[1162]. Все, казалось бы, демократично, но не вполне ясно, поскольку полномочия каждой коллегии не были прописаны с должной конкретностью и в них сохранялись лазейки для вмешательства исполнительной власти.
Три консула, но главным образом первый активно воздействовали на выборы законодательных органов. Выборы, хотя и считались всеобщими, оказались трехступенчатыми: в каждом избирательном округе составлялись «списки доверенных», т. е. ⅒ части граждан, общее число которых по всей стране едва достигало 600 тыс.; из доверенных выделялась десятая часть особо доверенных, 60 тыс. избирателей, а из этих последних составлялся «третий список» граждан, уже подлежавших избранию[1163].
Используя такую систему, консулы подбирали надлежащий состав каждой из четырех законодательных палат. Наполеон предпочтительно контролировал выборы Государственного совета, в котором он сам, как правило, председательствовал. Стендаль не напрасно шутил, что «Наполеон собрал в своем Государственном совете 50 наименее глупых французов». Среди них были П. Л. Редерер, генералы Г. М. Э. Брюн и О. Ф. Мармон, прокурор революции граф П.-Ф. Реаль, ученый академик (химик) и будущий министр внутренних дел Ж.-А. Шапталь, будущий герцог и министр иностранных дел Ж. Б. Шампаньи. А вот состав Сената комплектовал преимущественно Сьейес: именно он (правда, с помощью Роже Дюко, а главное, по согласованию с Наполеоном) подобрал 29 первых сенаторов, которые, в свою очередь, выбрали еще 29. Здесь оказалось еще больше знакомых лиц, чем в Государственном совете: ученые-академики П. С. Лаплас, Г. Монж, К. Л. Бертолле, Ж. Л. Лагранж, просветитель и ориенталист К. Ф. Вольней, генералы Ф. Э. К. Келлерман и Ж. М. Ф. Серрюрье, адмирал Л. А. Бугенвиль. Законодательный корпус украшали имена европейски знаменитого аббата-республиканца А. Грегуара и «первого гренадера Франции» (как его тогда называли) Т. М. Латура д’Оверня. Даже в Трибунате, который, по язвительному замечанию Стендаля, «имел право говорить, но не голосовать»[1164], заседали, среди прочих, авторитетный политик и литератор Б. Констан, экономист Ж. Б. Сэй, поэт и драматург, будущий (с 1803 г.) академик Мари Жозеф Шенье.
Верховную исполнительную власть по Конституции 1799 г. делили три консула - делили очень неравно. Фактически всей полнотой власти в Республике был наделен первый консул, а два других получали только право совещательного голоса, причем в самом тексте конституции (39-я статья) было записано, что первым консулом на 10 лет (!) назначается гражданин Бонапарт, а вторым и третьим - граждане Камбасерес и Лебрен.
Первый консул сам подобрал второго и третьего. Жан-Жак-Режи Камбасерес (1853-1824) был первоклассным законоведом. Наполеон так говорил о нем в 1812 г. одному из самых близких своих соратников, бывшему послу в Петербурге и будущему министру иностранных дел А. О. Л. Коленкуру: «Это человек, всегда дающий дельные советы, и выдающийся юрист <...>. Светлый и справедливый ум <...>. Один из людей, наиболее заслуживающих уважения»[1165]. Герцогиня Л. д’Абрантес (жена генерала А. Жюно) вспоминала о Камбасересе: «Благороден, прямодушен и чрезвычайно благосклонен в обращении; за то все любили его»[1166]. В прошлом якобинец, член и даже президент революционного Конвента, голосовавший за казнь Людовика XVI (т. е. «цареубийца» для роялистов), Камбасерес был по складу характера добросердечен, «очень заботился о своей внешности, носил вычурный парик с локонами в три ряда, пользовался лорнетом, двигался медленно и с достоинством и держал великолепный стол. Он говаривал: “Страна управляется хорошими зваными обедами”»[1167].
Поскольку Камбасерес политически был левым, Наполеон, чтобы уравновесить его, стал подыскивать на должность третьего консула кого-то из правых и прямо сказал об этом Камбасересу: «Давайте сговоримся относительно третьего консула. Нам нужен человек, который, не будучи совершенно чуждым революции, поддерживал бы сношения с остатками прежнего общества и мог бы успокоить их насчет будущего»[1168].
