55
Вокзальный пикет милиции. Симпатичный лейтенант за столиком что-то шустро пишет, у стенки сидят два расхлюстанных, в хлам пьяных мужика. - Да брось ты эту лабуду, - невнятно говорит одни. - Ну, прогулялись, ну, выпили, ну, телок снять пошли... Где телку снять простому человеку? На вокзале... Начальники по гостиницам кадрят, а рабочие люди - на вокзалах... Чего такого? - А ничего такого, Тимофеев, - мирно отвечает лейтенант. - Ровным счетом. Сейчас дооформлю - и ничего такого. - Ну ты волчара... - Жуткий, - соглашается лейтенант. В дверь просовывается голова сержанта: - Петр Андреич, бабу какую-то задержали. Вроде как не в себе... - Датая? - Да нет... - Может, на игле? - Непохоже. Интеллигентная такая, только пыльным мешком трахнутая. - Ну, давай сюда. Пока лейтенант дописывает, вводят Марину. - Ну, и что она там вытворяла? - спрашивает лейтенант, откидываясь на спинку стула и с интересом разглядывая женщину. Да, действительно не в себе... - К проводникам приставала. И все твердит: я должна успеть до вечера... я должна успеть до вечера... Когда к одному в пятый раз пристала, он ее нам сдал. - Странно. Вот уж в поезд сесть не проблема. Сунул на лапу - и хоть во Владивосток... - Да ей, похоже, и совать-то нечего, товарищ лейтенант, - сержант протягивает лейтенанту сумочку Марины. Тот в два движения осматривает ее со всех сторон, разевает ей пасть разреза и вновь ее смыкает. - Элементарно, Ватсон, - говорит он. - А внутри... - лезет внутрь. Бумаги какие-то... - просматривает. Мужики у стены, предоставленные самим себе, затихают - один просто заснул, другой пялится на Марину. Лейтенант с длинным присвистом чешет в затылке. - Да-а... - поднимает к Марине лицо. - Как же вас угораздило, гражданочка? - мягко говорит он. - Я должна вернуться к вечеру, - затверженно бубнит Марина. - Он с ума сойдет... - Дуй в медпункт, - решает лейтенант. - Пусть Варвара сюда подскочит... и успокоительных притащит, что ли... Вы присядьте, гражданочка, пожалуйста, - ласково говорит он Марине. Та послушно садится, глядя на него с безумной детской надеждой - она так давно не слышала ласкового голоса, что теперь ей начинает казаться: вот оно, чудо, случилось наконец. Но опамятоваться она пока не может. - Вы хоть помните, где живете? - мягко спрашивает лейтенант. - Я должна вернуться к вечеру, - повторяет Марина. Лейтенант аж головой дергает от жалости. - Что, козлы, - оборачивается он к сидящим у стенки мужикам. -Вот... вот кому запить! А вы! Уроды хреновы! - Чего лаешься-то, чего лаешься, - отвечает тот, который не спит. - Может, она б и запила, да не на что! Башли-то тю-тю! - Дур-рак, - говорит лейтенант, и в этот момент поспешно входит сержант, а за ним - пожилая медсестра в пальто поверх белого халата. - Вот, Варвара Никодимовна, пациентка вам, - говорит лейтенант. Попробуйте ее хоть как-то оклемать... Медсестра отводит Марину в сторону, в дальний угол. - Паспорт-то был при ней? - спрашивает лейтенант. - Был, - отвечает сержант. - Во... - протягивает лейтенанту. Тот читает. - Да-а... Ближний свет. Ты бумаги ее видал? - Мельком... - Ну и как понимаешь? - А чего тут