Из разговора с замполитом подразделения стало известно вот что. Да, Евгений Киселев, по крайней мере, девять месяцев был у них на хорошем счету. Правда, заносчив немножко и любит на виду быть, любит, чтобы похваливали его. А хвалить есть за что — отлично играет на баяне, хорошо рисует и декламирует, вроде бы даже стихи пишет, перворазрядник по шахматам. Словом, одаренный парень. Понимая это, не переносит, когда разговаривают с ним властным голосом — тогда вступает в пререкания и даже дерзит. Исполнителен, правда тут есть одна особенность: сделает наилучшим образом, если и пустяковое задание преподнести ему как очень важное и ответственное. Тут он и людей за собой может повести.
На десятом месяце службы в подразделении побывал его отец, известный лектор-международник. Случай редкий, но после отъезда отца ефрейтор Киселев резко изменился в худшую сторону. Обычно бывает как раз наоборот. Солдаты рассказывают, что тут каким-то образом дело связано с девушкой, которую Киселев любит и твердо решил жениться на ней, а родители категорически против этого брака… Командир и замполит как-то все не могли выкроить время, чтобы поговорить с Киселевым, да и не так-то просто это — дело деликатное… Трижды Киселев был замечен пьяным. За последнюю пьянку получил лично от полковника Дементьева десять суток гауптвахты и по его же распоряжению отчислен из подразделения, хотя замполит и командир энергично возражали против этой крайней меры, потому что твердо убеждены — не пропащий парень…
— Вот они какие пироги… — Зимин покачал головой. — Как видишь, дело с Киселевым не такое уж простенькое. Тут даже любовь… Не-ет, командирским разносом мы все дело испортили бы. Теперь-то понимаешь, надеюсь, почему к серьезному разговору с солдатом надо серьезно готовиться, даже тактику разрабатывать? Будешь спорить со стариком или согласишься?
Бабкин рассмеялся и поднял вверх руки:
— Капитулирую безоговорочно!
— Ну и молодец. Теперь позови Киселева.
Четко, может быть даже чересчур четко, бравируя строевой выправкой, Киселев доложил о своем прибытии. «Какое все-таки рослое пошло поколение, — подумал Зимин, глядя на Киселева. — Вот и Санька вымахал на целую голову выше отца».
— Садитесь, Киселев, разговор у нас будет некороткий.
Киселев чуть заметно пожал плечами и сел на краешек стула. Не сел, а как бы переломился надвое, подавшись туловищем вперед, и застыл в напряженной позе.
— Разговор поначалу будет неприятный, а дальше — от вас зависит.
— Я уже привык к неприятным разговорам.
— Неважная привычка. — Зимин сделал продолжительную паузу.
Бабкин шумно вздохнул и скучающими глазами уставился в потолок: что-то здесь никакой особенной тактикой не попахивало, сейчас Петр Андреевич достанет из кармана окурки, подобранные возле воронки и, опираясь на эти неопровержимые вещественные доказательства, начнет, что называется, припирать Киселева к стенке. На это нехитрое дело и у Бабкина хватило бы ума…
Нет, Зимин начал не с вещественных доказательств.
— Мне стало известно насчет вчерашнего инцидента в столовой, — сказал он официально, а продолжал с укором: — Я не стану объяснять, что в армии не полагается нянек и прислуги, солдаты все делают сами: моют полы, подметают двор, работают на кухне, ухаживают за скотом и даже коров доят. К слову сказать, наш Борисов доит коров не по своей доброй воле — выполняет приказ командира. И хорошо выполняет, надаивает молока в два раза больше своего предшественника и занимает первое место в части. Так-то вот… И замечу кстати: он у нас имеет первый спортивный разряд по легкой атлетике, как и вы по шахматам. Я не ошибаюсь насчет шахмат?
— Не ошибаетесь, товарищ майор. Но я никому не говорил об этом.
— У нас ведь, слава богу, связь работает неплохо. Лейтенант Бабкин связывался с подразделением, где вы служили до нас. На прежнем месте, оказывается, вы оставили о себе и хорошую память… Но вернемся к Борисову. Он у нас отлично стреляет, великолепно владеет самбо. И ко всему этому — надежный товарищ, добрый, отзывчивый, последним поделится. У нас очень уважают его. И в первую очередь не за спортивные там успехи, и даже не за то, что он надежный товарищ. Как известно, на Руси испокон веков уважали кормильцев. В этом вчера вы и сами убедились. Солдаты не пропустили мимо ушей вашей злой подковырки над кормильцем: дескать, не мужское это дело — дергать корову за сиськи. Они вас просто-напросто вытолкали из столовой…
Киселев по-мальчишески шмыгнул носом:
— Извините, товарищ майор. Я действительно великую глупость сморозил.
— Это уже хорошо, Евгений, это мы общий язык находим. Жить нам под одной крышей придется еще больше года, и общий язык очень нужен. Мне бы хотелось, чтобы вы на это печальное недоразумение взглянули и с другой стороны. Вам приходится круглые сутки быть среди солдат, спать в одном кубрике, есть в одной столовой, стоять в одном строю, нести одну и ту же службу. И худо будет, если восстановите против себя всех солдат. Конфликт с командиром — одно дело. Тут можете наряд вне очереди схлопотать или какое другое наказание. Ничего хорошего в этом, конечно, нет. Но куда хуже, если вступите в конфликт со своим братом-солдатом, с которым круглые сутки вместе. И вместе не какую-то неделю, не месяц придется быть, а еще целый год.
