— Папуас ты, Никита, — сказала Татьяна, — значит, если какой-нибудь мерзавец обожал, допустим, хурму, ты ее есть не станешь, да? Глупо!
— Я же и говорю — глупо. Поехали. А я вовсе не папуас. Я теперь дикое дитя гор.
КПП появился неожиданно. «Газик» вынырнул из-за поворота, и внизу, на небольшой седловине, показалось с десяток домиков и два длинных амбара.
К седловине вел пологий спуск, дальше дорога делала петлю, огибая площадь в центре и устремляясь круто вверх. Там, метрах в двухстах, торчала зеленая наблюдательная вышка, виднелся забор из колючей проволоки, а дорогу перегораживали массивные железные ворота.
Чуть в стороне от ворот, по ту сторону забора, возвышалось желтое здание необычной архитектуры — пограничный пост сопредельной державы.
Встречали Никиту и Таню начальник КПП капитан Василий Чубатый и заместитель Никиты Скворцова инспектор Авез Бабакулиев. Встречали хорошо, так искренне радуясь свежим лицам, с такой готовностью помочь, что Никита и Таня даже растерялись.
Чего уж там помогать — два чемодана с барахлом, да ящик книг — вот и все имущество.
Оказалось, что домик для них приготовлен и даже обставлен. Нельзя сказать, что мебель была стильной — две железные солдатские койки, покрытые солдатскими же грубошерстными одеялами и явно сделанные солдатскими руками, стол, табуретки, тумбочки, полка для книг. Но на тумбочке стоял стакан с ромашками и огненно-красным маком, полка устлана белоснежной бумагой, табуретки покрашены в веселый алый цвет, а на свежевыбеленной стене в аккуратной рамочке репродукция женского портрета… Модильяни. Таня на миг застыла от неожиданности, растерянно взглянула на Никиту. Он-то знал — Модильяни, Моди — один из любимейших. Она подошла к репродукции, провела пальцем по неестественно длинной и гибкой, как стебель, шее женщины и… заплакала.
Капитан Чубатый и Бабакулиев затоптались на месте, закашляли дружно в кулак.
— Я понимаю… вы уж простите… мы по-солдатски, — хрипло сказал капитан, — но ребята от души старались… Если что не так, вы извините.
— Что вы! Что вы! — всплеснула руками Таня. — Я так вам благодарна, если бы вы только знали! Это наш первый дом… у нас еще никогда не было своего дома, своего стола, своих табуреток… Вы не глядите, что я реву… это так… это от радости.
Капитан и Бабакулиев воспрянули духом. Они обрадовались, как мальчишки, и шумно потащили Таню на кухню.
В домике было две комнаты и кухня — гордость капитана Чубатого. Здесь стояли надраенные алюминиевые миски, кастрюли, медные котелки, ложки, вилки, изящные пиалы, большой, ярко расписанный цветами чайник. И главное — плита, замысловатая, со множеством дверок, вьюшек, с очагом, чтобы жарить шашлыки — на кованой решетке лежали длинные шампуры. Не плита, а целый агрегат.
— У меня старшина такой печник, на весь округ знаменитый, так и норовят переманить, — добродушно хвастал капитан, — и столяр у меня есть, краснодеревцем до службы работал. Золотые руки. Он вам стол сделал письменный. Вот здесь, глядите.
Он провел Никиту и Таню во вторую комнату, которая, по замыслу, должна была служить столовой и кабинетом одновременно.
Стол был по-настоящему, без всяких скидок, хорош! Современный, легкий, с желтоватой, отполированной, но не покрытой лаком столешницей.
— Нравится? Хорошо, правда? — капитан заглядывал ревниво в глаза.
На столе стояли два черных, нарочито грубо кованных железных подсвечника, каждый на две свечи.
— А это как? Здорово, правда? — спрашивал капитан.
Никита взял один из них в руки, ощутил приятную его тяжесть, оглядел. Профессионально, с большим вкусом сделанная вещь. Он недоверчиво поглядел на капитана.
— Может быть, скажете, это тоже ваши ковали? — спросил он.
Капитан просиял, на его упругом, румяном, как яблоко, лице было столько гордости, что Никита еще и подыграл ему:
— Это уж, капитан, слишком! У вас тут КПП или филиал Мухинского училища?
— Точно! — закричал Чубатый. — Вот и Федотов спит и видит училище Мухиной. Он как узнал, что вы к нам из Ленинграда, так все свободное время из кузни не выходил. Люди, говорит, из такого города, засмеют небось мои поделки. Он после службы в это самое училище собирается. Художник!
— И хороший, — сказала Таня. — Я СХШ окончила, среднюю художественную школу при институте Репина, так что разбираюсь немного.
— Ну, подвалило Федотову счастье! — обрадовался капитан. — Теперь он от вас не отойдет. Он теперь у вас вроде пажа будет, для него удача огромная — со знающим человеком посоветоваться.
— А это что? — спросил Никита.
Он взял со стола округлый голубоватый камень. В полупрозрачной его глубине, будто нарисованная легкими мазками кисти, виднелась обнаженная женщина. Женщина была розовой. Она стояла на коленях, вернее, сидела, откинувшись на пятки, и ветер раздувал ее длинные волосы.
— Это что? — Никита изумлялся все больше. — Это кто сделал?!