понимать. В столицу правды искать приехала. - Точ-чно. Вот и нашла... - он сокрушенно мотает лобастой головой. Лучший город Земли, блин! Медсестра в уголку, подальше от пьяных, что-то мягко втолковывает Марине, дает какие-то капли, какую-то таблетку... Лейтенант опять чешет в затылке. - Что делать-то нам с ней? Марина, словно услышав и поняв, о ком идет речь, вскидывается: - Я должна к вечеру успеть домой! - Успеете, гражданочка, успеете, - мягко говорит лейтенант. - Не волнуйтесь только. Вот точно так же каких-то несколько часов назад Марина просила не волноваться мужа... - В таком состоянии ее одну оставлять нельзя, - тихо говорит сержант. - Ну, может, очухается сейчас... от таблеток... Вот что. В семнадцать сорок, кажется, состав пойдет, а к нему санитарный вагон прицеплен. Помнишь, вчера уведомление было? Вот туда бы ее запихнуть. Там и доктор есть, присмотрит, если что... и остановку у них делает... - смотрит на часы. - Мать честная, осталось-то всего ничего! Дуй, ищи бригадира поезда! - и, повернувшись к медсестре, спрашивает: - Ну, Варвара Никодимовна, как наши с гражданочкой дела? - Как сажа бела, - отвечает медсестра. - Нет-нет, - вдруг едва слышно говорит Марина, - я все слышу. Я уже... все понимаю. Простите меня, пожалуйста. - Слава Богу! - говорит лейтенант.
56
Медсестра, придерживая Марину под локоть, провожает ее к вагону. - Вот тут и доедешь, милая, - говорит она. - Остановку-то свою узнаешь? - Да, конечно. Спасибо вам огромное, Варвара Никодимовна. - Да что ты, что ты... Вот сумочка твоя, вот паспорт... спрячь поглубже. Вот бумаги мужнины. Ты их в сумочку-то не клади, запихни куда-нибудь за пазуху. А вот, - она достает из-под пальто, из кармана халата небольшую баночку с какими-то таблетками, - это возьми тоже с собой. Чтоб не волноваться. Только сейчас не принимай - одуреешь в дороге. Сейчас я тебе все, что надо, дала... А это как приедешь, на ночь. И только одну, поняла? Не больше одной в сутки, на сон грядущий, чтоб спать хорошо и ни о чем не думать. Оно сильное. Поняла? - Все поняла, Варвара Никодимовна. - Ну, с Богом... Не горюй, голуба, все образуется. - Я знаю, Варвара Никодимовна. Марина садится в вагон.
57
И снова - поезд, снова колотится полотно дороги под колесами вагонов. За окнами плывет тьма, и во тьме - неведомые, загадочные огни... Вагон видимо, от электрички; никаких купе, никаких плацкартных полок - только деревянные сиденья, и на них вповалку, кто как, лежат и сидят раненные ребята. Тяжело раненных не видно; те, кто лежит, подтянув колени к подбородку, скорее всего, просто спят; но Бог их знает. Рука на перевязи, костыль и загипсованная нога, голова в бинтах... Где-то пьют водку, передавая единственный стакан по рукам. Где-то бренчат на гитаре и поют нестройным хором:
- Я люблю строенье автомата,
Нравится мне, как стреляет он.
И роднее мне родного брата - брата!
Прыгающий маленький патрон...
Пусть в штабе командир-надежа
Решает, как нам дальше быть
Дежурный автоматчик лежа
Огнем сумеет всех прикрыть.
Пока что надобности нету.
Стоит он каменным столбом.
Приклад прижался, как собака
Меж третьим и вторым ребром...