Бабкин уже не смотрел в потолок скучающими глазами. Он посматривал то на Киселева, нет, не провинившегося, а понявшего вину, уже сидевшего не на краешке стула, а в глубине его; то переводил взгляд на майора Зимина, озабоченного, недовольного и одновременно по-отечески сочувствующего Киселеву, молодому парню, оказавшемуся в трудном положении.
— Солдаты к вам настроены неважно, и вы к этому, надо признаться, приложили все усилия, — продолжал Зимин. — И вам же, а никому другому, надо предпринять все, чтобы наладить с ними нормальные отношения.
Киселев сидел, склонив голову. Поднял виноватые глаза и спросил глухим голосом:
— Как это сделать?
— У меня есть одно предложение, но, чтобы выполнить его, нужно мужество. Я советую сегодня же на боевом расчете перед строем заставы признаться в своем неправильном, или как вы найдете нужным охарактеризовать, поведении и попросить у Борисова извинения. Нелегко это, а другого выхода не вижу.
— Я сделаю это, товарищ майор, — после долгого раздумья согласился Киселев.
— Вот и хорошо. Но еще и о другом надо подумать. Кроме прямой службы у нас каждый что-нибудь делает для заставы, для своих товарищей. Например, сержант Барвенко рисует, тот же Борисов занимается с любителями брусьев и перекладины, Ухов — штангист. Есть у нас любители петь и плясать, но вот беда — нет баяниста, демобилизовался недавно. И к вам такая просьба, Евгений: запылился наш заставский баян, подарок шефов, возьмите-ка его в руки, а?
— Хорошо, товарищ майор, баян не будет пылиться.
— Ну вот и славно! У нас музыкантов тоже любят и при случае не дадут в обиду… Напоследок у меня еще два вопроса. Ваш отец — известный лектор-международник. Вы не можете посодействовать, чтобы он приехал к нам на заставу? С пропуском мы устроим.
Киселев снова опустил голову, долго молчал, лицо его снова стало отчужденным:
— Нет, я не могу содействовать этому. Извините, товарищ майор, не могу.
— Ну, что ж… Признаться, ваш отказ и удивляет немножко — не каждый солдат откажется от встречи с отцом или матерью. Не было таких случаев… И второй вопрос: почему вы призваны на два года позже своих сверстников?
— Я учился в университете на филологическом. Родители настояли, а я хотел в политехнический поступить. Мне это по душе… В четвертом семестре завалил экзамены. Вот и отчислили — сейчас, знаете, в вузах не особенно уговаривают.
— Что-то не очень огорчает вас это отчисление.
Киселев впервые рассмеялся:
— Не огорчает. Зато родитель мой расстраивается. Я ведь английский неплохо знаю, с дошколят изучал, говорят, способности есть к языкам. Но ведь тот же английский, по-моему, не только филологу, но и инженеру не худо знать.
— Верно, не худо. Я сыну завидую — он этот английский тоже знает. Это нелишне и лейтенанту.
— Этот молодой парень-лейтенант — ваш сын?
— Да, сын. И родился на заставе, — не без гордости признался Зимин. — Ну, что ж, Евгений, спасибо за откровенный разговор. Можете идти.
— Есть идти!
Когда он ушел, Зимин проговорил задумчиво:
— Вот какие теперь пошли солдаты, дорогой ты мой Сергей Николаевич: английский язык знают, первый разряд по шахматам имеют.
— Что и говорить, солдат пошел грамотный. Только меня другое интересует: почему вы, Петр Андреевич, не задали Киселеву главного вопроса?
— Насчет окурков? Еще успеется. Сейчас ведь другое было важно: подготовить Киселева к этому главному вопросу, снять с него отчужденность и настороженность. Судя по всему, это удалось…
Утренняя проработка следа нарушителя, еще «свеженького» и не «остывшего», помогла не только восстановить маршрут преступника, но избавила заставу от лишних осложнений. Позвонил полковник Дементьев. Он всегда разговаривал, не жалея голоса, и поэтому Бабкин слышал весь разговор, как будто сам держал телефонную трубку.
— Правому твоему соседу за сегодняшнее объявим благодарность в приказе, — говорил командир части. — Пограничный наряд в полном составе получит знаки отличия. Молодцы! А как посоветуешь поступить в отношении тебя и твоих простофиль?
— Выдать то, что заслужили, товарищ полковник, — спокойно ответил Зимин.
— Во всяком случае, благодарности не будет. Догадываешься, почему?
— Не догадываюсь, а твердо знаю, товарищ полковник. Еще утром проработали след нарушителя.
— Уже? Вон как! — удивился полковник Дементьев. — Предусмотрительно действуешь, и без напоминаний. Хвалю! Какой же вывод?
— Для нас самый неприятный: наш наряд прохлопал Казаченко, спугнул его и вынудил изменить направление, углубиться в лес. А так бы все события разыгрались на нашем правом фланге.