За столом переговоров дипломат Кобенцль попытался было переиграть Наполеона, торгуясь с ним по каждому пункту каждой статьи, хитрил, льстил, прельщал, но тут коса нашла на камень; Кобенцль даже плакался императору Францу на то, что ему еще не приходилось встречать «такого сутягу и такого бессовестного человека, как генерал Бонапарт»[690]. Когда же граф заупрямился, не желая подписывать очередную статью о территориальных потерях Австрии, Наполеон устроил ему знаменитую скандальную сцену, запечатленную во многих источниках[691]. Он стал буквально орать на Кобенцля: «Ваша империя - это старая распутница, которая привыкла, чтобы все ее насиловали! Вы забываете, что Франция победила, а вы побеждены! Торгуетесь здесь со мной и забываете, что окружены моими гренадерами!» С этими словами Наполеон швырнул на пол привезенный Кобенцлем великолепный фарфоровый сервиз - подарок графу от российской императрицы Екатерины Великой. Сервиз разбился вдребезги. «Вот что я сделаю с вашей империей!» - яростно пригрозил Наполеон, отшвыривая от себя осколки сервиза, и вышел вон. Потрясенный Кобенцль тут же подписал все пункты спорной статьи, а в донесении императору Францу вновь пожаловался на поведение «корсиканского чудовища»: «Он вел себя как сумасшедший!»
Вот так необычно Наполеон демонстрировал в Удине свои «дипломатические способности, не уступавшие, по мнению многих авторитетов той эпохи, его военному гению»[692]. 17 октября договор был подписан, но не в Кампоформио (на полпути между резиденциями обеих сторон), как заранее было условлено и как об этом сообщается даже в солидных научных трудах[693]. Дело в том, что Кобенцль, уже перепуганный и боявшийся нового взрыва ярости со стороны Наполеона, прибыл к нему в его резиденцию Пассариано, и там они подписали договор. Таким образом, «хотя ни Бонапарт, ни Кобенцль так и не были в Кампоформио, договор, положивший конец пятилетней войне между Австрийской империей и Французской республикой, вошел в историю под именем Кампоформийского мира»[694].
Пожалуй, главным, самым выигрышным для Франции условием договора стал выход Австрии из войны, после чего первая антифранцузская коалиция распалась: Пруссия уже не хотела больше поставлять для нее «пушечное мясо», а Россия еще не успела к ней присоединиться; оставалась в состоянии войны с Францией одна Англия, но ей пришлось заново сколачивать вторую коалицию. Территориальные завоевания Франции и, соответственно, потери Австрии, зафиксированные в Леобене, теперь были подтверждены: Австрия уступала Франции Бельгию и всю Северную Италию, признавала Цизальпинскую республику, соглашалась на передачу Франции левого берега Рейна, но в порядке некоторой компенсации получала часть территории бывшей Венецианской республики и Баварии[695].
Любопытный факт: хотя переговоры в Удине шли иной раз «под барабанный бой» (выражение Наполеона)[696] и несмотря на инцидент с драгоценным сервизом Екатерины Великой, Наполеон, прощаясь с Кобенцлем, сумел расположить к себе зложелательного австрийского дипломата самокритичной оценкой своего очень уж не дипломатичного поведения. «Знаете, - сказал он Кобенцлю с улыбкой, - я солдат, привыкший ежедневно рисковать своей жизнью. К тому же я еще молод и пока не научился проявлять сдержанность, как положено дипломатам...» «Они дружески обнялись», - пишет об этой сцене Андре Кастело. И добавляет: «Они еще встретятся»[697]. Да, в феврале 1801 г. , на переговорах во французском городе Люневиле, после того как Австрия начнет новую войну против Франции и Наполеон вновь разгромит ее при Маренго.
26 октября генерал Л. А. Бертье и академик Г. Монж доставили текст Кампоформийского договора в Париж «пяти королям», как величали тогда парижане (разумеется, иронически) членов Директории. Их реакция на этот (как и прежде на Леобенский) договор была резко отрицательной. Директории не нравилось, во- первых, самоуправство Наполеона, который зачастую действовал, не считаясь с ее директивами, а такие условия договора, как признание Цизальпинской республики и уступка Австрии части земель бывшей республики Венецианской, раздражали ее. Директория не стала бы ратифицировать такой договор, если бы не видела, как возликовали, узнав о нем, оба законодательных совета и вся страна, уже измученная пятилетней войной и жаждавшая мира. «Мы многое потеряли бы в глазах общественного мнения, если бы отказались от ратификации», - признавал член Директории Л. М. Ларевельер-Лепо[698]. Как подметил А. 3. Манфред, пришлось директорам, «скрепя сердце и спрятав кулаки в карманах, сделать вид, что они счастливы миром», который добыл для них генерал Бонапарт своей шпагой[699].