Результатом такого «сговора» стала кандидатура Лебрена. Шарль Франсуа Лебрен (1739-1824) считался роялистом, хотя и пассивным. Он еще при Людовике XV служил в министерстве финансов, а затем удалился от государственных дел, чтобы заняться переводами Гомера. Наполеон навел о нем справки, познакомился с ним и, по выражению В. Кронина, «открыл в нем финансового волшебника»; «он часто посещал Лебрена по вечерам после работы, садился к нему на кровать (Лебрен был вдовцом) и знакомился с тайнами учетных ставок, облигаций и государственного долга»[1169]. Так гражданин Бонапарт стал сотрудничать и с левыми, и с правыми, а своему государственному секретарю Г. Б. Маре сказал: «Один охраняет меня слева, другой - справа. Я открываю широкую дорогу, по которой могут идти к своей цели все»[1170].
Законодательная инициатива по Конституции 1799 г. принадлежала первому консулу. Это при нем состоял Государственный совет, специально назначенный для того, чтобы готовить законопроекты. «Так как первый консул почти всегда председательствовал на заседаниях Государственного совета, - вспоминал член Совета граф А. де Планси, - этот факт давал некоторым повод считать, что это раболепный орган, во всем повинующийся ему. Могу лично подтвердить противоположное. Самые просвещенные люди Франции, специалисты, которые входили в его состав, обсуждали все возникавшие там вопросы совершенно свободно, и никто никогда не прерывал их дискуссий. Бонапарт всегда внимательно их слушал и старался извлечь для себя максимальную выгоду из их знаний, не обращая никакого внимания на их политические пристрастия»[1171].
Первый консул мог обратиться к одному из членов Совета: «Ну, вы, якобинец, изложите нам свои мысли», и затем - к другому: «А ну- ка, вы, роялист, не соизволите ли растолковать, что вы имеете в виду?» Если кто-нибудь ему просто поддакивал, он сердился: «Вы здесь, граждане, не для того, чтобы соглашаться с моим мнением, а для того, чтобы высказывать свое. Потом я сравню его с моим и погляжу, какое лучше»[1172].
Заседания Государственного совета иной раз продолжались с вечера до утра и обрастали легендами. Так, иные советники и министры, которых первый консул регулярно приглашал для консультаций в Совет, физически не выдерживали чудовищной нагрузки и от изнеможения роняли головы на стол. Наполеон весело подбадривал их: «Граждане! Очнитесь: ведь только два часа утра! Надо отрабатывать деньги, которые платит нам французский народ!»[1173]
Впрочем, А. Кастело, ссылаясь на воспоминания очевидцев, предал гласности и такой факт (если не легенду): проработав ночь напролет, первый консул тоже мог заснуть в разгар заседания Совета. То был «сон командующего на посту». В таких случаях все советники (надо полагать, с большим удовольствием) «бесшумно выходили из зала»[1174].
Согласно Конституции 1799 г. механизм выработки законов был запрограммирован следующим образом: Государственный совет, обычно под председательством первого консула[1175], готовил законопроект; первый консул вносил его для обсуждения в Трибунат, а далее законопроект утверждал Законодательный корпус и подтверждал Сенат. При этом Сенат был вправе утвердить мнение первого консула даже вопреки Трибунату и Законодательному корпусу. Российский историк Н. А. Полевой недоумевал по этому поводу: «Что же значил Сенат, куда назначал членов первый консул, и что значили Трибунат и Корпус, если Сенат отвергал их несогласие?»[1176] Позднее А. Олар так оценил принятие Конституции 1799 г.: «Это был опять государственный переворот, причем несравненно более важный, чем переворот 18-19 брюмера, потому что прямым его последствием была единоличная власть»[1177].
Здесь Олар явно преувеличивал, а Полевой даже несколько утрировал суть дела. Все-таки четыре законодательные коллегии вместе взятые частично ограничивали прерогативы первого консула. Например, объявить войну, заключить мирный договор, принять бюджет, осуществить денежную эмиссию он мог только с санкции законодателей[1178], а среди них в то время были и его идейные оппоненты - как слева, так и справа. Между тем репутация Наполеона во Франции после 18-19 брюмера была столь высока, что при желании он вполне мог уже тогда обеспечить себе неограниченные властные полномочия. Не напрасно он говорил: «Когда я пришел в правительство, нация бросилась к моим ногам. Я взял себе меньше власти, чем мне предлагали»[1179].
Разумеется, и по Конституции 1799 г. первый консул был почти всесилен. О втором и третьем консулах тогда говорили, что они - всего лишь «две ручки его кресла». Именно он назначал министров, а фактически, хотя и по согласованию с министрами, также префектов, супрефектов, мэров, судей, не обращая внимания на их происхождение и любые оттенки политических настроений. «Я беру, - говорил он, - всех, у кого есть способность и желание идти со мной <...>. Люблю честных людей всех оттенков <...>»[1180]. А. 3. Манфред так комментировал подход Наполеона к подбору кадров: «Он проявлял своего рода жадность к талантам, он их разыскивал, у него был на них зоркий глаз