Чего же ждут от него? О, немного! Знакомиться с советскими туристами, например. Предложить им почитать кое-что из печатных изданий НТС…
Получив согласие Бринкера, Иван Францевич велел ему ехать домой и ждать.
Ожидание затянулось. Бринкер уже стал подумывать, что удачно отделался, никто его не трогает, ни полиция, ни русские ультраправые. О том, что они сотрудничали с Гитлером, Касу известно. А если посадят в тюрьму? Прощай адвокатская карьера!
Иван Францевич объявился через три месяца.
— Отставим туристов, — сказал он. — Вами интересуются люди Вильца.
— Какого Вильца?
Он не сразу сообразил. Имя «невидимого миллионера», финансирующего реваншистов, упоминалось часто на митингах, на дискуссиях, когда Бринкер был студентом в Бонне.
— Это связано с Клотильдой Пренцлау, — продолжал Иван Францевич, не дав Касу прийти в себя. — С вашей пассией. Вы давно ее не видели?
— Давно.
— Она стала почти коммунисткой. Барышня столь активна, что ее посылают на Восток. В Варшаву, в Хельсинки, затем в Советский Союз. Включили в состав делегации.
— При чем тут я? — прервал Кас.
Они сидели в пивной. Иван Францевич, посмеиваясь, сдувал пену, подмигивал Касу.
— Вильцу представили ряд кандидатур. Он выбрал вас. Вы иностранец, не немец. Это очень важно. Вы способны объясниться по-русски. Второе достоинство. Стало быть, среди всех поклонников Клотильды Пренцлау вы самый перспективный. Для Вильца, во всяком случае. Мы вас рекомендовали, наши решили вас, так сказать, дать взаймы Вильцу.
Так Бринкер был завербован для очередной операции «Ост — Вест».
— Через месяц вы стартуете, — предупредил Иван Францевич. — Вас надо подковать, как говорится.
Кас снимал в Лейдене комнату недалеко от университета, возле старой ветрянки. В ожидании гостя он терзался, новое задание пугало.
Иван Францевич явился с портфелем, извлек бутылку французского коньяка и кипу бумаг.
— Выпьем потом. Сперва займемся…
Он развернул схему советского вагона, курсирующего на международных линиях. Предложил Касу вообразить, что его комната над черепичными крышами, над сонным водоемом, над плакучими ивами и есть вагон. Прежде всего сунуть листовки в ящички с советской пропагандой…
Иван Францевич расхаживал по комнате походкой фланера, с неизменной усмешечкой, часто раздражавшей Каса, и показывал. Пачка листовок наготове, в кармане. Быстро вытащить, сделать вид, что перебираешь советские книжки, сильно увлечен. Таков первый этап. Затем подбросить компрометирующий материал делегатам. Клотильда — великолепный предлог для посещений, лучше не придумаешь. Навести пограничника на одного из делегатов. Выбрать парня помоложе, не из лидеров, конечно…
Документация — так Иван Францевич называл груз, поручаемый Касу, — будет находиться в специальном халате, под одеждой. Так как груз значительный, стесняет движения, местами выпирает, — часть целесообразно выложить. В укромном уголке, например в уборной. В уборной удобнее всего. Отпирай тайник по мере надобности, никто там рыскать до границы не станет.
А потом — пускай ищут, пускай найдут листовки!
Снимать с себя не все, небольшую долю сберечь. Нельзя же без аварийного запаса! Вдруг делегаты обнаружат подарки раньше времени, до пограничного контроля. Изловчиться, подкинуть еще.
На следующих занятиях Иван Францевич повторял с Касом пройденное, наставлял, как расположить к себе советских — проводника, пограничника, дорожного спутника. Дал прочесть книгу американского советолога. Первое требование — волосы и бороду подстричь. Косматых в России не любят. Устранить все признаки хиппи, прилично одеться, не впадая, однако же, в старомодность.
Для советских он — сын русской, угнанной гитлеровцами. Это вызывает сочувствие. На самом деле мать родилась во Франции. Из России — бабушка, графская экономка, уехавшая вместе с хозяевами в семнадцатом году. Растила Каса, приобщала к русской грамоте.
Кас усердно зубрил свою легенду. И все чаще донимала мысль: так ли она безупречна, как думает Иван Францевич? Не таит ли ловушки? Не покажется ли преднамеренной встреча с Кло? Может быть, написать ей? Дескать, узнал из газет, что ты в делегации. Сам собирался поехать, послушать, о чем речь…
Наставник отсоветовал.
— Менять не стоит. Сам Вильц утвердил план операции. Незачем писать барышне. Вы ведь разошлись в убеждениях. Кроме нее есть другие делегаты, они вас не знают. Их вождь, заклятый коммунист, он почует подвох. Чужака он не подпустит. Случайность в данной обстановке выгоднее. Барышня сама введет вас в свою компанию.
Кас все же нервничал.
Ему шили исподнее с кармашками. Он ездил на примерки в Амстердам, в угрюмое, холодное здание на окраине. Молчаливая женщина с серым лицом суетилась вокруг Каса, держа иголки во рту и, вынимая их, что-то шептала. Помещение казалось ему склепом, а белое полотняное одеяние саваном.
Поверять свои страхи Ивану Францевичу Кас стеснялся. Он выражал их иносказательно, принимался бранить Вильца и его прислужников.
