике «Электрик дайнер».
— Ты не боишься, что тебя могут увидеть со мной? — спросил Теддер.
— Теперь это не имеет никакого значения. Я ухожу из Белого дома.
— Почему?
— Ты не смотрел телевизор?
— Сегодня не смотрел.
— В Овальном кабинете установлена звукозаписывающая аппаратура, которая активизируется голосом. Все, что там говорилось в течение последних трех лет, записывалось на пленку. Это конец. Никсону хана.
— Постой-постой. Все это делалось, чтобы «подслушивать» самого себя?
— Да.
— Изобличать самого себя?
— Да.
— Какой идиот занимается этим?
— Я думал, что он хитрый. Как я понимаю, он нас всех одурачил. Меня так уж точно.
— Что ты собираешься делать?
— Вот почему я позвонил тебе. Я хочу начать новую жизнь. Хочу найти другую работу.
— Ты хочешь работать в моей охранной фирме? Я единственный ее сотрудник…
— Нет-нет. Послушай. Мне двадцать семь лет. У меня пятилетний стаж работы в Белом доме. Я говорю по-русски.
— Стало быть, ты хочешь работать…
— В ЦРУ. Я вполне подхожу.
— Да, подходишь. Но тебе нужно будет пройти базовую подготовку.
— Никаких проблем. Это будет началом новой жизни.
— Буду рад позвонить моим друзьям оттуда, замолвить за тебя словечко.
— Здорово. И еще кое-что.
— Говори.
— Не хочу хвастать, но я знаю, чьи уши торчат во всем этом уотергейтском деле. ЦРУ нарушило кое-какие правила. Я знаю все о причастности ЦРУ к этой истории.
— Догадываюсь.
— И я не собираюсь никого шантажировать. Ты знаешь, чему я предан. Но ты можешь намекнуть своим друзьям в управлении, что я, естественно, буду держать язык за зубами.
— Я понял.
— Ну, так что ты думаешь?
— Думаю, у тебя есть шансы.
* * *
Джордж был рад и горд, что вошел в команду специального прокурора. Он осознавал себя частью группы, проводящей государственную политику, как когда он работал у Бобби Кеннеди. Единственная проблема состояла в том, что он не знал, как ему вернуться к тому роду пустячных дел, которыми он занимался в «Фосетт Реншо».
По истечении пяти месяцев Никсон наконец был вынужден передать специальному прокурору три магнитофонные пленки с записями в Овальном кабинете.
Джордж Джейкс и все остальные члены группы слушали запись, сделанную 23 июня 1972 года, менее чем через неделю после уотергейтского скандала.
Послышался голос Боба Хальдемана:
«ФБР не находится под контролем, потому что Грэй точно не знает, как контролировать его».
На пленке звук отдавался эхом, но интеллигентный баритон Хальдемана был отчетливо слышен.
Кто-то сказал: «Зачем президенту держать под контролем ФБР?»
Это риторический вопрос, подумал Джордж. Единственная причина была в том, чтобы ФБР прекратило расследование преступлений президента.
На пленке Хальдеман продолжал:
«Их расследование дает некоторые конкретные результаты, поскольку они смогли обнаружить денежный след».
Джордж вспомнил, что уотергейтские взломщики имели большую сумму денег новыми купюрами с порядковыми номерами. А это означало, что рано или поздно ФБР сможет найти, кто дал деньги.
Всем было известно, что средства поступили от комитета по переизбранию президента. Однако Никсон продолжал отрицать, что он что-либо знал об этом. Тем не менее здесь он говорил об этом через шесть дней после проникновения в штаб-квартиру своих противников!
Хриплый бас Никсона перебил говорившего:
«Те, кто пожертвовали деньги, могли бы сказать, что они дали их кубинцам».
Джордж услышал, что кто-то в комнате воскликнул:
— Вот тебе и на!
Специальный прокурор остановил пленку.
— Если я правильно понял, — произнес Джордж, — президент предлагает просить его доноров дать ложные показания.
Специальный прокурор изумленно заметил:
— Вы можете себе такое представить?
Он нажал кнопку, и голос Хальдемана продолжил:
«Мы не хотим полагаться на слишком многих людей. В нынешней ситуации, наверное, нужно, чтобы Уолтерс позвонил Пэту Грэю и сказал: “Не суйся ты в это дело”».