1 октября «Мюирон» вошел в порт Аяччо - родного города Наполеона. Весть о нежданном прибытии на родину всемирно прославленного земляка мгновенно разнеслась чуть не по всему острову. Толпы людей сбежались в гавань. Многие, не имея терпения дождаться своего кумира на берегу, бросались в лодки и, обгоняя друг друга, плыли к «Мюирону». Когда же Наполеон сошел на берег, люди из бурлящей толпы выкрикивали приветствия, тянули к нему руки и едва ли не каждый выдавал себя за его родственника[1010]. Пожилая женщина в черном воззвала к нему: «Curo figlio!» («Сынок, дорогой!»). Наполеон узнал ее и крикнул в ответ: «Madre!» («Мама!»). То была его кормилица Камилла Илари.
В связи с непогодой покорителям Египта пришлось задержаться в родительском доме Наполеона, где разместился весь его штаб, на целую неделю. За это время в Аяччо у Наполеона собрались с жалобами друг на друга главы всех общин острова. Наполеон, по его словам, «употребил свое влияние, чтобы примирить враждующие партии и успокоить разгоревшиеся страсти»[1011].
Только 8 октября флотилия во главе с «Мюироном» снова двинулась в путь. С капитанского мостика «Мюирона» Наполеон долго - последний раз в жизни! - провожал взглядом родной город и отчий дом. А к вечеру того же дня в лучах заходящего солнца французы увидели на горизонте словно бы свою смерть - английскую эскадру из 14 боевых кораблей.
Контр-адмирал Оноре Гантом, которому Наполеон доверил командование всей своей флотилией, хотел было повернуть назад, к берегам Корсики. «Нет! - возразил Наполеон. - Это значило бы идти в Англию А я ищу дорогу во Францию». Маленькая флотилия шла вперед прежним курсом. В сумерках и в ночной тьме на нее с английских кораблей не обратили внимания, а поутру французы радовались очередной улыбке фортуны: английская эскадра на всех парусах уходила от них к северу, ибо «англичанам и в голову не пришло, что два легких венецианских фрегата и два сопровождающих их суденышка пришли с Востока; они полагали, что перед ними итальянские рыбачьи суда»[1012].
Еще один день пути, и - на рассвете 9 октября 1799 г. генерал Бонапарт с шестью другими генералами, тремя адъютантами, двумя учеными-академиками плюс еще два члена Института Египта, секретарем и двумя сотнями человек личной охраны высадился на Лазурном берегу Франции в небольшом порту Фрежюс между Тулоном и Ниццей. Египетская экспедиция Бонапарта стала историей. Хорошо сказал об этом А. 3. Манфред: «То, что еще вчера представлялось бесконечно трудным, почти непреодолимым, было пройдено. В этом фатальном счете - одно против девяносто девяти - выиграло одно. Это был большой, огромный, почти неправдоподобный выигрыш»[1013].
Выигрыш был, разумеется, не только в спасении Бонапарта и К0, оставивших армию в Египте. Наполеон был вправе, хотя и с преувеличенным самолюбием, так заявить о себе: «Он отплыл из Тулона 19 мая 1798 г. Следовательно, он находился вне Европы 16 месяцев и 20 дней. За этот короткий срок он овладел Мальтой, завоевал Нижний и Верхний Египет; уничтожил две турецкие армии, захватил их командующего, обоз, полевую артиллерию; опустошил Палестину и Галилею и заложил прочный фундамент великолепнейшей колонии. Он привел науки и искусства к их колыбели»[1014].
Здесь, однако, следует учесть, какой ценой были достигнуты эти успехи. Ведь Наполеон потерял за время египетской экспедиции 5,5 тыс. солдат. Погибли пять его генералов (Л. М. Ж. Каффарелли, Л. А. Бон, Ф. Рамбо, Д. Дюпюи, Ф. Мирер), адмирал Ф. П. Брюэс и четыре адъютанта главнокомандующего (Ю. Сулковский, А. Круазье, Т. П. Жюльен, А. Гиберт). Далее, уже после отъезда Наполеона, оставленная в Египте под командованием Ж. Б. Клебера, а затем возглавленная Ж. Ф. Мену 14-тысячная армия 1 сентября 1801 г. капитулировала перед англичанами, после чего французы потеряли и Верхний, и Нижний Египет. Таким образом, плоды этих военных побед, прославивших Наполеона как великого полководца, политически были сведены к нулю. Но остался, помимо классических образцов военного искусства (таких как при пирамидах и Абукире), навеки ценный опыт ученых-соратников Наполеона, положивших начало развитию новой и очень перспективной комплексной науки - египтологии.
