Наполеон, конечно же, сразу узнал о недавнем заходе в Египет Нельсона и мог предполагать, что английская эскадра, может быть и даже скоро, сюда вернется. Поэтому он стал спешить с высадкой своей почти 40-тысячной армии и разгрузкой чуть ли не 400 транспортных судов. Командующий его флотом адмирал Ф. П. Брюэс предложил переждать непогоду, для чего понадобилось бы часов двенадцать. Наполеон воскликнул: «Нельзя нам попусту терять время!» и приказал выгружаться немедленно возле Марабу, отказавшись от более удобной, но отдаленной якорной стоянки в Абукирской бухте. Перед высадкой он отдал приказ, в котором говорилось: «Солдаты! Вы наносите Англии наиболее чувствительный удар, перед тем как нанести ей удар смертельный <...>. Город, который лежит перед вами и в который вы вступите завтра, построен Александром!!!»[793] (он любил в минуты особых волнений ставить по три и более восклицательных знака).
2 июля, еще до рассвета, Наполеон первым ступил на древнюю землю Египта. За ним последовали генералы и отборные части войск из дивизий Ж. Б. Клебера и Л. Ш. А. Дезе. Головной французский патруль был атакован воинами племени хенади - наиболее свирепыми из местных арабов. Они убили патрульного офицера, отсекли ему голову и с торжеством стали возить ее, насаженную на копье, по улицам Александрии, вызывая восторг у одних и ужас у других горожан. Наполеон, поднявшийся на «колонну Помпея»[794], увидел оттуда, что творится в городе, который основал Александр Македонский и где уже две тысячи лет сохранялась гробница с его прахом (правда, ее точное местонахождение до сих пор не установлено). Он немедленно приказал своим гренадерам идти на штурм крепостных укреплений Александрии. Арабские защитники крепости (стрелки и канониры) оборонялись вяло, а после того, как Наполеон дал знать их шейхам (предводителям), что городу грозит разрушение, они сдались. В этом бою был ранен Клебер.
Наполеон въехал в город уже в сопровождении шейхов и быстро успокоил впавших было в панику горожан. По всей Александрии были расклеены и розданы жителям прокламации от его имени на французском, арабском и турецком языках, в которых объявлялось самое главное: «Народ Египта! Бог, от которого зависит все, сказал: “Царству мамлюков пришел конец”. Вам скажут, что я пришел погубить религию ислама. Не верьте этому! Я люблю Пророка и Коран и пришел восстановить ваши права <...>. Трижды счастливы будут те, кто останутся нейтральными, у них будет время узнать нас. Горе безумцам, которые поднимут на нас оружие, ― они погибнут!»[795]
Штурм Александрии стоил французам людских потерь: 300 солдат, убитыми и ранеными. Наполеон по праву завоевателя взыскал с местных шейхов тягловой силой: шейхи предоставили ему лошадей, вьючных ослов и верблюдов с погонщиками. Отдохнув два дня, пять из шести дивизий Восточной армии 4 июля пошли на Каир. В Александрии остался гарнизон численностью до 9 тыс. человек под командованием Клебера. Он еще не оправился от ранения и остался там в качестве коменданта.
Шестидневный переход войск Наполеона по пути от Александрии в Каир до берегов Нила через Ливийскую пустыню поверг в ужас всех участников перехода - от рядовых солдат до генералов. Никто их них ранее не мог и вообразить себе ничего подобного. Люди, одетые по-европейски, обремененные походным снаряжением, шли по раскаленной, выжженной солнцем пустыне, - как им казалось, «в адовом пекле», - почти все время без глотка воды (весь ее запас, взятый в Александрии, выпили в первый же день). Поскольку лошади и верблюды были задействованы под орудия и обозы с боевым и научным оборудованием, все - от солдат до главнокомандующего - шли пешком. Их мучили зной и жажда, водяные миражи, офтальмия (т. е. временная слепота), приступы помешательства. Иные из них сошли с ума, несколько человек (в том числе генерал Ф. Мирер) покончили с собой. Были даже случаи дезертирства, в войсках начался ропот, грозивший перейти в бунт[796].
В довершение всех бед французам не давали ни минуты отдыха конные бедуины (кочевники), то и дело наскакивавшие на экспедицию в любое время суток и так же неуловимо исчезавшие в песках. «Французские колонны, окруженные бедуинами, напоминали эскадры, за которыми следуют акулы», - вспоминал об этом переходе Наполеон[797]. Если бедуинам удавалось захватить кого-то из французов (отставших или дезертиров) в плен, они варварски их истязали: отрезали носы, уши, рубили головы и т. п.
Ропот недовольства в войсках был тем сильнее, что солдаты, побывавшие с Бонапартом в Италии, были настроены на славные победы, богатую добычу, лицезрение красот Востока, о которых они так много знали понаслышке. Теперь только железная воля и непререкаемый авторитет Наполеона удерживали их от бунта. Стоило ему появиться среди недовольных и ропщущих, «чтобы все затихло, и люди снова шли за ним покорно, как тени за душеводителем Гермесом, в пылающий ад»[798].
