— Порхай в воду, Соловушка! — крикнул Таранчик. — Или соловьи не плавают?
Вернувшись, он выскочил на берег, подхватил Соловьева, поднял его над головой и понес в воду.
— А вы чего, хлопцы, не раздеваетесь? Смотрите, чтоб не покаялись. Подпаритесь! — пригрозил он стоявшим на берегу. Соловьева, который извивался в его руках, Таранчик унес далеко от берега и бросил там в воду; тот взвизгнул, окунулся, вынырнул и саженками поплыл на середину.
— А вы чего сиротами прикидываетесь! — накинулся подошедший Мартов на Земельного и Фролова. — А ну, марш в воду!
Земельный нехотя начал раздеваться, а Фролов продолжал стоять.
— Ну, а ты чего раздумываешь? — прикрикнул на Фролова Мартов и начал быстро раздеваться.
— Я плавать, товарищ лейтенант, не умею.
— Хлопцы научат, — сказал Земельный. — Здесь мелко. Пошли!
Фролов и Земельный, не торопясь, начали раздеваться. Земельный и в одежде напоминал богатыря, а раздетый он и вовсе походил на Прометея, и Фролов рядом с ним казался сухой щепкой. Лишь когда Земельный повернулся спиной к озеру, чтобы уложить одежду, стало понятно, почему он не хотел купаться. Вся его спина была изуродована рубцами.
Я стоял недалеко от берега, готовый броситься в воду, но теперь забыл об этом.
— Где это тебя так? — тихо спросил Фролов. Земельный хмуро взглянул на него и, ничего не сказав, тяжело пошел в воду.
Карпов, увидя спину Земельного, воскликнул:
— Кто это тебя так?..
— Любашка дюже горячо обнимала, — неласково ответил Земельный. Он плавно погрузился в воду и, загребая огромными руками, легко поплыл от берега.
— Чудак ты, — возразил Таранчик. — Кто же может сделать такое, кроме фашистов.
— Рота, кончай купаться! — кричал с берега дежурный по роте. — Обе-едать!
Из воды начали выскакивать солдаты, освеженные купанием.
Рано утром колонна остановилась на опушке большого соснового леса, вблизи артиллерийского полигона, который тянулся далеко на север. Солдаты, составив ружья «в козлы», получали боеприпасы, набивали пулеметные ленты холостыми патронами, заливали в кожухи пулеметов воду. Офицеры были собраны на совещание к командиру подразделения. Там же был зачитан приказ о занятии позиций. Оказалось, что большая часть нашего подразделения ушла на другую сторону полигона, чтобы сделаться «противником», от которого нам придется «обороняться». И уж всякому известно: оборона — это окапываться и готовиться к отпору.
Возвратившись с совещания, мы застали роту в состоянии деятельной подготовки к предстоящим «боям». Илья Коробов, командир третьего взвода, подошел к Фролову, укладывавшему снаряженную ленту в коробку.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он.
— Оружие готовим, товарищ лейтенант, — бойко ответил Фролов.
— А ну, покажи лопатку.
Фролов отстегнул лопату и подал Коробову. Тот, пощупав ее лезвие, строго сказал:
— Лопаты точить надо! Это вам не то, что до сих пор: выйдут в поле взводом, постреляют и — домой. Здесь сначала покопать придется, учтите! — Коробов отдал лопату и поспешил к разостланной плащ-палатке, на которой мы собрались завтракать.
— К-хе-ге! Вот эту крепость мы должны взять штурмом, — сказал он и прилег на край плащ-палатки.
— Какую крепость? — не понял Мартов.
— А котелок-то. Это, брат, железная крепость, — серьезно разъяснил Коробов. Этот человек, высокий и плотный, обладал незаурядной силой, все он делал как бы сплеча.
Плюхнувшись на плащ-палатку, он неловко заворочался на ней и опрокинул крышку котелка с котлетами.
— У-у, медведь, — ворчал Мартов. — И вечно у него несчастия. Подвинься!
Коробов послушно отодвинулся на край плащ-палатки, собрал рассыпанные котлеты и с обычным усердием принялся за еду.
Солдаты, возвращаясь от походной кухни, группами устраивались на завтрак.
После завтрака Коробов свернул плащ-палатку, положил ее под голову и развалился на мягкой хвое.
— У нас на Орловщине говорят: после хлеба-соли — семь часов отдыху!
— У нас тоже говорят, только посмотрим, удастся ли тебе это, — возразил Мартов.
— Да-а, а дома уж я бы не упустил такого случая, — мечтательно произнес Коробов и закрыл глаза, пытаясь задремать.
— А ведь я был бы сейчас в Харькове, — с сожалением выговорил Блашенко, — если бы не Горобский.
— А что Горобский? — спросил Мартов.
— Хотя Горобский и в самом деле тут ни при чем, — словно про себя продолжал Блашенко, — ведь он не подавал рапорт. Это — батя. Это он поставил меня в график, а его отпустил в первую очередь… Заслуженный, что сделаешь.
— Конечно, заслуженный. Разведчик ведь — глаза и уши полка, — вступился Мартов. — «Языков» они исправно доставляли.
— Сам что ли он за «языками» ходил, — возразил Блашенко. — Он и в разведку за то только попал, что по-немецки где-то раньше научился говорить.