— Я сам не в восторге от них, — соглашался Иван Францевич. — Но будем реалистами. Вы не можете желать победы коммунизма. И вы к тому же не китаец. Ну, поиграли в китайцев, наколотили посуды в супермаркете. Это же не революция. Вы, простите меня, буржуа, такой же, как ваш батюшка. По Марксу он — мелкий предприниматель. Супермаркет его берет за глотку, и вы заступаетесь.
— Ладно, оставим политику, — огрызнулся Кас. — Я просто спасаю свою шкуру. Вопрос, удастся ли…
Наставник продолжает доказывать, что сомнений быть не должно, все пойдет как по маслу. Советские не доверяют иностранцам, а немцам тем более.
— Не нервничайте. Если разговор примет щекотливый оборот, отвлекитесь чем-нибудь, скажем едой. Это и собеседника отвлекает. Вызывает желудочную реакцию. Захватите с собой десяток пакетов с сухой картошкой.
Смеется он, что ли?
— Ничего страшного нет, — повторял Иван Францевич. — Я не допускаю возможности провала, конечно если вы сами не струсите и не испортите игру. Ну, тогда…
Он оборвал фразу, пожал плечами и прибавил, хохотнув:
— Вы же в своем уме.
Хельсинки. Шумное фойе Месухалле — огромного зала для выставок и митингов. Кас разыграл неожиданную встречу, отрепетированную в Лейдене, столкнулся с Кло носом к носу, неловко чмокнул куда-то в подбородок и даже наступил ей на ногу.
Она охнула, вырвалась, потом оглядела его и сказала насмешливо:
— Что за маскарад?
Он понял, — ведь Кло не привыкла видеть его в накрахмаленной рубашке, в галстуке, остриженным и причесанным на манер старших. В Бонне он ходил в выцветших, залатанных джинсах, всклокоченный, с ожерельем из ракушек и в обвисшем свитере толстой вязки, разношенном почти до дыр. Зимой он надевал поверх свитера овчинный полушубок, от которого пахло кислым.
— Старею, Кло, — сказал он.
Она представила его Мицци Шмаль, старшей подруге, наставнице. Он и ей выложил заготовленное: прошел все стадии протеста, разочаровался в диком студенческом бунтарстве, оторванном от масс. Мицци это понравилось.
На другой день он хвалил речь Курта на слете, речь советского представителя. И объявил, что поедет в Советский Союз. Так близко! Грешно не воспользоваться оказией.
— К ревизионистам? — издевалась Кло. — Влетит тебе от председателя Мао!
Кас не склонен был шутить. Вопрос слишком важный. Ему надо убедиться воочию, правда ли, что советские становятся буржуями, обросли жиром.
Он спросил Кло, в каком вагоне места у делегатов, и сказал, что попытается взять билет туда же, в пятый. Вернулся С вокзала расстроенный. Досадно! Дали в седьмой.
Два года назад у них было что-то вроде любви. Кас доказывал, что всякая прочная привязанность сковывает свободу. Кло насмешливо соглашалась.
Вскоре она отошла от него.
Интерес друг к другу, однако, сохранился.
Поезд замедлил ход, железная дорога поворачивала, огибая болото, — кочковатое, ржавое, с редкими деревцами-карликами. «Пятнадцать минут до остановки, — подумал Калистратов, глядя на Бринкера, на апельсины в его руках. — Пора кончать. Но здесь, в коридоре, неудобно. Свидетели ни к чему».
— Что же мы стоим! — спохватился майор. — Прошу!
Он открыл служебное купе, сел к окну, усадил Бринкера напротив.
Бринкер опустил апельсины на столик, придерживает их, катает ладонью, не может оторваться.
— Кушайте! — говорит майор. — Пропадает же!
Бринкер выбирает апельсин покрупнее, вертит в руках, принимается чистить.
— Хочу поделиться с вами, господин Бринкер, некоторыми соображениями, — начал майор. — Я пришел к заключению, что немцы не виноваты. Кто-то подбросил им листовки.
— Да, вы думаете?
— Абсолютно уверен. Будем рассуждать логически. Человек, который это сделал, хорошо знал распорядок дня делегатов, расписание, понимаете?
— Понимаю, понимаю.
Пальцы Бринкера задвигались как будто быстрее. Он с силой вонзил ноготь, не очень чистый ноготь с каемкой черноты. Брызнул сок.
— Получается вот что, господин Бринкер. Вы часто бывали в пятом вагоне, бывали и в отсутствие делегатов, — вы и только вы.
Еще не договорив, майор достал из кителя билет. Положил на скатерть, разгладил, перевернул обложку.
— Потом я обратил внимание на одну деталь. Тут две цифры, одна из них зачеркнута. Хотелось бы внести ясность…
Он нагнулся над листком, прижал палец под цифрами, и чуть не вздрогнул — так резко дернулся Бринкер. Пальцы его стала сводить судорога, клочки апельсиновой кожуры полетели на стол. А затем лицо Бринкера наполовину скрылось, он поднял апельсин ка рту и жадно впился в него.
— Вагон номер семь, так? Ваш вагон. А рядом другая цифра, зачеркнутая.
— Я не участвовал. Это касса, касса…
Он кромсает зубами апельсин, захлебывается соком, чавкает и лепечет. Он отпирается, он обижен подозрениями, он не может взять в толк, на чем они основаны. А Калистратову слышится признание вины, потому что Бринкер давится, выплевывает слова вместе с лоскутками кожуры, с косточками, забыл приличия. И щеки, и нос у него мокрые, и сок на его руках смешивается с вагонной копотью и заливает скатерть. Не выдержал, сорвался. И сам, верно, не сознает, как он жалок.