Впрочем, предстояла еще одна переговорная процедура для утверждения статьи Кампоформийского мира, которая закрепляла за Францией левый берег Рейна. Здесь формально требовалось согласие мелких германских государств, входивших в т. н. Священную римскую империю. К концу XVIII в. эта средневековая империя, основанная еще в 962 г., превратилась уже в конгломерат независимых держав под чисто символическим контролем Австрии (именно австрийский император и был императором Священной Римской империи). Великий российский юрист В. Д. Спасович считал Священную Римскую империю последних лет ее существования (упразднена в 1806 г.) примером исторического мифа, поскольку она «не была ни священной, ни римской, ни империей»[700]. Чтобы соблюсти дипломатический декорум, Австрия предложила созвать конгресс с участием кроме австрийских и французских еще и представителей от Пруссии и ряда карликовых государств, которые формально входили в Священную Римскую империю. Директория, естественно, назначила первым уполномоченным от Франции Наполеона - сделала это со сложным чувством, которое Альбер Сорель определил так: «Директора одновременно считали его, Бонапарта, человеком незаменимым и неудобным и хотели, чтобы он был не там, где в данный момент находится, а в другом месте»[701].
Так, Наполеон из Милана, где он тогда находился, отбыл «в другое место», а именно в г. Раштадт (Южный Баден). Там 30 ноября 1797 г. открылся международный конгресс. Наполеон повел себя в Раштадте как победитель, не терпящий никаких возражений. Сразу после того как левый берег Рейна с крепостью Майнц был признан французским (а с этого началась работа конгресса), Наполеон объявил о своем отъезде, хотя конгресс заседал еще не один месяц.
7 декабря Наполеон вернулся в Париж после без малого двух лет отсутствия, сделавших его мировой знаменитостью. Он, безусловно, ждал что народ Французской республики встретит его с еще большим ликованием, чем то, с которым провожали его народы Италии и Швейцарии. Повсюду - в Милане и Мантуе, в Женеве и Лозанне - его засыпали цветами, воспевали в стихах, превозносили как полубога. «Цезарь поработил Италию, а ты вернул ей свободу!» - пели ему женщины Лозанны, а в Берне, который он проезжал поздней ночью, его тем не менее ждали вереницы ярко освещенных экипажей и массы людей с восторженными приветствиями: «Да здравствует Бонапарт! Да здравствует миротворец!»[702]
Но то, как встретил Наполеона Париж, превзошло все его ожидания. «Несметные толпы народа запрудили улицы. Казалось, все население столицы вышло приветствовать человека, чье имя в последнее время не сходило с уст»[703]. Народ пел и плясал при виде своего «чудо-генерала», витрины всех магазинов были украшены его портретами, ликующие парижане приветственно размахивали не только платками и флажками, но и листками специального выпуска газеты, которая так и называлась: «Газета Бонапарта и добропорядочных людей». Не только эта, но и другие газеты величали Наполеона уже «сверхчеловеком». По всему было видно, что Наполеон к тому времени уже «взял штурмом сердце нации»[704].
В те декабрьские дни только одно огорчало Наполеона - только одно, но как нельзя более: с ним не было Жозефины. Скорее всего, это и было причиной его более чем сдержанной реакции на восторженную встречу, которую устроил ему парижский люд. «Народ с таким же восторгом бежал бы вокруг меня, если бы меня везли на эшафот», - ворчливо сказал он тогда друзьям[705]. А его Жозефина задержалась на три недели в городке Невер на Луаре, где ее ждал и провел с ней очередной «сезон любви» красавчик Ипполит Шарль. Только 2 января 1798 г. Жозефина вернулась в Париж к своим апартаментам на улице Шантерен, которую как раз накануне городской муниципалитет повелел называть улицей Победы в честь ее мужа[706].
Жозефина в то время едва ли могла себе представить, как и за что славят Наполеона не только Франция, Италия и Швейцария, но и вся Европа с громким эхо по всему миру. Итальянская кампания 1796-1797 гг. сразу поставила его в ряд величайших военных гениев. «Ни один из полководцев древнего или нового мира не одержал столько великих побед в такой короткий срок <...>. За один год молодой человек 26 лет от роду затмил таких полководцев, как Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Фридрих Великий»[707]. Это сказал Стендаль - горячий поклонник Наполеона. Можно считать, что он впал в преувеличение, как бы проецируя на 1796-1797 гг. блеск последующих триумфов своего кумира. Но вот вполне нейтральный и в то же время внимательный и компетентный современник из лагеря, враждебного Наполеону, российский генералиссимус А. В. Суворов под впечатлением именно Итальянской кампании тех лет так определил тройку величайших полководцев мира: Цезарь, Ганнибал, Бонапарт