— Ходил и сам, — не уступал Мартов, — даже, говорят, в форму немецкого офицера одевался…
— Вот-вот, — перебил его Коробов, — нарядиться он может. Нагладится, начистится — артист! А уж рассказать-то он сумеет, тоже не хуже артиста, — заключил Коробов и повернулся вниз лицом, уткнувшись в свернутую палатку.
Все замолчали.
— Смотрите! А ведь это «противник» там ползет, — вдруг сказал Мартов, указывая на невысокие холмы.
Мы быстро поднялись и стали всматриваться в даль полигона. Действительно, между невысокими холмами мелькнули два броневика, и за ними, вздымая пыль, быстро скрылся за бугром легкий танк.
— Батюшки, опять война, опять солдату маяться! — комически взвыл Коробов, на диво бесшумно оказавшийся возле нас. Он стоял, приставив к глазам бинокль и указывая на гребешок серого холма. Внимательно присмотревшись, там даже простым глазом можно было обнаружить присутствие «царицы полей». Наш «противник» начал уже окапываться. Ниже гребня холма, растянувшись цепочкой, деловито копошилась пехота.
— А что там за журавли стоят? — спросил Коробов, продолжая изучать местность.
— Для англичан они были страшными журавлями, — пояснил Блашенко. — Это катапульты. С них гитлеровцы запускали свои самолеты-снаряды на Лондон.
— О-о! — протянул Коробов. — А на вид так себе, чепуха, штучки… На строительные краны похожи.
Блашенко вернулся к разостланной плащ-палатке и лег на нее. Мы с Мартовым последовали его примеру.
— Воздух! — во все горло закричал Коробов, но никто не двинулся с места. Гражданский самолет шел стороной на большой высоте, не имея никакого отношения к нам.
Скоро был отдан приказ, и, мы, наконец, двинулись на позиции.
Началось сооружение долговременной обороны по всем правилам инженерного искусства. Солдаты, раздевшись по пояс, копали окопы и старательно их маскировали.
Вскоре появилась настоящая передовая линия обороны с дотами и блиндажами. В тылу возводилась вторая линия, а еще дальше — третья.
В одну из «фронтовых» ночей мы с Мартовым, обойдя посты, вылезли за тыльную стенку траншей и, развалясь на траве, закурили.
— Кто там наверху курит? Марш в траншею! — послышался сердитый голос Блашенко. Пришлось спуститься и покурить внизу. Но нам хотелось продолжить удовольствие, и, бросив окурки, мы снова вылезли на траву против нашего блиндажа.
Кое-где вздымались в воздух ракеты, и выхваченный из темноты рельеф полигона казался очень похожим на тактический макет в учебном кабинете. Изредка слышались отдельные выстрелы из винтовок и короткие автоматные очереди — внешне все, как на фронте, только нет ощущения настоящей подстерегающей опасности.
Мы молча лежали и с удовольствием вдыхали свежий воздух, глядели в бездонную пучину черного неба, усеянного множеством звезд. А мысли уносились далеко-далеко, в родную уральскую деревню.
Теперь там не глубокая ночь, а пятый час утра. Деревня просыпается. Женщины, подоив коров, гонят их на окраину деревни. Стадо собирается у пруда, над которым клубится пар. Облако пара, молочно-белое у воды, начинает розоветь сверху от зари, разлившейся над бором. Утки, проснувшись в камышах, под покровом тумана безбоязненно выплывают на середину пруда и громко крякают.
На колхозном дворе сейчас много людей, и двор похож на муравейник. Слышатся голоса ребят и звонкие, задорные — девчат. Наших девушек! И где-то среди них — она…
Короче говоря, в мыслях и в сердце было то, что называется тоской по родине.
Вдруг метрах в двадцати от нас послышался тревожный вскрик и потом шепот.
Я успел разобрать только:
— Спа-акойно, милейший!
В этих словах и голосе улавливалось что-то очень знакомое, но вспоминать было некогда.
Мы вскочили, как по команде. Приглушенный шум напряженной возни быстро удалялся в сторону «противника». Из ближней ячейки застрочил пулемет, сверкнул луч карманного фонаря, и почти одновременно в воздухе зажглась ракета. Я перепрыгнул через окоп и, не чувствуя под собой ног, понесся к группе людей, удалявшихся от линии наших траншей. Я еще успел расслышать, как Мартов приказывал кому-то в траншее:
— За мной! Быстро!
Ракета погасла, и я свернул немного влево, чтобы опередить этих людей и преградить им путь. Не знаю, как я оказался впереди бегущих, по понял, что задержать их не хватит сил. Люди, заметив меня, взяли еще левее. С криком: «Стой!» я выстрелил вверх и ринулся на них. Через мгновение меня подмяли, и я оказался в самом низу свалки. Сцепившись клубком, люди катились по полю. Я старался не только оказаться наверху, но самое главное — задержать группу или хотя бы одного-двух. Послышались голоса подоспевших с Мартовым солдат, и я усилил попытки выбраться наверх. На мне барахтались люди, я задыхался.
— Где Михаил? — раздался громовой голос оказавшегося тут же Коробова. Упершись в землю каблуками, я выгнулся мостиком и крепко обхватил лежавшего на мне человека. В самое лицо пахнуло чье-то горячее дыхание, и опять знакомые слова:
— Спокойно, милейший, спа-акойно!
Еще одно резкое движение — и я наверху.