После выступления в гардеробную зашел Байрон Честерфилд, мужчина лет сорока. На нем был элегантный светло-синий костюм с жилетом. Особый шарм его наряду придавал галстук с рисунком в виде маргариток. Его редеющие волосы по обеим сторонам старомодной челки блестели от бриолина. С собой он принес в комнату аромат одеколона.
— Ваша группа неплохо играет, — сказал он, обращаясь к Дейву.
— Спасибо, мистер Честерфилд, но это группа Ленни, — произнес Дейв, показывая на своего кузена.
— Привет, Брайан. Ты не помнишь меня? — спросил Ленни.
Байрон помолчал немного и воскликнул:
— Кого я вижу! Ведь это Ленни Эйвери. — Явственно проявился его лондонский акцент. — Я тебя не узнал. Как идут дела в палатке?
— Как нельзя лучше.
— У тебя хорошая группа, Ленни. Барабаны что надо, отличные гитары и пианино. Вокал мне тоже понравился. — Он ткнул большим пальцем Дейва в бок. — Девчонки в восторге от парнишки. Работы небось много?
Дейв готов был прыгать от восторга. Байрону Честерфилду группа понравилась!
— Мы заняты каждый уик-энд, — сказал Ленни.
— Я мог бы организовать для вас выступления за городом на шесть недель летом, если тебя это интересует, предложил Байрон. — Пять вечеров в неделю, со вторника по субботу.
— Не знаю, — безразлично проговорил Ленни. — Мне нужно будет договариваться с сестрой, чтобы она занялась делами и палатке в мое отсутствие.
— Девяносто фунтов в неделю на руки без вычетов.
Это больше, чем им когда-либо платили, прикинул в уме Дейв. И, к счастью, выступления выпадают на школьные каникулы.
Дейва раздражала нерешительность Ленни.
— А как насчет питания и проживания? — спросил тот.
Дейв понял, что вопрос задан не из праздного любопытства, — Ленни ведет переговоры.
— Проживание будет обеспечено, питание за ваш счет, — пояснил Байрон.
Дейву хотелось знать, где будут проходить выступления, — не на приморском ли курорте, где в летнее время бывает масса развлечений.
— Боюсь, ради таких денег я не смогу оставить палатку, Брайан, — сказал Ленни. — Вот если бы речь шла о ста двадцати фунтах в неделю, я мог бы подумать.
— Устроители могли бы пойти на девяносто пять в качестве личного одолжения мне.
— Скажем, сто десять.
— Если я откажусь от собственного вознаграждения, могу предложить сто.
Ленни взглянул на остальных участников группы.
— Что скажете, парни?
Они все были согласны.
— Где это будет? — спросил Ленни.
— В клубе под названием «Кабачок».
Ленни пожал плечами.
— Никогда не слышал о нем. Где это?
— Разве я не сказал? — удивился Байрон Честерфилд. — В Гамбурге.
* * *
Дейв едва сдерживал восторг. Полуторамесячное выступление в Германии! Он достаточно взрослый, чтобы на законных основаниях бросить школу. Будет ли у него шанс стать профессиональным музыкантом?
В приподнятом настроении он взял гитару и усилитель и пригласил Линду Робертсон к себе домой на Грейт-Нитер-стрит, намереваясь оставить там инструмент и аппаратуру, а потом проводить девушку до дома ее родителей в Челси. К сожалению, его родители еще не легли спать и мать поймала его в прихожей.
— Как прошло выступление? — радостно спросила она.
— Потрясающе, — ответил он. — Я оставлю свои вещи и провожу Линду домой.
— Привет, Линда, — сказала Дейзи. — Как приятно снова видеть тебя.
— Здравствуйте, — вежливо проговорила Линда, изображая из себя скромную школьницу, но Дейв заметил, как его мать бросила взгляд на ее короткое платье и броские сапоги.
— Собирается ли клуб снова пригласить вас? — спросила Дейзи.
— Один антрепренер — его зовут Байрон Честерфилд — предложил нам работу летом в другом клубе. Это просто здорово, потому что во время школьных каникул.
Из гостиной вышел его отец, все еще в костюме, в котором он ходил на какое-то политическое мероприятие, проводившееся в субботний вечер.
— Что будет происходить во время школьных каникул?
— Наша группа получила полуторамесячный ангажемент.
Ллойд нахмурился.
— Во время каникул тебе нужно повторить кое-какой учебный материал. В следующем году ты должен будешь сдавать крайне важный экзамен на обычном уровне. До последнего времени твои оценки не столь высоки, чтобы ты мог позволить себе гулять все лето.
— Я могу заниматься днем. Играть мы будем по вечерам.
— Хм. Как видно, тебе все равно, будешь ли ты проводить со всей семьей ежегодный отпуск в Тенби или нет.
— Нет, не все равно, — солгал Дейв. — Я люблю Тенби. Но представляется такая благоприятная возможность.
— Но я не представляю, как мы можем оставить тебя одного в этом доме на две недели, пока мы будем в Уэльсе. Ведь тебе всего пятнадцать лет.
— Мм… Клуб находится не в Лондоне, — сказал Дейв.
— А где?
— В Гамбурге.
— Что? — воскликнула Дейзи.
— Это несерьезно, — заявил Ллойд. — Ты полагаешь, что мы разрешим тебе отправиться в такую поездку в твоем возрасте? Во-первых, это может быть запрещено по германским законам.
