Он выскочил на землю, присел, разминая ноги, и улыбнулся так, будто выиграл международную автогонку.
Никиту поразили зубы шофера, ослепительно белые, какой-то странной волчьей формы — просто не рот, а пасть.
«Да, если бы у всех такие были, — ухмыльнулся Никита, — зубные врачи вывелись бы на земле».
Никита частенько помогал при погрузке. Бабакулиев этого не одобрял.
— Це-це-це, — качал он головой, — инспектор — грузчик! Силы девать некуда, лучше с Приходько поборолся бы. Какое, понимаешь, уважение иметь будешь? — возмущался он.
— Это в тебе восточные предрассудки голову поднимают, — смеялся Никита, — помоги лучше, авторитету это не повредит. Авторитет такая штука — или он есть или его нет. Работой еще никто авторитета себе не подрывал.
— Это не моя работа, — обижался Авез.
Он ходил важный, сосредоточенный, официальный — хозяин!
А Никита с хохотом таскал ящики. Ах, хорошо размяться! Он схватил очередной ящик с урюком, как вдруг услышал голос:
— Эй, сюда неси! Эй, таможня, кому гавару!
Никита удивленно обернулся и увидел, что кричит тот самый шофер, приехавший первым. И лицо его было совсем не улыбчивым, а злым.
Никита поставил ящик на землю.
— Ты чего это? Боишься, груза на твою долю не хватит? — Никита взглянул из-под ладони — солнце мешало. Нет, он не ошибся — лицо шофера перекосилось от злости. — Не бойся, по завязку нагрузим.
— А я гавару, неси сюда! — шофер даже ногой топнул.
Никита пристально поглядел на шофера.
— Ты что это тут разоряешься? — спросил он. — Ты дома женой командуй, понял?!
— Да я так… понимаешь… думал, ближе ко мне… я не командываю, дарагой, — смешался шофер.
Никита удивился еще больше. Он уже стоял около чьего-то грузовика, а до машины того, с волчьими зубами, было метров пятнадцать.
— Ты вот что, если голову напекло, иди в тень. Посиди, — посоветовал Никита и передал ящик парню в кузове.
На миг мелькнула на его боку мазутная пятерня. И тут же краем глаза Никита поймал тяжелый, ненавидящий взгляд того, с зубами.
Никита заколебался было. Но ящики все несли, наваливали друг на друга.
И вскоре этот мимолетный, немного нелепый разговор Никита позабыл.
Никита попытался закурить. Руки тряслись, ломали спички, прикурить удалось с четвертой попытки.
«Худо, брат», — мимолетно, будто о ком-то другом, подумал Никита, жадно затянулся и тут же с отвращением скомкал сигарету.
Дым показался отвратительным, горьким, с каким-то мыльным привкусом.
Эх, если бы можно было повернуть беспощадное колесо! Вернуть то мимолетное мгновение, когда взгляд скользнул по тому проклятому меченому ящику!
«Кретин, ты думал, что самый умный и проницательный! Сказал бы Бабакулиеву! Васе Чубатову оказал бы! Ведь не зря же ты вскрывал этот чертов ящик! Почти вскрыл.
А надо было перетрясти! Надо было сразу брать этого волчезубого, брать, обрубать его связи!»
Никите показалось, что он говорит вслух, он огляделся. Ничего. Впереди спокойные затылки, сзади дремлющие лица. «Керим Аннаниязов! Это имя на всю жизнь, как проклятие. Он неуличенный убийца. И он жив. Если не сгниет за двенадцать лет, выйдет на свободу. Да и сейчас он жив, жив, ест, пьет, дышит, двигается, а они нет, они нет…
Но ведь он пальцем их не касался? Все равно — он первопричина.
А может быть, первопричина находится гораздо дальше? Плевать, тех я не видел своими глазами, а его видел. И если бы встретил сейчас — убил бы, уничтожил! Это счастье его, что он в тюрьме».
Никита вздрогнул, снова тревожно огляделся; впереди спокойные затылки, позади дремлющие лица.
«О чем я? Глупости все. Давайте после драки помашем кулаками… Ты еще объяви ему вендетту и жди двенадцать лет, держа кинжал за пазухой».
Сильно захотелось пить, нестерпимо захотелось, язык стал неповоротливым и шершавым. Никита встал, прошел по проходу в закуток между первым и вторым салонами — пристанище стюардесс.
Вибрация и грохот были здесь очень сильными. Но две авиадевушки болтали непринужденно, не повышая голоса и, кажется, отлично слышали друг друга.
Когда Никита вошел, обе удивленно и, как ему показалось, чуть испуганно взглянули на него, и Никита понял: говорили о нем.
— Дайте попить, — попросил он!
Обе поспешно потянулись к шкафчику, столкнулись руками, но не улыбнулись.
Одна молча открыла бутылку нарзана, вторая подала стаканчик. Две пары глаз серьезно глядели, как он пьет.
«От меня, наверное, исходят какие-то волны, биотоки. Почему-то при мне люди перестают улыбаться.
Или, может быть, у меня лицо такое, при котором не улыбаются?»
— Девушки, у вас есть зеркало? — спросил он вдруг.
Они ничуть не удивились, одна молча раскрыла сумочку, вытащила зеркальце.
Никита взял его, внимательно, сосредоточенно стал разглядывать себя: лицо как лицо, худое, проперченное горным солнцем… Вот только глаза… Да, глаза… Как у больного спаниеля… Но у спаниеля глаза карие, а у меня светлые… И все равно.
— Вы не знаете, у спаниелей бывают серые глаза? — спросил он.
Они изумленно переглянулись, одна чуть заметно, инстинктивно отодвинулась.
— У кого?!
«Ясно. Теперь все ясно. Они думают, что я сумасшедший. А это не так? Нет. Не так. К сожалению. Возможно, для меня и лучше было бы на время выпасть из бытия, завернуться в безумие, как в кокон, а потом, когда вся горечь осядет, проклюнуться в жизнь другим, обновленным. Этакой бабочкой с новенькими крылышками… Дурак! Неужели ты кокетничаешь?! Нет, пожалуй… Просто мозг защищается. Сам, непроизвольно. Лучшая защита — самоирония. Но ты рассуждаешь об этом. Можешь рассуждать. Значит, пока все в порядке».
— Спаниель — это такая охотничья собака. Она похожа на сеттера, только маленькая, с длинными мохнатыми ушами до земли. Спаниели очень милые псы, — сказал Никита и попытался улыбнуться, — только все сплошь кареглазые.
— Вам очень плохо? — тихо спросила вдруг та, которая ругала его в Каспийске. Он угадал вопрос по губам.
— Да, — сказал Никита. — Спасибо за воду.
Он повернулся, чтобы уйти, но она дотронулась до его руки:
— Хотите еще? Очень свежий нарзан.
«А ты лучше, чем я думал. И какое я имею право конструировать человека, увиденного впервые? И эта подтянутость, и стройные бедра, и костюм, сидящий, как перчатка, — все это совсем неплохо. Борьба за существование… Выживают сильнейшие… Чушь. Никакая она не добытчица, просто работа у нее очень тяжелая, и она немножко устала от нее, и в жизни, наверное, у нее не все ладно, даром что красивая. Иной раз красивым еще трудней».
— Хочу, — сказал Никита и взял стаканчик, — прекрасный нарзан. Большое спасибо.
Он ласково сжал ей руку повыше локтя. Она чуть прикрыла веки — ответила. Никита ушел.
Яя появился через два месяца, когда Никита решил, что уж никогда его не увидит. Такой же угодливый, суетливый и противный. Да и с чего бы ему перемениться за столь короткий срок?
И на этот раз он помогал грузчикам. Нет, Никита все-таки не забыл того мимолетного, тяжелого взгляда шофера, когда передал ящик с мазутной пятерней в другую машину.
Ваня Федотов по-прежнему ходил по пятам за караван-баши, а Никита отмечал те ящики, которые тот таскал самолично. Но ящики были абсолютно одинаковые, и точно запомнить нужные ему было невозможно.
Никита примерно только отмечал места, куда ставил свою ношу Яя. Он напряженно вглядывался, но никакой пятерни на ящиках не было.
«Я становлюсь маньяком», — подумал Никита. И расхохотался, когда Таня, которой он рассказал о своих сыщицких бесплодных опытах, повторила эту фразу слово в слово.
— Никита, ты становишься маньяком. Не пришлось бы тебе менять профессию, — сказала она. — Таможенник с манией подозрительности — это ужасно. Профессиональная непригодность.
— Таможенник должен быть подозрительным.
— В нормальных, разумных пределах, если к этому есть веские основания.
— А пятерня?
— Господи, да ты же сам говорил, что проверил этот дурацкий ящик и ничего не нашел! Думаешь, шоферы и грузчики, прежде чем начать работать, отмывают руки, как хирурги?
— Ладно, я сделаю еще один опыт. Посмотрим.
Он проделал этот опыт. Но эксперимент провалился. В награду получил насмешки.
Было так.
Для контрольной проверки Никита взял те ящики, которые самолично сгружал Яя. Он ничего не сказал Авезу, и тот очень удивился, когда Никита вывалил из одного ящика все сухофрукты и проверил чуть ли не каждую урючину. Ничего не было. Упаковать вновь, как было, Никита не сумел — около трети урюка не влезало обратно.
— Ящик испорчен. Некондиция, — насмешливо констатировал Авез.
— Составим акт. Высчитаем из моей зарплаты, — буркнул Никита. Он был зол на самого себя, но упрямство, о котором он даже не подозревал, заставляло его действовать дальше.
Семь бед — один ответ.
И Никита провел свой опыт. За грузом автоколонна пришла через два дня.
И снова первым влетел, сияя, как победитель автогонки, тот шофер. Никита уже знал его имя.
Керим Аннаниязов, Керим Аннаниязов, Аннаниязов Керим.
В паре со своим грузчиком он погрузился первым. Никита наблюдал. Из тех ящиков, которые сгружал Яя, в машину Аннаниязова попали два или три. Не больше.
И те, перемешанные в кузове с другими, Никита не смог бы отыскать. И все же, стиснув зубы, он решился на свой опыт.
Подошли еще три отставших от колонны грузовика. Никита подозвал Бабакулиева и капитана Чубатого.
— Я вас прошу не смеяться надо мной, — серьезно сказал он. — Я хочу перегрузить груз с этого «ЗИЛа», — он показал на машину Аннаниязова, — в эти три. Поровну. А его загрузить другими ящиками.
— Зачем? — изумился Бабакулиев.
— В чем дело? — капитан насторожился. — Что-нибудь неладно? Объясни, в чем дело?
— Не знаю, — честно признался Никита. — Не знаю, но все равно сделаю. Я что-то чувствую, а что — не знаю.