— Ты напрасно тратил время, не так ли? — сказала она. — Ты лез из кожи вон, чтобы следить за моей семьей, и не нашел ни одного шпиона или вредителя. — Она повернулась и посмотрела на него. — Твои шефы, должно быть, недовольны тобой.
— Наоборот, — возразил он. — Считается, что это одна из наиболее успешных операций, проведенных Штази.
Ребекка не представляла, как такое возможно.
— Ты же не мог разузнать ничего интересного.
— Моя группа составила схему с учетом всех социал — демократов в Восточной Германии и связей между ними, — с гордостью сообщил он. — И ключевая информация была получена в твоем доме. Твои родители знают всех наиболее важных реакционеров, и многие из них приходили к вам в гости.
Ребекка нахмурилась. Действительно, большинство тех, кто приходил к ним в дом, являлись бывшими социал-демократами, что естественно.
— Но они только друзья, — сказала она.
Ганс издал ехидный смешок.
— Только друзья! Я знаю, ты думаешь, что мы не семи пядей во лбу. Ты много раз повторяла это, когда я жил с тобой. Но у нас есть голова на плечах.
Ребекке вдруг пришло на ум, что Ганс и иже с ним должны были верить — или делать вид, что верят — в существование фантастических заговоров против правительства. Иначе их работа была напрасной тратой времени. Вот Ганс и создал воображаемую сеть социал-демократов, базирующихся в доме семьи Франков и замышляющих заговор с целью свержений коммунистического правительства.
Если бы это только была правда.
Ганс продолжал:
— Конечно, никогда не подразумевалось, что я должен жениться на тебе. Флирта было вполне достаточно, чтобы проникнуть в ваш дом, Это все, что мы планировали.
— Мое предложение о заключении брака, вероятно, создало для тебя проблему.
— В осуществлении нашего проекта все шло как по маслу. Информация, получаемая мной, представляла большую важность. Каждый человек, которого я видел в вашем доме, выводил нас на большее число социал — демократов. Если бы я отклонил твое предложение, кран был бы закрыт.
— До чего же ты смел, — перебила его Ребекка. — Ты можешь гордиться.
Он пристально посмотрел на нее. На какой-то момент она перестала понимать его. У него в голове вертелась какая-то мысль, и Ребекка не догадывалась какая. Она вдруг подумала что у него может возникнуть желание дотронуться до нее и поцеловать. Это привело ее в содрогание. Потом он тряхнул головой, словно желая отбросить какие-то мысли.
— Мы здесь не для того, чтобы говорить о нашем браке, — с раздражением произнес он.
— Тогда зачем мы здесь?
— На бирже труда имел место некий инцидент, к которому ты была причастна.
— Инцидент? Я спросила мужчину, стоявшего передо мной в очереди, как долго он безработный. Служащая встала со своего рабочего места и закричала на меня: «В коммунистических странах нет безработицы!» Я посмотрела на очередь передо мной и позади меня и засмеялась. Это ты называешь инцидентом?
— Ты смеялась истерически и безостановочно, пока тебя не вывели из здания.
— Да, я не могла перестать смеяться. Ведь то, что она сказала, абсурдно.
— Нет, не абсурдно! — Ганс достал сигарету из пачки. Чувствуя превосходство своего положения, он всегда раздражался, когда кто-нибудь перечил ему. — Она была права. В Восточной Германии нет безработных. Коммунизм решил проблему безработицы.
— Пожалуйста, не надо, — проговорила она. — Не то я снова начну смеяться и меня выведут и из этого здания.
— Сарказм не принесет тебе большую пользу.
Она посмотрела на фотографию в рамке, висевшую на стене. На ней Гансу пожимал руку Вальтер Ульбрихт, руководитель Восточной Германии. С лысиной на макушке и аккуратно подстриженной вандейковской бородкой и усами, он комично смахивал на Ленина. Ребекка спросила:
— За что он пожал тебе руку?
— Он поздравил меня с присвоением мне звания капитана.
— И это также награда за то, что ты жестоко ввел в заблуждение свою жену. Так скажи мне, если я не безработная, то кто я?
— Подследственная за социальный паразитизм.
— Это возмутительно! Я непрерывно работала после окончания института. Восемь лет, ни дня не пропустив по болезни. Меня повышали в должности и давали дополнительные обязанности, в том числе работу с молодыми кадрами. А потом в один прекрасный день я узнаю, что мой муж — сотрудник Штази, и вскоре меня увольняют. После этого меня шесть раз приглашали на собеседование для приема на работу. Каждый раз школа была заинтересована, чтобы я приступала к работе как можно скорее. Тем не менее без объяснения причин они сообщали мне, что не могут дать мне эту работу. Знаешь почему?
— Тебя никто не хочет брать.
— Меня все хотели взять на работу. Я хороший учитель.
— Ты идеологически неблагонадежна. Ты будешь плохо влиять на впечатлительных молодых людей.
— У меня блестящая характеристика с последнего места работы.
— От Бернда Гельда, ты хочешь сказать. На него тоже заведено дело по подозрению в идеологической неблагонадежности.
Ребекка почувствовала, как холодный страх зашевелился у нее в груди. Она пыталась скрыть свои чувства. Как ужасно, что добрый, способный Бернд из — за нее попадет в беду. Я должна предупредить его, подумала она.
Но ее чувства не ускользнули от Ганса.
— Тебя это потрясло, не так ли? — процедил он сквозь зубы. — У меня всегда были подозрения насчет него. Он тебе нравился.
— Он хотел завести роман со мной, — сказала Ребекка. — Но я не хотела обманывать тебя. Только представь себе.
— Я вывел бы вас на чистую воду.
— Но вместо этого я вывела тебя на чистую воду.
— Я исполнял свои обязанности.
— Так вот, ты всячески препятствуешь, чтобы я получила работу. И обвиняешь меня в социальном паразитизме. Что я, по — твоему, должна делать — бежать на Запад?
— Эмиграция без разрешения является преступлением.
— Тем не менее многие так и поступают. Я слышала, число перебежчиков достигло почти тысячи в день. Учителя, врачи, инженеры, даже полицейские. А! — Она вдруг догадалась. — Не махнул ли туда сержант Шольц?
У Ганса забегали глаза.
— Не твое дело.
— Я вижу по твоему лицу. Значит, и Шольц подался на Запад. Ты знаешь, почему все эти уважаемые люди. Значит, и Шольц подался на Запад. Ты знаешь, почему все эти уважаемые люди становятся, на ваш взгляд, преступниками? Не потому ли, что они хотят жить в стране, где есть свободные выборы и так далее?
Ганс со злостью повысил голос:
— Свободные выборы дали нам Гитлера — они этого хотят?
— А если они не хотят жить там, где тайная полиция может делать все, что хочет? Представь себе, как неспокойно чувствуют себя люди.
— Только те, у кого есть тайные замыслы.
— А какой тайный замысел у меня, Ганс? Ну, давай, говори!
— Ты социальный паразит.
— Ты не даешь мне устроиться на работу, и ты же грозишь посадить меня в тюрьму, потому что я не работаю. Наверное, меня пошлют в исправительно-трудовой лагерь, те так ли? Тогда я буду работать, но платить мне не будут. Мне нравится коммунизм, в логике ему не откажешь. Почему же люди отчаянно пытаются бежать от него, хотела бы я знать.
— Твоя мать много раз говорила мне, что она никогда не эмигрирует на Запад. Она считает это бегством.
Ребекка не могла понять, куда он клонит.
— И что дальше?
— Если ты незаконно эмигрируешь, ты никогда не вернешься назад.
Ребекка поняла, что ей грозит, и впала в отчаяние.
Ганс торжествующе сказал:
— Ты никогда не увидишь свою семью.
* * *
Ребекка была сломлена. Она вышла из здания и дошла до автобусной остановки. С какой бы стороны она ни рассматривала создающуюся ситуацию, перспектива была безрадостной: она неизбежно либо теряла семью, либо свободу.
Подавленная, она поехала на автобусе в школу, в которой когда-то работала. Она никак не ожидала, что щемящее чувство тоски нахлынет на нее, когда вошла в вестибюль: детские голоса, запах меловой пыли и моющего средства, доски с расписаниями уроков, футбольные бутсы и надписи «Не бегать». К ней пришло осознание того, что она была счастлива, работая учителем. Это была важная и нужная работа, и она с ней хорошо справлялась. Она не допускала мысли, что бросит ее.
Бернд сидел в кабинете директора в черном вельветовом пиджаке. Ткань немного потерлась, но цвет шел ему. Он просиял от радости, когда она открыла дверь.
— Тебя назначили директором? — спросила она, хотя наперед знала ответ.
— Этого никогда не будет, — ответил он. — Тем не менее я занимаюсь этой работой, и она мне нравится. А наш прежний шеф Ансельм — директор большой школы в Гамбурге и получает вдвое больше. Как у тебя дела? Присаживайся.
Она села на стул и рассказала о собеседованиях.
— Это месть Ганса, — сказала она. — Не надо было выбрасывать из окна этот проклятый спичечный макет.
— Дело, наверное, не в этом, — засомневался Бернд. — Я видел нечто подобное раньше. Человек ненавидит того, кому причинил зло. Думаю, это потому, что жертва служит постоянным напоминанием, что он поступил постыдно.
Бернд был очень умен. Она скучала по нему.
— Боюсь, Ганс и тебя ненавидит. Он сказал мне, что ты у них под следствием за идеологическую неблагонадежность, поскольку ты написал мне хорошую характеристику.
— Чертовщина! — Он потер шрам на лбу, как всегда, когда волновался. Лучше не попадаться в поле зрения Штази — иначе не миновать беды.
— Прости меня.
— За что? Я рад, что написал ту характеристику, и не откажусь ни от одного слова. Кто-то должен говорить правду в этой проклятой стране.
— Ганс также вообразил, что ты… увлечен мной.
— Он что — ревнует?
— Это невозможно.
— Почему же? Разве шпик не может в тебя влюбиться?
— Не говори глупости.
— Ты пришла, чтобы предупредить меня? — спросил Бернд.
— И сказать… — Она вынуждена была проявлять осторожность, даже с Берндом. — И сказать, что, вероятно, некоторое время мы с тобой не увидимся.