Между тем Французская революция подвергла религию и ее служителей, причем не только господствовавшей во Франции католической веры, но и всех вообще конфессий, небывалым прежде гонениям[1308]. Начало им положил 2 ноября 1789 г. декрет Учредительного собрания о национализации всего церковного имущества (принятый, кстати, по инициативе Ш. М. Талейрана, который был в то время епископом Отенским). Вслед за тем по закону от 19 июня 1790 г. - этой «Гражданской конституции духовенства»[1309] церковь была поставлена на службу государству, а все ее пастыри, от приходских священников до епископов, становились госслужащими и как таковые избирались прихожанами. 13 апреля 1791 г. глава католической церкви папа римский Пий VI предал «богохульные» законы революции анафеме, но тем самым лишь еще более ожесточил гонителей религии. В 1793 г. из Франции были изгнаны все священнослужители, отказавшиеся присягнуть Конституции, изгнаны с угрозой смертной казни для каждого из тех, кто останется на территории Республики. Гильотинировали в те годы священников, как всех и всяких преступников, а кроме того, повсюду, но главным образом в Париже, закрывались храмы, разрушались колокольни, сжигались молитвенные книги и даже мощи святых.
К тому моменту, когда Наполеон возглавил Францию, страна, по мнению французских историков, «переживала в религиозном отношении период совершенной анархии»[1310], которую усугубили смерть (29 августа 1799 г.) папы римского Пия VI и затянувшаяся пауза с избранием (21 марта 1800 г.) нового папы - Пия VII. В миру он был графом Грегорио Луиджи Барнаба Кьярамонти. Как личность Пий VII предстает в литературе по-разному: у Э. Лависса и А. Рамбо - это «миролюбивый и мягкий по натуре» политик, «готовый идти на все уступки, совместимые с его властью»[1311]; у Е. В. Тарле - «пронырливый интриган», который «панически боялся Наполеона и считал его насильником и грабителем», а Наполеон со своей стороны «не верил ни одному слову» такого папы[1312]. Впрочем, первый консул понимал, что убедить, сбить с толку, а то и запугать «святого отца» ему будет легче, чем сломить неизбежную оппозицию любым уступкам церкви со стороны его собственного, чиновничьего и военного, окружения, привыкшего за годы революции и Республики к анархистскому безбожию. Зато он верил, что народ Франции абсолютным большинством поддержит его курс на примирение и согласие государства с церковью, атеистов с верующими, католиков с протестантами и т. д.
Итак, гражданин Бонапарт приступил к решению религиозных проблем, исходя из общенациональных интересов. Анри Жомини так излагал ход его мысли: «Счел нужным восстановить католическую веру по тем же причинам, которые за два столетия перед тем убедили Генриха IV принять ее[1313]. Но если необходимо возвратить служителей церкви, то не менее необходимо обуздать их честолюбие»[1314]. Французский историк Э. Шеннон так комментировал эту мысль первого консула: «Революция пыталась сокрушить церковь, но безуспешно, а Бонапарт не хотел, чтобы церковь разрушила государство. Оставался только один исход: заключить конкордат»[1315], т. е. договор между Французской республикой и папой римским о положении католической церкви во Франции.
Сам Наполеон с исчерпывающей доходчивостью разъяснил свою политику по отношению к религии в речи на заседании Государственного совета 11 августа 1800 г.: «Моя политика - это управление людьми согласно воле большинства. