Ей не полагался штатный телохранитель: она, слава богу, была не столь важной персоной, чтобы подвергаться нападению террористов. И все же в ее входной двери имелся глазок.
Посмотрев в него, она удивилась, когда увидела за дверью Фредерика Биро.
Она испытала смешанное чувство. Неожиданный приход любовника, конечно, радовал, но в данный момент она страшна как сто чертей. В возрасте пятидесяти семи лет любой женщине нужно время, чтобы привести себя в порядок, прежде чем показываться на глаза мужчине.
Но у нее не поворачивался язык сказать ему, чтобы он подождал, пока она будет наводить марафет и переодеваться.
Она открыла дверь.
— Любимая, — сказал он и поцеловал ее.
— Я рада видеть тебя, но ты застал меня врасплох, — засмущалась она. — Я ужасно выгляжу.
Он вошел, закрыл дверь и, взяв ее за плечи, стал рассматривать ее.
— Растрепанные волосы, очки, пеньюар, босиком, — констатировал он. — Ты восхитительна.
Она засмеялась и провела его в кухню.
— Ты ужинал? — спросила она. — Я приготовлю тебе омлет.
— Только кофе, пожалуйста, — сказал он. — Я поел в самолете.
— Что ты делаешь в Гамбурге?
— Меня послал мой босс. — Фред сел за стол. — На следующей неделе премьер-министр Немет прибудет в Германию, чтобы встретиться с канцлером Колем. Он хочет задать Колю кое-какие вопросы. Как и все политики, он хочет заранее знать ответы.
— Какие вопросы?
— Я могу объяснить.
Она поставила перед Фредом чашку кофе.
— Начинай. У меня впереди целая ночь.
— Надеюсь, столько времени это не займет. — Он провел рукой по ее ноге под одеждой. — У меня другие планы. — Он дотянулся до ее нижнего белья. — Широкие штанишки, — заметил он.
Она покраснела.
— Я не ждала тебя.
Он улыбнулся.
— Я мог бы забраться туда обеими руками.
Она оттолкнула его руки и пересела на другую сторону стола напротив него.
— Завтра я выброшу все мое старое нижнее белье. Хватит ощупывать меня и говори, зачем ты здесь.
— Венгрия собирается открыть границу с Австрией.
Ребекке показалось, что она ослышалась.
— Что ты сказал?
— Мы собираемся открыть нашу границу. Пусть ограда заржавеет и развалится. Люди смогут ехать, куда захотят.
— Ты шутишь.
— Это экономическое решение, как и политическое. Ограждение приходит в негодность, и мы не можем позволить себе привести его в порядок.
Ребекка начала понимать.
— Но если венгры могут выезжать, то все могут въезжать. Как вы будете останавливать чехов, югославов, поляков…
— Мы не будем делать этого.
— …и восточных немцев. Господи, моя семья сможет уехать!
— Да.
— Это невозможно. Советы не допустят этого.
— Немет был в Москве и сказал Горбачеву.
— И что сказал Горби?
— Ничего. Он недоволен, но вмешиваться не будет. Он также не в состоянии заниматься восстановлением ограждения.
— Но…
— Я был там, на встрече в Кремле. Немент спросил его напрямую, введут ли они войска, как в 1956 году. Он ответил «нет».
— Ты веришь ему?
— Да.
Это была новость, способная перевернуть мир. Ребекка добивалась этого всю свою политическую жизнь, но не верила, что такое когда-либо произойдет. Теперь ее семья может ездить из Восточной в Западную Германию! Свобода!
Потом Фред сказал:
— Есть одна закавыка.
— Этого я и боялась.
— Горбачев обещал, что не будет никакого военного вторжения, но он не исключил экономические санкции.
Ребекка подумала, что это меньшая из их проблем.
— Экономика Венгрии будет ориентирована на Запад и начнет развиваться.
— Как раз этого мы и хотим. Но потребуется время. У народа могут возникнуть трудности. У Кремля может появиться надежда, что у нас произойдет экономический коллапс, до того как экономика успеет переориентироваться. И тогда может произойти контрреволюция.
Ребекка понимала, что он прав. Это была серьезная опасность.
— Я так и знала, что рано радоваться, — с грустью в голосе проговорила она.
— Не отчаивайся. У нас есть решения. Поэтому я здесь.
— Какое решение?
— Нам нужна помощь самой богатой страны в Европе. Если мы получим большую кредитную линию от германских банков, мы сможем сопротивляться советскому давлению. На следующей неделе Немет попросит заем у Коля. Я знаю, что ты не можешь санкционировать такие вещи, но я рассчитываю на твою помощь. Что скажет Коль?
— Не могу представить, что он скажет «нет», если это цена открытия границ. Помимо политического выигрыша, подумай, что это будет значить для экономики Германии.
— Нам понадобится много денег.
— Сколько?
— Возможно, миллиард немецких марок.
— Не беспокойся, вы получите это, — сказала Ребекка.
* * *
Согласно докладу ЦРУ, лежащему перед конгрессменом Джорджем Джейксом, положение в советской экономике становилось все хуже и хуже. Горбачевских реформ — децентрализации, выпуска большего количества товаров народного потребления, сокращения вооружений — было недостаточно.
