Итак, корсиканская эпопея закончилась для Наполеона без лавров, но с болезненными терниями. Всю ее он посчитал своей роковой ошибкой и досадовал, что лучшая пора юности, четыре года Великой революции потеряны зря, в стороне от главных событий, на задворках истории. «Если бы он не зарылся в эту горячую, сухую корсиканскую землю, если бы не сузил кругозор до темных окон старых корсиканских домов, - так обобщал его впечатления А. 3. Манфред, - перед ним открылись бы необозримые просторы»[223].
Но революция продолжалась, а вместе с ней перед гением Наполеона оставались открытыми и «необозримые просторы» для карьеры во Франции - карьеры, стократ больших масштабов и темпов, чем на Корсике. 1793 год принес ему желанную точку отсчета великих, истинно наполеоновских свершений. Да, именно тот год, кульминационный в развитии французской революции, - год, увековеченный в знаменитом, потрясающе выразительном романе Виктора Гюго «Девяносто третий год» (лучшем из художественных произведений мировой литературы о том времени), - стал началом феноменального, небывалого в истории человечества, взлета и падения Наполеона как исторической личности.
В 1793 г. Наполеон был убежденным якобинцем, поклонником самых радикально настроенных вождей революции Максимилиана Робеспьера и Жана Поля Марата. Он тогда прямо говорил: «Марат и Робеспьер - вот для меня истинные святые»[224]. Сверхуважительное отношение к Робеспьеру Наполеон сохранил на всю жизнь. «Робеспьер погиб потому, что хотел остановить последствия революции, а не как тиран, - рассуждал он незадолго до смерти на острове Святой Елены. - Если бы он не пал, он показал бы себя как самый выдающийся человек из всех живших»[225]. Сестра Робеспьера Шарлотта много лет спустя вспоминала о Наполеоне: «Он восхищался его (М. Робеспьера. - Н. Т.) талантами, его энергией, бескорыстием его патриотизма и стремлений. В это время (в 1793 г. - Н. Т.) Бонапарт был искренним республиканцем»[226]. О дружеских отношениях Наполеона с младшим братом Максимилиана Робеспьера Огюстеном и о том, как тяжело пережил Наполеон трагическую гибель обоих братьев, речь впереди. Здесь же отмечу, что Наполеон, став первым консулом Франции, принял Шарлотту Робеспьер и назначил ей пожизненную пенсию в 3600 франков[227]. Шарлота доживет до 1834 г.
Вернемся теперь в Ниццу, где Наполеон летом 1793 г., после восьмимесячного отсутствия, присоединился к своему полку. Там стала для него приятным сюрпризом встреча с генералом Жаном дю Тейлем - родным братом его покровителя в Оксонне барона генерал-лейтенанта Жан-Пьера дю Тейля. Жан-Пьер не принял республику и вскоре (27 февраля 1794 г.) сложит голову на гильотине, а вот его брат стал служить республике, как ранее служил королю, и получил от нее генеральский чин. О Наполеоне он был наслышан от брата, уже тогда проникся к нему симпатией и теперь встретил его очень доверительно, как талантливого и надежного специалиста.
Генерал Ж. дю Тейль сразу же стал доверять капитану Буонапарте ответственные поручения: назначил его командовать береговыми батареями в Ницце, а потом отправил в Авиньон, чтобы там принять орудия и амуницию для воинских гарнизонов всего юга Франции. Поскольку в Авиньоне Наполеону пришлось задержаться дольше, чем предполагалось, он использовал эту задержку для сочинения первого из своих значимых литературных трудов - брошюры «Ужин в Бокере»[228].
Бокер - местечко близ Авиньона. Там за ужином в местной харчевне Наполеон вступил в политическую дискуссию с двумя негоциантами из Марселя, жителем г. Ним и фабрикантом из Монпелье. Эту дискуссию (политически заостренную и литературно обработанную) он и воспроизвел 29 июля 1793 г. как памфлет с целью революционной пропаганды.
В Марселе тогда восстали против Конвента т. н. федералисты - республиканцы, но не левого, якобинского, а правого, жирондистского, толка[229]. Оба негоцианта, фабрикант и житель Нима, выражают их интересы. С ними резко и веско спорит «Военный», офицер, т. е. сам Наполеон. Марсельцы стараются доказать ему, что они, в отличие от вандейских инсургентов, не роялисты: «Вандея хочет короля, хочет явной контрреволюции. Война в Вандее - это война фанатизма, деспотизма. Наша война - это война истинных республиканцев, друзей закона, порядка, врагов анархии и злодейства. Разве у нас не трехцветное знамя?» Наполеон видит разницу между вандейцами и марсельцами, но смотрит дальше и глубже, на примере Корсики: «Вы говорите, у вас трехцветное знамя? Такое же знамя поднял на Корсике Паоли, чтобы обмануть народ и превратить соотечественников в сообщников своих честолюбивых и преступных замыслов. Он поднял трехцветное знамя и приказал стрелять по республиканским кораблям, изгнал из крепостей наши войска, разграбил имущество наиболее состоятельных семей, верных республике <...> и при этом имел бесстыдство называть себя другом Франции и верным республиканцем».