Напротив пристроившейся в углу Марины сидит молодой парень, мальчик, в сущности, с туго и обильно забинтованной головой - и все равно слева над ухом проступило пятно крови. - Вот ты, теть Марин, - говорит он ей, как своей, - со мной, как с нормальным человеком разговариваешь, да? А я ненормальный. Я такой злой теперь, что... раньше даже и представить не мог, что бывает такая злость. На все, на всех. На весь белый свет. Кого я защищал? От кого? Я вот оклемаюсь и всех подлецов мочить пойду. Что-то много их развелось. Шкуры... Так каши не сваришь. Я их, сук, косить буду! - Не надо никого убивать, - с трудом разлепляя губы, устало и безо всякой надежды на то, что ее слова хоть что-то могут, говорит Марина. - Надо! Не надо! Что это значит? Кореш мой... вон спит, через проход - он креститься собрался, в монахи хочет... Отмаливать, что ли... или уж я не знаю. Откуда он знает, надо ему это или нет? Просто хочется! А мне наоборот. Вот как... - до него доходит черед стакана; он, прервавшись, заглатывает свою долю одним махом и по рукам пускает тару назад. Продолжает чуть перехваченным голосом: - Вот как выходит, теть Марин. Полтора года вместе оттрубили... бок о бок, спина к спине. Он меня спасал, я его спасал... а теперь расходятся наши дорожки так, что не приведи им когда-нибудь хоть на минутку пересечься. Вот... В разные стороны люди живут, теть Марин, в разные... Рокочет поезд, плывут размытые огни за обледенелыми стеклами. - Интересно, - задумчиво спрашивает парень в пространство, - а умирают они тоже в разные стороны? Плывут огни.
58
И снова ночной город, снова Марина бредет полной горящих витрин и реклам улицей. Снега навалило столько, что трудно идти, и однажды Марине встречается по пути натужно загребающий сугробы у обочины снегоочиститель. На углу, у небольшого сквера, особенное оживление. Полыхают какие-то фейерверки, висят на кустах гирлянды разноцветных лампочек, словно и впрямь - Новый год. Притулился между сугробами "рафик" организаторов-затейников. Слышны какие-то выкрики, небольшая толпа окружает полыхающий центр. Кто-то приплясывает, подхлопывает, ухает азартно... Сухо лопаются хлопушки. - Лотерея "Третье тысячелетие"! - кричит кто-то в мегафон. - Мгновенная лотерея! Начало новой эпохи! Конец страшного двадцатого века! Испытайте свою судьбу! Марина замирает, потом, чуть улыбнувшись, медленно, как в забытьи, идет туда, где весело. На ее лице проступает что-то совсем детское, глубинное. Она неторопливо проталкивается сквозь оживление и гомон - а там, в центре, что-то вроде бреда. То ли согреваясь, то ли веселясь - скорее всего, и то, и другое сразу - взявшись за руки лицами друг к другу, подпрыгивая на месте и по-детски отбрасывая в стороны то левую ногу, то правую, пляшут вместе Горбачев и Ельцин. На ступеньке открытой дверцы "рафика" сидит Сталин в накинутой поверх мундира расстегнутой шинели с колоссальными звездами генералиссимуса на погонах и задумчиво пощипывает струны гитары: - Товарищ Сталин, вы большой ученый... - Петюнька! - возмущенно кричит ему женский голос изнутри "рафика", прекрати петь, горло застудишь! Мороз! - Я репетирую, - важно отвечает Сталин. В двух шагах от них красавец царь Николай наливает себе водки в пластиковый стакан. Поворачивается чуть в сторону, спрашивает Ленина, мерзнущего в пальтеце и кепке: - Будешь? - Конечно, буду, что за вопрос, - отвечает Ленин. Николай запросто извлекает другой стакан из кармана своей широкой царственной шинели и наливает. - За такие вопросы, батенька, - говорит Ленин, картавя, - можно и в Екатеринбург угодить! Архипросто! Они чокаются. - Чем моя яма хуже твоего мавзолея? - спрашивает царь с ухмылкой. Истерически мечется один из затейников. - Где Хрущев? Куда, на хрен, Хрущев провалился? - Да не ори ты, - говорит Сталин, - он отлить пошел. Сейчас вернется... Марина обалдело смотрит на происходящее, непроизвольно продолжая помаленьку двигаться вперед. Постепенно выжидающ