По пути от Парижа до Ниццы он сделал одиннадцать остановок (чтобы менять лошадей) и отправил Жозефине одиннадцать любовных писем. «Тобою одной полны все мои мысли», - пишет он ей в первом из них. «Моя Жозефина, моя единственная, вдали от тебя для меня нет радости, - заверяет ее во втором. - Вдали от тебя весь мир - только пустыня <...>. Ты единственный смысл всей моей жизни, а жить для тебя - моя единственная цель!»[422] Столь же страстны и нежны все его следующие письма к ней с дороги в Италию. А из Италии в коротких паузах между кровавыми битвами и ослепительными победами, которые прославят его на весь мир, он будет писать Жозефине, как мы увидим, письма еще более пылкие, буквально искрящиеся самозабвенным и неистощимым чувством любви к ней.
Возможно ли после всего сказанного о Наполеоне и Жозефине согласиться с Евгением Викторовичем Тарле и Жаном Тюларом в том, что «никто вообще из женщин, с которыми на своем веку интимно сближался Наполеон, никогда сколько-нибудь заметного влияния на него не только не имели, но и не домогались»[423]. Может быть, для Жозефины все-таки надо сделать исключение?
Глава IVИталия
О, как шагает этот юный Бонапарт!
Он герой, он чудо-богатырь, он колдун!
1. «Когорта Бонапарта»
Итак, на третий день после свадьбы Наполеон уже мчался на войну, к Итальянской армии - вершить дела, которые в этот раз принесут ему мировую славу. Уже тогда он верил в свою звезду. Но в те мартовские дни 1796 г. никто не мог и предположить, что итальянский поход генерала Бонапарта украсит собой всемирную историю войн и повлияет на судьбы всей Европы.
Мы помним, что термидорианская Директория покончила с «красным» террором якобинцев, но сохранила Республику, хотя и действовала, опираясь на крупных собственников, т. е. во благо «верхам» в ущерб «низам». В то же время она фактически продолжала якобинскую внешнюю политику - не только защищала границы Франции, но и стремилась расширить их. Поэтому для феодальных монархий Европы термидорианская, а затем наполеоновская Франция являла собой такое же исчадие революции, как и якобинская. Эти монархии вместе с Англией сколотили против Франции одну за другой семь коалиций. Если главной целью Англии было сокрушить в лице Франции своего экономического конкурента, то другие коалиционеры еще и стремились вернуть Францию к ее дореволюционному, феодальному status quo.
Первая коалиция сложилась в 1793 г. Ее составили Англия, Австрия, Пруссия, Испания, Голландия, Сардинское и Неаполитанское королевства. В 1795 г. к ним присоединилась Россия, которая, однако, в войну пока не вступала, хотя Екатерина II отреагировала на казнь Людовика XVI более чем воинственно: «Надо непременно искоренить самое имя французов!»[424] К 1796 г. для Франции особенную опасность представляли две державы: Англия (она щедро субсидировала, или, говоря современным языком, спонсировала все семь коалиций) и Австрия как главная военная сила первой коалиции, поставлявшая для нее «пушечное мясо».
Австрийская империя династии Габсбургов в то время была, пожалуй, самой авторитетной из европейских монархий. «Венчая свою главу короною Карла Великого с титулом императора Священной Римской империи, повелитель Австрии казался властителем Германии[425] и первым среди других монархов Европы», - писал об этом российский историк, современник и близкий знакомый А. С. Пушкина Н. А. Полевой[426]. Вассально зависимой от Австрии была вся Северная Италия, представлявшая собой в то время, подобно Германии, конгломерат королевств, герцогств, графств, Папского государства и даже республик феодального типа вроде Генуэзской и Венецианской. Здесь стояла в ожидании приказа «к бою!» резервная австрийская армия фельдмаршала Ж.-П. Больё (57 тыс. человек и 148 орудий)[427].
Жан-Пьер Больё (1725-1819), бельгиец по национальности, заявил о себе еще в Семилетней войне против Фридриха Великого, за 10 лет до рождения Наполеона, и был старше его почти на полвека. А. 3. Манфред остроумно подметил, что «возраст обоих командующих определялся одними цифрами, но в разном сочетании: Больё было 72 года, Бонапарту - 27 лет»[428]. К. Клаузевиц считал Больё «незаурядным человеком», поскольку он «не только отличился на войне в Нидерландах (1794 г. - Н. Т.), благодаря чему и удостоился назначения на этот командный пост, но у него не было недостатка и в энергии, да и вообще он выдавался над уровнем заурядного службиста»[429]. Но, как заметил Д. Чандлер, его «крупнейшим недостатком было полное отсутствие инициативы, настолько жестко все его действия контролировались гофкригсратом» (придворным военным советом)[430]. Впрочем, этот недостаток был присущ всем австрийским военачальникам того времени, исключая лишь эрцгерцога Карла, который по своему положению как сын императора Леопольда II и родной брат императора Франца I (он же последний император «Священной Римской империи» под именем Франца II) мог позволить себе свободу действий, не считаясь с диктатом гофкригсрата.
