А. 3. Манфред выдвинул интересную, но спорную гипотезу о причинах неудачи сирийской и в целом египетской кампании Наполеона. По его мнению, «пагубно влиял и на французских солдат, и на самого Бонапарта завоевательный характер войны в Египте <...>. Под палящими лучами африканского солнца, в изнуряющих походах по раскаленным пескам пустыни - во имя чего?ради чего? - блекли или, может, даже испарялись революционные чувства, верность республиканским принципам, революционный патриотизм, воодушевлявшие еще недавно тех же солдат в итальянской кампании»[955].
Против этой гипотезы есть два существенных возражения. Во- первых, египетская кампания для французов имела не только завоевательный, но и освободительный характер: французские солдаты пришли с Наполеоном в Египет во имя и ради освобождения египтян от феодально-средневекового гнета мамлюков и ради устройства на прародине человечества современных форм цивилизации. Они и в Сирию навстречу туркам шли не только ради завоеваний, но и во имя защиты уже преобразуемого на французский манер Египта от турецкой агрессии. Это - первое. Во-вторых, блистательные победоносные кампании Наполеона 1805-1807 гг. тоже ведь заключали в себе (наряду с оборонительным) завоевательный компонент, но разве сказался он пагубно на самом Наполеоне и его солдатах? Конечно, нет.
Думается, причины египетского фиаско Бонапарта надо искать в географической, природной, национальной, религиозной, социальной специфике региона, плюс в чисто военных и даже технических моментах. Пагубно влияла на французов в Египте и Сирии совокупность таких факторов, как экзотика и удаленность театра военных действий, тяготы жутких переходов через пустыни с вспышками чумы, национальные предрассудки, уходившие корнями во времена фараонов, непостижимость мусульманских канонов и обрядов, забитость населения, еще не готового к восприятию европейских норм жизни. Кроме того, положение армии Наполеона усугубила потеря флота и, как следствие, изоляция французов в Египте без надежды на подкрепление из Франции.
Наполеон сумеет, несмотря ни на что, вновь поднять моральный дух своей армии, который, казалось, необратимо упал после Сен- Жан д’Акра. Для этого ему потребуется мобилизовать все возможные пути и средства налаживания дисциплины и всю силу своего личного, феноменально магнетического влияния на солдатскую массу.
А пока 14 июня 1799 г. 11 тыс. участников похода к Сен-Жан д’Акру вступили в Каир, соединились с войсками, оставленными здесь на время того похода, и таким образом вернулись из статуса Сирийской в статус Восточной армии. Уже в те дни их настроение и, соответственно, боевой дух стали заметно меняться к лучшему. Наполеон вспоминал об этом очень эмоционально: «Французы, вернувшиеся из Сирии, испытали при виде Каира такое же удовлетворение, какое испытали бы при виде своей Родины»[956].
5. От Каира до Фрежюса
В Каире теперь Наполеон провел целый месяц. Его солдаты - возвращенцы из-под Сен-Жан д’Акра за это время отдохнули и восстановили свою боеспособность. «Полки восполнили убыль большим числом людей, находившихся в запасных частях или выписанных из госпиталей, - читаем в записках Наполеона. - Были сформированы четыре роты из тяжелораненых и инвалидов с ампутированными конечностями; им была поручена оборона цитадели и башен. Кавалерия занялась пополнением конского состава (за счет арабских скакунов. - Н. Т.), артиллерия доукомплектовывалась»[957].
Простой люд Каира встретил возвращение «Султана Кебира» с покорностью (как он мог встретить и Джеззара-пашу), а светская и религиозная элита - даже с подобострастием. Старейший и авторитетнейший шейх Эль-Бакри при вступлении Наполеона в город подарил ему на глазах многотысячной толпы зевак «великолепного черного арабского скакуна с чепраком, расшитым золотом, украшенным жемчугом и драгоценными камнями. Лошадь на поводу вел юный мамлюк, раб шейха, подаренный вместе с лошадью»[958].
Так в жизнь Наполеона вошел его телохранитель-оруженосец Рустам Унанян (1782-1845), армянин, родившийся в Грузии. Он верно прослужил Наполеону с 1799 по 1814 г. и оставил интересные мемуары[959], а современный армянский писатель Арутюн Амирханян написал о нем превосходный исторический роман с использованием документальных материалов из пяти архивохранилищ России, а также из государственных и частных библиотек Парижа, Берлина, Мюнхена, Брюсселя, Москвы и Еревана[960].
Первый разговор Наполеона с Рустамом был таков. Наполеон спросил, может ли 17-летний мамлюк рубить врагов саблей. «Да, могу, - ответил Рустам. - Я уже зарубил несколько арабов». - «Очень хорошо. Как тебя зовут?» - «Яхья». - «Но это ведь турецкое имя. Как тебя звали на родине, в Грузии?» - «Рустам». - «Вот и теперь будут называть тебя как прежде - Рустам. Турецкое имя забудь». И Наполеон тут же подарил Рустаму саблю с золотыми и серебряными узорами и шестью крупными алмазами на эфесе, пару пистолетов с золотыми украшениями, а потом и отличного арабского коня с красивым турецким седлом[961]. Можно представить себе, как - раз и навсегда - покорило юного слугу, раба, такое внимание к нему могущественного Султана Кебира.