Наконец утром 10 июля французы увидели перед собой долгожданные воды Нила, что вызвало у них буквально пароксизм ликования. Солдаты и генералы, профессора и академики, не раздеваясь, бросались в реку, чтобы освежиться, и благодарили всех богов Запада и Востока, а главное, своего «чудо-генерала» за то, что пришел конец их мучениям.
Далее, вплоть до пирамид, французы шли по левому берегу Нила уже легко, почти весело, хотя 13 июля у деревни Шубра-хит им пришлось выдержать первый бой с кавалерией мамлюков. Наполеон построил свои войска в четыре каре с артиллерией внутри каждого из них. Желая обезопасить научную экспедицию и обоз, он скомандовал: «Ослов и ученых - в середину!» А затем приказал армейскому оркестру играть «Марсельезу», зная, как эта музыка поднимает дух его солдат. Как только конные мамлюков лавиной пошли в атаку, из каре, заглушая и дикий рев нападавших, и музыку оборонявшихся, грянули артиллерийские орудия. Первые ряды мамлюков были сметены орудийным огнем в пыль, а остальные с еще более дикими воплями отхлынули от каре и, вздымая тучи песка, скрылись. «Так, - напишет об этом Александр Дюма, - в первый раз со времени крестовых походов Восток оказался лицом к лицу с Западом».
Теперь Каир был уже близок. А в Каире мамлюки готовились к тому, чтобы разгромить пришлых гяуров (иноверцев). Номинальный правитель Египта турецкий паша Абу Бекр созвал Диван - совет каирской знати. Верховодили в нем фактические хозяева страны, вожди мамлюков дуумвиры Мурад-бей (1750-1801) и Ибрагим-бей (1735-1816). Они были настроены только на победу, учитывая, что у гяуров нет кавалерии и их пехотинцы не смогут противостоять таким, как мамлюки, первоклассным воинам на лучших в мире арабских скакунах. «Будем рубить им головы, как арбузы на бахче!» - хвастался Мурад-бей. А Ибрагим-бей поднял дух мамлюков таким описанием нечестивых пришельцев: «Неверные, которые пришли сюда сражаться с нами, имеют ногти длиной в один фут, огромные пасти и свирепые глаза. Это дикари, обуреваемые Иблисом (дьяволом. - Н. Т.), и они идут в бой скованные цепями»[799].
На заре 21 июля 1798 г. перед французами предстала сказочно красивая и пугающая картина, словно видение из «Тысячи и одной ночи»: слева - Каир с его четырьмя сотнями минаретов и величественной мечетью X века Аль-Азхар, справа - исполинские треугольники древних пирамид. А впереди уже с нетерпением ждали готовые к битве войска правоверных дуумвиров. Ждать им пришлось недолго: в тот же день, 21 июля, историческая битва у пирамид началась и закончилась.
Соотношение сил перед битвой в разных источниках определяется по-разному. Наполеон считал, что Мурад-бей имел здесь, кроме 12-тысячной кавалерии мамлюков, еще и пехоту из 20 тыс. арабов, янычар (турок), феллахов (египетских ополченцев) и 8 тыс. бедуинов[800]. Д. Чандлер, хотя и фиксирует подсчеты «некоторых авторов», согласно которым численность войск Мурад-бея «превышала 40 тыс.», соглашается с Ф. Кирхейзеном в том, что едва ли Мурад- бей имел в тот день больше 6 тыс. мамлюков и 15 тыс. феллахов[801]. Вторую, резервную, линию боевого порядка египтян составляла пехота Ибрагим-бея, которая даже не успела принять участие в сражении. Наполеон, по его данным, располагал в день битвы такими силами: 20 тыс. человек и 42 орудия[802].
Битва при пирамидах возымела неповторимый, словно театрализованный антураж. «Правый берег Нила, - вспоминал Наполеон, - был покрыт всем населением Каира - мужчинами, женщинами, детьми, которые поспешили туда, чтобы наблюдать за битвой»[803]. То было не простое любопытство: мамлюки успели внушить им, что в случае поражения они «сделаются рабами» дьявольских пришельцев[804].
В 3 часа пополудни многотысячная кавалерия мамлюков, сверкая на солнце сталью, золотом, бриллиантами, алмазными перьями своих нарядов и оглашая все вокруг столь диким ревом, что он леденил кровь - и воинов, и, еще более, зрителей, пошла в атаку. К тому моменту Наполеон уже выстроил свои колонны, как он это сделал у Шубра-хита, в пять дивизионных каре с орудиями по углам и в центре. Не известно, играл ли оркестр в тот день «Марсельезу», но прозвучало его историческое обращение к войскам перед сражением: «Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!» Комментируя эту фразу, знаменитый английский историк Арнольд Тойнби отметил: «Наполеон сознавал, что прикоснулся к струне, звук которой способен тронуть даже невежественное сердце самого грубого солдата