— Я обожаю тебя, Лиза.
Она улыбнулась.
— А мне только этого и надо.
5
Когда раздался звонок, открывать пошла Лиза. Я так и сидел, как таракан, в алой гостиной, боясь днем даже ходить мимо окон, выходящих на улицу, бог знает, кто мог засесть, скажем, в слуховом окне на крыше дома напротив с биноклем или, например, детектором, подслушивающим разговор по вибрации оконных стекол. Ерунда какая-то, скоро от собственной тени шарахаться начну — а рисковать нельзя, раз уж взялись маскироваться.
Из прихожей донеслись два оживленных женских голоса, на лестнице заслышались шаги, и сердце у меня опять, будто я все еще лежал на больничной койке, заколотило, как боксер в грушу, короткая бешеная серия ударов и пауза, еще серия и еще пауза… Ведь я Стасю с той поры не видел и не слышал.
Они вошли. Стася, увидев меня, окаменела.
— Ты…
— Я.
Да, по фигуре уже было заметно.
Она поняла мой взгляд и опустила глаза. Потом резко обернулась к Лизе:
— Отчего же вы мне не сказали?
— У Саши спросите, — улыбаясь, пожала плечами Лиза. — Каких-то Бармалеев наш муж боится.
Она снова уставилась на меня.
— Опять что-то случилось?
— Нет. Надеюсь, и не случится.
— Ну, вы беседуйте, — сказала Лиза, — а я пойду распоряжусь насчет обеда. Вы ведь пообедаете с нами, Стася, не так ли? И сама прослежу, чтобы все было на высшем уровне. Редкий гость в доме, — повелитель — нельзя ударить лицом в грязь. Стася, я надолго.
Она вышла и плотно затворила дверь.
— Вы просто идеальная пара, — произнесла Стася, помолчав. Мы так и стояли неловко: я посреди комнаты, она у самой двери. — По моему, вы органически не способны обидеться или рассердиться друг на друга…
Я усмехнулся.
— Я от тебя тоже готова снести все, что угодно, лишь бы остаться вместе — но иногда, сама того не замечая, начинаю злиться. А ты к этому не привык в своей оранжерее — сразу замыкаешься, отодвигаешь меня и готов сбыть кому угодно. Угораздило же меня!
— Жалеешь?
Она взглянула чуть исподлобья.
— Я? Нисколько. Ей — сочувствую. Тебя мне ничуть не жалко, а себя — и подавно.
— Садись, Стася, — я показал на диван, возле которого стоял.
Она уселась на один из стульев у двери, подальше от меня. Ее и отодвигать не надо было — сама отодвигалась. Я нерешительно постоял мгновение, потом сел подальше от нее.
— Когда ты вернулся?
— Вчера.
— Надолго?
— На пол-сегодня. В семь отходит мой корабль.
— Корабль… Что вообще происходит?
Я открыл было рот, но холодный скользкий червячок крутнулся вновь. Молчи, она ведь даже не спрашивает, куда ты едешь! Додавливая гада, я старательно проговорил:
— Плыву в Стокгольм, в архив Социнтерна. И даже под чужим именем. Чернышов Алексей Никодимович, корреспондент «Правды».
Я глубоко вздохнул, переводя дух от этого смехотворного для нормальных людей подвига — но слышал бы меня Ламсдорф! ведь я разом перечеркнул многодневные усилия многих людей, старавшихся обеспечить максимально возможную безопасность моему делу и моему телу! — я на выдохе вдруг попросил, сам не ожидая от себя этих слов:
— Только не говори никому.
— Да уж разумеется! — выпалила она. — Хватит с меня сцены, которую ты устроил перед отлетом в Симбирск!
— Я устроил?! — опешил я.
— Не надо повышать на меня голос. Конечно, ты. Не Квятковский же.
Я молчал. Что тут можно было сказать.
— Он весь наш коньяк выпил, — пожаловалась она.
Я улыбнулся.
— Пустяки. Я ни секунды не сомневался.
— Он очень замерз! — сразу встала она на защиту. Как хохлатка над цыпленком. Словно ястребом был я. — В Варшаве жара, он летел в одной рубашке — а на борту кондиционеры плохо работали, и все продрогли еще в воздухе. А в Пулкове этом болотном вдобавок и вымокли до нитки. Что же мне, жмотиться было?
— Да я же не возражаю, — сказал я. — Для того и нес, Стасенька.
Она вдруг рассеянно провела ладонью по лицу.
— О чем мы говорим, Саша…
Я устало пожал плечами.
— О чем ты хочешь, о том и говорим.
— А ты о чем хочешь?
— О тебе.
Она промолчала.
— Ты надолго?
— Не знаю. Думаю, да.
— Значит, — вздохнула она, — буду встречать тебя уже с чадиком на руках.
— Чадиком? — улыбнулся я.
— Ну… чадо, исчадие… если ласково, то чадик. Это я сама придумала.
— Давно это?..
— Больше пол-срока отмотала. Уже лупит меня вовсю, как футболист.
— Думаешь, мальчик?
— Хотелось бы. Дочка у тебя уже есть. Хватит с тебя… девочек.
— Что ж ты мне сама-то не сказала?
— Она искренне изумилась.
— Как? Это я Лизу совсем уж расстраивать не хотела, не сказала, что ты мне сам разрешил!
Мне захотелось закурить. Кто-то из нас сошел с ума. И вдруг мелькнула жуткая мысль: да не «пешка» ли она уже? Как Беня, долдонивший про тягу патриарха к личной власти…
— Когда разрешил? — спокойно спросил я и поймал себя на том, что, кажется, уже веду допрос.