На восточноевропейских сателлитов оказывалось давление, чтобы они, следуя примеру СССР, проводили либерализацию своих экономик, но, как предсказывало ЦРУ, эти незначительные изменения будут проводиться постепенно. Если какая-либо из стран откажется от коммунизма сразу, Горбачев отправит туда танки.
Джорджу, присутствующему на заседании комиссии по разведке палаты представителей, последний вывод в докладе показался неверным. Польша, Венгрия и Чехословакия опережали СССР в децентрализации экономики и демократизации, и Горбачев ничего не делал, чтобы удержать их.
Но президент Буш и министр обороны Чейни были глубоко убеждены в советской угрозе, и, как всегда, ЦРУ вынуждено было говорить президенту то, что он хотел слышать.
От заседания у Джорджа осталось чувство неудовольствия и беспокойства. На метро он вернулся в офисное здание «Каннон», где находилось его служебное помещение из трех комнат. В приемной были секретарский стол, диван для посетителей и круглый стол для переговоров. В комнате по одну сторону размещался его аппарат и стояли книжные полки и шкафы для документации. По другую сторону находился кабинет Джорджа с его письменным столом и большим столом для совещаний. На стене висела фотография Бобби Кеннеди.
В списке посетителей на вторую половину дня он обнаружил фамилию священника из Аннистона, штат Алабама, преподобного Кларенса Боуера, который хотел поговорить о гражданских правах.
Джордж никогда не забудет Аннистон. В этом городе на участников рейса свободы напала разъяренная толпа и хотела поджечь автобус. То был единственный случай, когда Джорджа действительно хотели убить.
Должно быть, он согласился принять этого человека, хотя не мог вспомнить, почему. Он предположил, что проповедник из Алабамы, хотевший видеть его, будет афроамериканцем, и он удивился, когда его помощник провел в его кабинет белого человека. Преподобный Боуер был примерно того же возраста, что и Джордж, в сером костюме с белой рубашкой и темным галстуком, но в кроссовках, очевидно потому, что по необходимости много ходил по Вашингтону. Его большие передние зубы, срезанный подбородок и волосы с проседью подчеркивали сходство с рыжей белкой. В нем было что-то смутно знакомое. С ним вошел мальчик, очень похожий на него.
— Я пытаюсь донести Евангелие Иисуса Христа до солдат и тех, кто работает в войсковой части Аннистона, — сказал Боуер, представившись. — Многие из моих прихожан — афроамериканцы.
Он искренний человек, подумал Джордж, и у него смешанный приход, что необычно.
— Что вас интересует в вопросе гражданских прав, преподобный?
— Видите ли, сэр, в молодости я был сторонником сегрегации.
— Вероятно, как и многие, — заметил Джордж. — Мы все многому научились.
— Я не только научился, — сказал Боуер. — Я провел многие годы в глубоком раскаянии.
Это становилось довольно серьезно. Некоторые люди, которые добивались встречи с конгрессменами, были в той или иной мере помешанными. Аппарат Джорджа делал все возможное, чтобы отсеять душевнобольных, но иногда кто-нибудь проскальзывал через сеть. Но Боуер произвел на Джорджа впечатление вполне психически здорового человека.
— В раскаянии, — повторил Джордж, пытаясь оттянуть время.
— Конгрессмен Джейкс, — с серьезным видом произнес Боуер, — я здесь, чтобы принести вам свои извинения.
— За что?
— В 1961 году я ударил вас ломом. Вероятно, я сломал вам руку.
В один миг Джордж понял, почему этот человек показался знакомым. Он был в толпе в Аннистоне. Он пытался ударить Марию, но Джордж подставил под удар свою руку. Она до сих пор болела в плохую погоду. Джордж в изумлении смотрел на этого искреннего священника.
— Так значит, это были вы, — сказал он.
— Да, сэр. У меня нет оправданий. Я знал, что делал, и я причинил зло. Но я не забыл вас. Я хочу, чтобы вы знали, как я сожалею, и чтобы мой сын Клэм был свидетелем моего признания в злодеянии.
Джордж пришел в замешательство. С ним никогда ничего подобного не случалось.
— Так вы стали проповедником, — сказал он.
— Сначала я стал пьяницей. Из-за виски я лишился работы, дома и машины. Потом однажды в воскресенье Господь направил мои стопы в небольшую миссию, занимавшую лачугу в бедняцком квартале. Проповедник, оказавшийся чернокожим, за основу своей проповеди взял двадцать пятую главу Евангелия от Матфея, в частности, стих 40: «…так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
На этот стих Джордж слышал не одну проповедь. Смысл его в том, что зло, причиненное кому-нибудь, есть зло, причиненное Иисусу. Афроамериканцы, испытавшие на себе больше зла, чем большинство граждан, находили утешение в этой идее. Этот стих даже процитирован на одном из витражей Баптистской церкви на 16-й улице в Бирмингеме.
— Я пошел в эту церковь насмехаться, а вышел спасенный, — сказал Боуер.
— Я рад, что вы раскаялись, преподобный, — отозвался Джордж.