— А это сделал аллах, — усмехнулся Бабакулиев, — природа сделала. Это сердолик. Тут речка есть, там попадаются сердолики — голубоватые, розоватые, оранжевые. Агаты попадаются, халцедоны. Я люблю. Камни люблю. Собираю. Этот забавный. Игра природы. Вам подарил. На новоселье.
Никита знал коллекционеров, сам собирал марки и помнил, что значит для коллекционера расстаться с украшением своей коллекции. А то, что этот поразительный по своеобразию и красоте камень мог украсить любую коллекцию, Никита не сомневался.
— Вам не жалко? — спросил он и тут же мысленно выругал себя за свой вопрос.
Авез нахмурился, пожал плечами:
— Вы приехали к нам в горы. Здесь трудно. Камень красивый. Для радости дарил. Зачем жалко?
— Не знаю даже, что сказать… Спасибо вам, — тихо проговорила Таня. — Всем спасибо. Говорят, человек быстро забывает добро… Это не так. Мы будем помнить.
Капитан и Бабакулиев переглянулись, смущенно хмыкнули, стали прощаться.
— Вы, конечно, устали, — сказал капитан, — отдыхайте, поспите. А потом познакомим вас с людьми, покажем КПП, на вышку сводим, поглядите на заграницу.
— А сейчас нельзя? — спросила Таня. — Мы ни капельки, ну вот ни столечко не устали. Правда, Никита?
Он кивнул. Какой уж тут сон! Никита был возбужден, ему хотелось двигаться, хотелось осмотреться и, главное, скорей познакомиться с новыми людьми, среди которых предстояло теперь жить.
— Можно и сейчас! Верно, Авез? — улыбнулся капитан.
— Конечно.
Солдаты были молоденькие. С высоты Никитиных двадцати четырех они казались ему совсем мальчиками.
Сразу всех запомнить было невозможно — ребята походили друг на друга, как это всегда бывает при взгляде на людей, одетых в одинаковую форму, словно близнецы.
Взгляд выделял только троих: кряжистого, почти квадратного старшину Приходько, красавца грузина Гиви Баркая и Ивана Федотова — маленького, конопатого паренька с ушами, пылающими, как пурпурные витражи. Иван, узнав, что Таня окончила СХШ, обомлел, побледнел так, что веснушки сделались почти черными, и за все время так и не сказал ни одного слова, только не сводил с Тани восторженных глаз.
Никита тоже пользовался вниманием и успехом. Значок парашютиста произвел впечатление, а когда ребята узнали, что у него первый разряд по плаванию и самбо, Никита понял, что популярность его подскочила на невиданную высоту.
Капитан Чубатый радостно потирал руки и хищно загибал пальцы, прикидывая, как можно использовать новых поселенцев.
— Значит так, — говорил он, — Татьяна Дмитриевна может рисовать учить, если кто захочет. Никита Константинович — английскому языку и самбо. Эх, жаль, плавать у нас негде!
Потом вчетвером пошли к границе. Подъем был довольно крутой, но дорога гладкая, накатанная, Никита внимательно следил за Таней.
Она оживленно болтала с Васей Чубатым и Авезом. Но вдруг замолкла, побледнела и остановилась.
Она вцепилась в Никитин рукав, удивленно взглянула на него.
— Ой, что это со мной? — прошептала она.
— Не пугайся. Это горы. Высота. Со мной тоже так было. Помнишь, я за цветами лазал? Я ведь тогда упал у родника. Голова закружилась. Ты не бойся, мы привыкнем.
— Точно! — сказал капитан. — Со всеми так. Теперь ничего не чувствуем. И вы через недельку не будете. Пойдем медленнее.
Таня передохнула, пошли дальше. На железных воротах, перекрывающих дорогу, висел здоровенный амбарный замок.
— Граница на замке, — пошутил Никита, — а ключ где?
— А вот он, — и капитан вытащил из кармана ключ, похожий на старинный пистолет, — карманы рвет, черт, тяжелый. Хоть под камешек прячь!
Таня расхохоталась:
— Под камешек? А если коварный враг — шпион пронюхает?
— Шпионы нынче прилетают на реактивных лайнерах с паспортом и визой в кармане, — грустно сказал капитан Чубатый. — Эх, опоздал я родиться! А времена Карацупы прошли.
— Зачем же вы здесь находитесь, если нарушителей нет? — спросила Таня.
— Нарушители, к сожалению, еще есть. Да только какой нарушитель пошел! Горе, а не нарушитель. Ну, жулик какой или дурак, которому сладкой заграничной жизни захотелось, попытается на ту сторону уйти. Ну, с той стороны контрабандист попрется. Поймали тут одного, царские золотые монеты нес. Монеты уж больно новенькие, сдали на экспертизу, а они фальшивые. Жулик, мелочь пузатая. А чаще пастухи с отарой забредут, одна морока.
— Неужели ничего серьезного не бывает? — спросил Никита.
— Бывает, — сурово ответил Чубатый, и глаза его сузились, стали злыми. — Ненавижу! Для меня они хуже любого диверсанта.
— Кто?
— Есть тут деятели. Редко, но попадаются. Терьяк носят. Опиум то есть. Белую смерть. Курят его, глотают. Наркоманы, терьякеши по-здешнему. А человек, который в это дело втянулся, — уже не человек, он за терьяк мать родную продаст. За терьяк из него веревки вить можно, на любую подлость, на любое преступление пойдет.
— Много их… этих… терьякешей? — спросила Таня.
— Нет. Немного. Но встречаются. Так сказать, родимые пятна проклятого прошлого, — невесело усмехнулся Бабакулиев.