Наполеон проницательно усмотрел в марсельцах с их надеждами «на закон и порядок» наивных людей, обманутых честолюбцами вроде Паоли. Показав, что интриги жирондистов против Конвента служат лишь интересам общего врага Республики - роялистов, австрийцев, испанцев, он воззвал к разуму своих оппонентов, играя при этом на их патриотических чувствах: «Стряхните с себя иго небольшого числа негодяев, которые ведут вас к контрреволюции. Восстановите у себя законную власть, Конституцию <...>. Вы были введены в заблуждение. Это не новость, что кучка интриганов и заговорщиков так поступает с народом. Во все времена доверчивость и невежество толпы становились причиной большинства гражданских войн».
«Ужин в Бокере» свидетельствует не только об идейной зрелости, но и о литературном профессионализме Наполеона. «На голову выше всех брошюр, изданных как лагерем оппозиции, так и якобинцами», - так оценивает его Жан Тюлар[230]. Андре Моруа судит о нем еще более лестно, имея в виду все же молодого Наполеона: «Это лучшее из его сочинений, самое удачное и возымевшее наибольшие последствия»[231].
Сам Наполеон знал цену своему памфлету. Он очень оперативно издал его в Авиньоне за собственный счет, а после того как комиссары Конвента и в первую очередь К. Саличетти познакомились с брошюрой, они обеспечили в том же 1793 г. ее издание за счет государства. Брошюра распространялась по всему югу Франции как оружие революционной пропаганды.
Из Авиньона Наполеон вернулся к своему полку в Ниццу. Здесь его вновь ждал сюрприз - на этот раз еще более приятный и, главное, перспективный. 26 сентября 1793 г. Кристоф Саличетти с боевых позиций из-под стен Тулона доложил в Комитет общественного спасения Французской республики: «Капитан Доммартен ранен[232], и мы остались без начальника артиллерии. Но случай нам чудесно помог: мы остановили гражданина Буонапарте, очень сведущего капитана, который ехал в Итальянскую армию, и приказали ему заместить Доммартена»[233].
Итак, перед автором «Ужина в Бокере» открывается манящий путь к славе. «Если летом 1793 г. капитан Буонапарте ставит свое перо на службу якобинской республике, то осенью под Тулоном он защищает ее с оружием в руках»[234]. К концу сентября того года Наполеон был уже на боевых позициях под Тулоном. «Там возьмет его История, чтобы уже не оставлять. - гласит “Мемориал” Э. Лас Каза. - Там начинается его бессмертие»[235].
3. Тулон
Тулон к концу XVIII в. был одним из богатейших городов Франции и к тому же одной из сильнейших крепостей в мире. «Арсенал Франции», - так определил его значимость Вальтер Скотт[236]. Другой из ряда самых авторитетных англичан - биографов Наполеона - Дэвид Чандлер развивал мысль Скотта: «Тулон был не только важнейшим военно-морским арсеналом Франции, но и ключом к французскому господству в Средиземном море <...>. В Париже понимали, что если не вернуть Тулон, то неизвестно, куда дальше может расползтись пламя мятежа, уже ярко полыхавшее в Вандее. Другими словами, Тулон был теми весами, на чаше которых лежала жизнь Республики»[237].
Понятно поэтому, насколько страшным ударом для Французской республики оказалась потеря Тулона. В ночь с 27 на 28 августа 1793 г. местные власти, где задавали тон жирондисты и даже роялисты, предали Республику, устроив бунт всех недовольных политикой Национального Конвента - от голытьбы до аристократов. «Изменили не одни только аристократы, - читаем об этом в фундаментальном труде Жана Жореса. - Рабочие Арсенала, которым надоело получать заработную плату обесцененными ассигнатами, сдались ради оплаты в золоте. Так враг сначала доводил людей до нищеты, а затем на эту нищету прививал измену»[238]. «Эскадру, порт, арсенал, город, форты - все они сдали врагам Франции», - вспоминал Наполеон много лет спустя[239].
За поддержкой устроители бунта обратились к английскому и испанскому флотам, эскадры которых курсировали вблизи французского побережья. «Враги Франции» охотно откликнулись на такое обращение и высадили в Тулон многочисленный десант из английских, испанских, а также сардинских и неаполитанских моряков. На Тулонском арсенале был поднят флаг, но даже не с лилиями Людовика XVI, а с крестом адмирала С. Худа - командующего английской эскадрой