— Не все законы строго соблюдаются, — возразил Дейв. — Могу спорить, что ты незаконно покупал выпивку в пабах, не достигнув восемнадцати лет.
— Я ездил в Германию с матерью, когда мне было восемнадцать. Конечно, я никогда не проводил шесть недель без присмотра в зарубежной стране в пятнадцатилетнем возрасте.
— Я не буду без присмотра. Со мной будет двоюродный брат Ленни.
— Я не воспринимаю его как надежного сопровождающего.
— Сопровождающего? — возмутился Дейв. — Я что — викторианская девица?
— По закону ты еще ребенок, по сути — несовершеннолетний. Конечно, ты не взрослый.
— У тебя двоюродная сестра в Гамбурге, — в отчаянии сказал Дейв. — Ребекка. Она писала маме. Ты мог бы попросить ее присматривать за мной.
— Она дальняя родственница по удочерению, и я не видел ее шестнадцать лет. Это недостаточно близкое родство, чтобы я на лето отдал ей на попечение беспутного юнца. Я бы усомнился, следует ли мне доверять тебя моей сестре.
Дейзи заняла примирительную позицию:
— Дорогой Ллойд, из ее письма у меня сложилось впечатление, что она добрый человек. И я не думаю, что у нее есть свои дети. Она не возражала бы, если бы мы обратились к ней с просьбой.
Ллойд почти не скрывал негодования.
— Ты действительно хочешь, чтобы Дейв уехал?
— Нет, конечно, нет. Будь моя воля, я бы взяла его собой в Тенби. Но он взрослеет, и мы могли бы отпустить поводок. — Она взглянула на Дейва. — Может статься, что ему будет несладко, но тогда он усвоит из этого кое-какие жизненные уроки.
— Нет, — заявил Ллойд с таким видом, будто все решено. — Если бы ему было восемнадцать лет, возможно, я согласился бы. Но он слишком молод, слишком.
Дейву хотелось закричать от ярости и разрыдаться одновременно. Они не посмеют лишить его такой возможности.
— Уже поздно, — сказала Дейзи. — Поговорим об этом утром. Дейву нужно проводить Линду домой, а то ее родители будут беспокоиться.
Дейв медлил, не желая оставлять этот вопрос нерешенным.
Ллойд подошел к лестнице.
— Не обнадеживай себя, — сказал он Дейву. — Этого не будет.
Дейв открыл парадную дверь. Если он выйдет сейчас, ничего не сказав, у них сложится неправильное впечатление. Он должен дать им знать, что они не смогут воспрепятствовать ему поехать в Гамбург.
— Послушай меня, — решительно обратился Дейв к отцу, и тот замер от неожиданности. — Впервые в жизни я в чем-то преуспел. Пойми меня. Если ты меня остановишь, я уйду из дома. И клянусь, если я уйду, то никогда-никогда не вернусь.
Он вышел с Линдой, держа ее за руку, и хлопнул дверью.
Глава двадцать четвертая
Таня Дворкина вернулась в Москву, а Василий Енков еще нет. После того как их обоих арестовали во время поэтического митинга на площади Маяковского, Василия обвинили в антисоветской деятельности и пропаганде и приговорили к двум годам заключения в исправительно-трудовом лагере в Сибири. Таня чувствовала себя виноватой: она была соучастницей Василия в преступлении, но это сошло ей с рук.
Таня была уверена, что Василия избивали во время допросов. Но она находилась на свободе и работала журналистом. Значит, он ее не выдал. Возможно, он отказался говорить. Скорее всего, он мог назвать вымышленных сообщников, которых КГБ было трудно выследить и поймать.
К весне 1963 года Василий должен был отсидеть свой срок. Если он остался жив, — если он пережил холод, голод и болезнь, уносившую жизни многих заключенных, — он должен был выйти на свободу. Но он не давал о себе знать, что наводило на неутешительные мысли.
Заключенным обычно разрешалось посылать и получать одно письмо в месяц. Они подвергались строжайшей цензуре. Но Василий не мог писать Тане из опасения, что он может выдать ее КГБ. Поэтому она не имела никакой информации, как и большинство его друзей. Вероятно, он писал матери в Ленинград. Таня никогда не встречалась с ней. Взаимодействие Василия с Таней хранилось в тайне даже от его матери.
Василий был ближайшим другом Тани. По ночам она лежала без сна, с тревогой думая о нем. Не болен ли он и жив ли? Может быть, его осудили за другое преступление и срок его заключения продлили. Таню мучила неизвестность. Она была ее головной болью.
Как-то раз она рискнула заговорить о Василии со своим шефом Даниилом Антоновым. Редакция очерков ТАСС размещалась в большой комнате, где всегда стоял шум, стучали машинки, сотрудники разговаривали по телефону и постоянно бегали в справочную библиотеку. Если Таня будет говорить негромко, другим не будет слышно. Она начала с вопроса:
— Так что же, в конце концов, случилось с Бодяном?
Бесчеловечному обращению с диссидентом — оперным певцом Бодяном — был посвящен выпуск вестника «Инакомыслие», который издавал Василий. Заметку на эту тему написала Таня.
— Бодян умер от воспаления легких, — сказал Даниил.
Таня знала об этом. Она делала вид, что находится в неведении, лишь для того, чтобы подвести к разговору о Василии.