Принимая все меры к восстановлению боеспособности личного состава Восточной армии, Наполеон в то же время настойчиво требовал от Директории подкреплений. В письме к Директории от 28 июня он назвал общую цифру потерь Восточной армии (5344 чел.), запрашивал для возмещения такого урона еще 6 тыс. солдат, но добавил, что, если ему пришлют 15 тыс., он дойдет с ними куда угодно - хоть до самого Константинополя. При этом, естественно, он просил дослать ему орудия и боеприпасы[962]. Директория на эти, как и на предыдущие просьбы своего «чудо-генерала» из Египта о подкреплениях, ничего не ответила. Раздражение Наполеона против «бездарей-адвокатов», как называл он членов Директории (хотя из пяти директоров адвокатами были только двое - Л. Ж. Гойе и П. Роже- Дюко), давно уже нарастало и теперь становилось нетерпимым.
В таком состоянии духа Наполеон узнал, что 11 июля турецкий флот из 90 транспортных судов в сопровождении боевой английской эскадры осточертевшего всем французам Сиднея Смита бросил якорь в Абукирской бухте и высадил на берег 18 тыс. янычаров (отборной пехоты). Командовал ими сераскир, т. е. фактический правитель Румелии (турецкой провинции на Балканах) Мустафа-паша. С ходу захватив французские прибрежные батареи, турки осадили порт Абукир. Мустафа-паша, не имея на тот момент кавалерии, ждал подхода к нему конных соединений мамлюков, чтобы потом наступать на Каир, а пока вел осаду Абукирского форта вяло. Этим воспользовался Наполеон - как всегда, виртуозно.
Думал ли он с первых минут, как только узнал о высадке турок, какой шанс (исторически-символичный!) посылает ему судьба? Ведь новая битва ждет его в той самой Абукирской бухте, где год назад, в такой же летний день, 1 августа, был уничтожен его флот, что обесчестило, а главное, отрезало его от Франции, изолировало в Египте. Теперь он может уничтожить очередную турецкую армию и этой победой не только обезопасить Египет от агрессии со стороны Турции, но и смыть с французского знамени бесчестье прошлого Абукира. Да, он не мог не думать об этом, когда с лихорадочной поспешностью и жаждой мщения снарядил и 16 июля повел 10 тыс. пеших и конных воинов с артиллерией к Абукиру.
18 июля турки овладели фортом Абукир. В тот момент они уже знали о наступлении войск Наполеона, но еще не дождались своей кавалерии. Поэтому они спешно готовились к обороне. Абукирский полуостров имеет форму треугольника, вершиной которого является форт. Вокруг форта разбросаны холмы «Колодезь», «Шейх» и самый высокий - «Визирь». Турецкие янычары закрепились и на холмах и, у их подножия, в трех линиях окопов. Когда Наполеон утром 25 июля подступил к позициям янычар, он легко смог определить наметанным глазом и сильные, и слабые стороны их укреплений с учетом, разумеется, отменной храбрости и жестокости, но очень слабой выучки и недостатка смекалки, что всегда отличало турок.
В течение двух часов две армии стояли молча и мирно, как бы присматриваясь друг к другу. В подзорную трубу Наполеон успел заметить на холме «Визирь» большую группу в ярких одеждах. То был Мустафа-паша с многолюдной свитой и с ним рядом - сэр Сидней Смит во главе нескольких английских офицеров на правах заместителя и советника Мустафы. Вероятно, увидев все это, Наполеон обратился к своим солдатам перед атакой с такими словами: «Англия заставляет нас совершать подвиги, и мы их совершим!»[963]
Тут же он сказал стоявшему рядом Мюрату: «Эта баталия решит судьбу мира». Мюрат возразил: «По крайней мере, судьбу этой армии». Вальтер Скотт верно заметил, что Мюрат «не понял тайной мысли Наполеона», ибо Наполеон думал тогда «не об одном предстоящем сражении, даже не о судьбе Египта, но уже о будущем Европы, куда он собирался вернуться. А это было бы невозможно, не одержи он в очередной раз победы»[964].
Битва началась к середине дня 25 июля с артиллерийской канонады[965]. Тяжелые орудия французов открыли ураганный и, главное, прицельный огонь по скоплениям турок на холмах и по их окопам, вырытым наспех и ненадежно. Турецкая артиллерия отстреливалась, но она была слабее французской, а ее канониры не столь искусны, как французы. В результате турки под огнем дьявольских гяуров стали терять выдержку, занервничали и дрогнули. Воспользовавшись их замешательством, кавалерия Мюрата по знаку Наполеона лихо обскакала правый фланг первой линии турецких окопов и прорвалась в тыл янычарам. Тем временем Ланн, получив приказ Наполеона «Пленных не брать!», повел свою пехоту во фронтальную атаку. Гренадеры Ланна рассыпным строем под беспорядочным огнем турок ворвались в первую линию их окопов и погнали деморализованных янычар ко второй линии, но там их встретили кавалеристы Мюрата. Спасаясь от яростных ударов французской кавалерии и пехоты, янычары бежали ко второй линии своих окопов, мешая тем самым их защитникам стрелять во французов, ибо впереди неверных мчались к ним свои.