— Да в Сагурамо! Я была уверена, что ты все понял! Ты сразу сказал — только немножко поломался сначала насчет порядочности — а потом сказал: если без ссор и дрязг, то был бы рад.
Я все делаю, как ты сказал — ни ссор, ни дрязг.
— Ну ты даешь, — только и смог выговорить я. А потом спросил, прекрасно зная, что она ответит, если будет честна: — А если бы не разрешил, что-нибудь бы изменилось?
Она помедлила и чуть улыбнулась:
— Нет.
Я молчал. У нее исказилось лицо, она даже ногой притопнула:
— Мне тридцать шесть лет! Через месяц — тридцать семь! Имею я право родить ребенка от того, кого наконец-то люблю?!
— Имеешь. Но я-то теперь как? В петлю лезть от невозможности раздвоиться? Ведь что я ни делай — все равно предатель!
— До сегодняшнего дня ты прекрасно раздваивался. Теперь — хвостик задрожал? Тогда гони меня сразу.
Мы помолчали. Задушевная получилась встреча.
— А я шла сюда, — вдруг тихо сказала она, — и думала: удастся ли мне когда-нибудь затащить тебя в постель, или уже все?
Меня сразу обдало жаром.
— А хочется? — так же тихо спросил я.
— Вопрос, достойный тебя. Да я тут ссохлась вся от тоски!
— Зачем же ты так далеко сидишь? — я старался говорить как можно мягче, и только боялся, что после недавней перепалки это может не удаться или, хуже того, прозвучать фальшиво.
— Здесь? — с отвращением выкрикнула она.
Я опять перевел дух. Как тяжело… Язык не поворачивался, но надо же ей растолковать.
— Стасенька, по моему… Лиза уверена, что у нас с тобой это будет.
— Это ее проблемы.
— Не надо так. Даже если ты сейчас не… — не знал, как назвать. И не назвал. — Все равно ты плохо сказала. Ведь мы с тобою можем опять очень долго не увидеться, и она это понимает.
— Не хватало еще, чтобы твоя жена тебя мне подкладывала.
Я почувствовал, что у меня дернулись желваки.
Ну, самоутверждайся, — сдержавшись, сказал я глухо.
— Сашенька, я уже лет пятнадцать этим не занимаюсь. Но в ваше супружеское ложе не лягу ни за что.
— Ложе, ложе! — я уже терял терпение. Единственное, на что мня еще хватало — это на то, чтобы не повышать голос. — Стася, при чем тут ложе! — и, уже откровенно глумясь, добавил: — Вот, можно на коврике!
Она поднялась.
— Какой тяжелый ты человек, — сказала она и пошла к двери. — Не провожай. А то ведь кругом враги.
Все мое раздражение отлетело сразу. Остались только страх за Стасю и тоска. Что же она делает? Она же доламывает все! Она этого хочет?
— Стася, а обед?! — нелепо крикнул я ей в спину, и дверь резко закрылась.
Я с яростью потряс головой. Дьявол, ничего не успел даже спросить. Как у нее с деньгами? Как со здоровьем? Как с публикациями, сдержал ли Квятковский слово? По телефону вроде говорили о какой-то подборке… Дьявол, дьявол, дьявол! Бред!
С чего же начали цапаться-то?
Когда я прикуривал четвертую сигарету от третьей, в дверь осторожно поскреблись. Я обернулся, как ужаленный. Неужели вернулась? Господи, хоть бы вернулась!
— Да! — громко сказал я, уже поняв, что это Лиза.
Она правильно рассчитала: если бы мы были в спальне, то просто не услышали бы.
И она бы снова ушла. Все зная наверняка.
Она явно не ожидала, что я отвечу. Только через несколько секунд после моего «да!» оживленно влетела в комнату, и задорная, гостеприимная улыбка на ее лице сразу сменилась растерянной.
— А где Станислава? Ой, дыму-то!.. — она почти подбежала ко мне. Глянула на розетку для варенья которую я превратил в пепельницу. — Святые угодники, четвертая! Да что случилось, Саша? На тебе лица нет!
— Все, Лизка, — сказал я, снова впихивая себе сигаретку в губы. Руки все еще дрожали. — Пляши. Одной козы — как не бывало.
— Вы что, поссорились? — с ужасом спросила она.
Я неловко размолотил окурок в розетке, среди вонючей трухи предыдущих, и кивнул. Лиза, прижав кулачок к подбородку, потрясенно замотала головой.
— У нее на шестой уже перевалило… тебе, может, опять под пули лезть… Ой, дураки, дураки, дураки…
И тут же, схватив меня за локоть, энергично заговорила:
— Саша, ты только не расстраивайся, не бери в голову. Это у нее просто период такой. Я, когда Поленьку ждала, тоже на тебя все время обижалась, из-за любого пустяка. Только виду не подавала. А она — другой человек, что ж тут сделаешь. Привыкла к свободе, к независимости. Она родит, и все постепенно уляжется, она ведь очень тебя любит, я-то знаю!
— Задурила она тебе голову, Лизка, — почти со злостью проговорил я. — Не верь ей. Просто с возрастом приперло. Решила родить абы от кого — ну, а тут как раз дурак попался. Никого она, кроме себя, не любит, и никогда не любила… Ну, так что у нас с обедом? Ты вкусный обед обещала!
Она испуганно всматривалась мне в лиц. Будто не узнавала. Будто у меня выросли рога и чертов пятак вместо носа.
— Вот теперь я совсем поняла, о чем ты ночью говорил…