Австрийскую армию фельдмаршала Больё поддерживала 25-тысячная армия Пьемонта, т. е. Сардинского королевства (в состав которого, кроме Пьемонта, входил еще крупнейший на Средиземном море остров Сардиния) во главе с королем Виктором Амадеем III - тестем двух будущих королей Франции - Людовика XVIII и Карла X, женатых на его дочерях. Сардинцы имели 60 орудий. Главные же силы Австрии численностью более 180 тыс. штыков и сабель были сосредоточены на Рейне у границ Франции. Ими командовал фельдмаршал (будущий генералиссимус) и эрцгерцог Карл (полное имя: Карл Людвиг Иоганн Габсбург) (1771-1847) - безусловно, лучший австрийский и один из лучших в мире полководцев конца XVIII - начала XIX в., великий стратег, тактик и военный администратор.
Директория тоже планировала кампанию 1796 г., считая Рейн главным театром войны. Сюда были стянуты две лучшие армии республики общей численностью до 155 тыс. человек, которыми командовали лучшие военачальники - Ж. Б. Журдан (будущий маршал Франции) и Ж. В. Моро. Они должны были нанести Австрии главный удар и открыть французам путь на Вену. Что же касается Итальянской армии Бонапарта, ей Директория отводила лишь вспомогательную роль «диверсии», дабы отвлечь на себя внимание и часть сил противника с Рейна. Соответственно, для своих войск на Рейне Директория не жалела средств (ни оружия, ни боеприпасов, ни снаряжения, ни денег), тогда как Итальянская армия была заброшена до такой степени, что, по выражению Е. В. Тарле, «походила скорее на скопище оборванцев»[431].
Действительно, когда Наполеон увидел доверенную ему армию, он поразился: армия нуждалась буквально во всем - от боеприпасов до хлеба. «У этих солдат, находившихся на гребне Альп, где восемь месяцев в году лежит глубокий снег, - вспоминал о них Стендаль, - не было ни обуви, ни теплой одежды»[432]. Солдаты ходили в лохмотьях.
Двое поручиков носили по очереди одну пару штанов[433]. «Нищая рвань», - так назвал эту армию современник Наполеона итальянский поэт Витторио Альфьери[434]. Немудрено, что в таких условиях солдаты занялись грабежом и мародерством. Дисциплина в армии разлагалась, моральные устои рушились, армия дичала. В первом же своем докладе для Директории на имя Л. Карно Наполеон заявил: «Когда солдат без хлеба, он творит такие дела, что стыдишься быть человеком. Я покажу ужасные примеры и восстановлю порядок или перестану командовать этой разбойничьей бандой»[435].
В довершение всех бед Итальянской армии ее «нищая рвань» и численно уступала противнику более чем в 2,5 раза, а по числу орудий - в семь раз. По подсчетам автора специальной монографии об итальянской кампании 1796-1797 гг. Ф. Бувье, которые А. 3. Манфред признал «наиболее точными», под ружьем в Итальянской армии к весне 1796 г., когда Наполеон принял командование, числилось 38 тыс. человек, но 8 тыс. из них составляли прибрежные гарнизоны. «В поход могли выступить не больше 30 тыс. французов» с 30 орудиями[436], тогда как им противостояли 82 тыс. австрийцев и сардинцев с артиллерией из 208 орудий.
При этом армии фельдмаршала Ж.-П. Больё и короля Виктора Амедея III были обеспечены всем необходимым, сохраняли высокую боеспособность и страдали, пожалуй, только излишней самонадеянностью от недооценки той «нищей рвани», с которой им предстояло сразиться.
27 марта 1796 г. Наполеон прибыл в Ниццу, где размещался штаб Итальянской армии, и с первого же дня, а точнее с первых часов по прибытии принялся наводить в войсках порядок и дисциплину. Начал он с командного состава, немедленно вызвав к себе четырех дивизионных генералов - равных ему по чину, но теперь его подчиненных. Каждого из них он уже знал - лично или по рекомендациям. То были три будущих маршала Франции (Андре Массена, Пьер Франсуа Шарль Ожеро, Жан Матье Фелибер Серрюрье) и не успевший стать маршалом только потому, что рано погиб, Амедей- Франсуа Лагарп. Все они, кроме Лагарпа, оставили воспоминания об этом приеме у генерала Бонапарта, ибо запомнили его на всю жизнь.
Поскольку все четверо, как на подбор, были высоченного роста, первое, что бросилось им в глаза, - малый рост, да и юность нового главнокомандующего (самый младший из них, Ожеро, был старше его на 12 лет, а предшественник Бонапарта в должности главкома Б. Шерер - на 22 года). Войдя в кабинет к Наполеону, четыре генерала снисходительно, не без усмешки, разглядывали его невзрачную комплекцию, не снимая шляп, украшенных трехцветными перьями. Наполеон был тоже в шляпе - без перьев. Он предложил им сесть и начал с ними беседу. При этом снял шляпу. Генералы последовали его примеру. Но Наполеон тут же вновь водрузил свою шляпу на голову и так посмотрел в лицо каждому из них (а взгляд у него был пронзителен и, по воспоминаниям будущего консула Франции Ж. Ж. Камбасереса, «позволял ему видеть любого человека насквозь»