Глава VICoup d’état[1015]
Подниматься выше, выше - таков закон и роковое свойство его натуры.
18 брюмера спасло Францию.
1. Франция без Бонапарта
Пока генерал Бонапарт творил в Египте чудеса, похожие на сказку из «Тысячи и одной ночи», покинутая им Франция жила в нужде, горестях и тревоге. Если крупные буржуа, спекулянты и казнокрады могли быть довольны жизнью, то простой люд голодал и жаждал для себя перемен к лучшему: «Мы хотим такого режима, при котором “едят”» (un régime ou l'on mange). «Эту фразу полицейские агенты Директории частенько подслушивали в предместьях Парижа и докладывали своему обеспокоенному начальству» [1016]. По воспоминаниям современника, если кто из простолюдинов и доволен был, то «как тот человек, что, упавши с башни Собора Парижской Богоматери, кричал на лету: “Пока недурно, лишь бы и дальше так!”» (Cela va bien pauvre que cela dure)[1017].
Даже «партия новых богачей», как называли тогда во Франции подрядчиков, разжиревших на поставках и спекуляциях, не была уверена в завтрашнем дне перед угрозой всеобъемлющего финансового банкротства: бюджетный дефицит в стране достигал к 1799 г. 300 млн ливров[1018].
Социальную, экономическую да и политическую напряженность во Франции усугублял бандитизм, который за годы правления Директории обрел невиданные ранее масштабы. Опасность для республиканских основ государства и его граждан исходила, как и прежде, не только от шуанов[1019]. Они по наущению собственных дворян- роялистов и католических священников, а также с помощью (советами, деньгами, транспортом и оружием) Англии еще в 1793 г. восстали против Французской Республики, ввергнув ее в междоусобную войну[1020]. Была и другая опасность - со стороны многочисленных банд из бродяг, дезертиров, беглых каторжников, которые разбойничали на больших дорогах, «врывались и в дома для убийств и вымогательства денег», а иные из них, шофферы (chauffeurs[1021]), «специализировались» как истязатели: «поджаривали над огнем пятки своим жертвам с целью выпытать у них, где спрятано золото»[1022].
В духовной жизни Республики странно и болезненно переплелось, казалось бы, несовместимое: с одной стороны - разнузданное буйство прессы, которая, не останавливаясь ни перед чем, извращала, клеветала, обливала ядом и грязью все и вся - от глобальных проблем до интимнейших подробностей частной жизни; с другой - абсурдные запреты на любое напоминание о какой бы то ни было монархии. Так, Директория распорядилась, чтобы в постановке оперы композитора Э. Н. Мегюля «Адриан» заглавный герой, император Древнего Рима Публий Элий Адриан, выходил на сцену «в простой генеральской (?! - Н. Т.) форме, без императорских регалий»[1023].
В то же время «перешла всякие границы, достигла верха смехотворной нелепости», по выражению А. Вандаля, «антирелигиозная мания»: было запрещено соблюдать пост и звонить в колокола, есть рыбу (как «католическую пропаганду»); священников ссылали за тридевять земель, вплоть до Гвианы (в Южной Америке») не только за «причастность к контрреволюции», но и за «изгнание бесов» из людских душ и т. д.[1024]
В таких условиях по всей стране наблюдалось скандальное падение нравов, а la Содом и Гоморра. «Боже! - восклицал епископ Ле-Коз. - Насколько развращено наше общество! Повсюду блуд, прелюбодеяние, кровосмешение, отравления, убийства!»[1025]
Но еще больше тягот повседневной жизни над разными слоями населения Франции довлел страх перед внешней опасностью. К весне 1799 г. положение Французской Республики в Европе стало угрожающим. Войска держав второй антифранцузской коалиции наступали на всех фронтах. Ж. Б. Журдан был отброшен за Рейн, Ж. В. Моро и Б. Шерер разбиты в Италии. Герцог Йоркский (сын короля Англии Георга III) во главе англо-русской армии готовился ударить по Франции из Голландии. В Пьемонт вторглись «чудо-богатыри» А. В. Суворова. 15 августа 1799 г. Суворов разбил французскую армию в битве при Нови и открыл себе путь через Швейцарию на Париж. Известие об этом повергло власти и население Франции в состояние, близкое к панике. Вот что писал об этом А. 3. Манфред: «С часу на час ожидали вторжения русских войск во Францию. На юге страны предприимчивые люди спешно выучивали фразы на русском языке. В Марселе женщины вводили новые моды - шляпы а la Суворов. Вступление русских на французскую землю казалось неотвратимым»[1026]. А эрцгерцог Карл с облегчением писал в те дни своему брату, императору Австрии Францу I: «Какое счастье, что Бонапарт в Египте!»[1027]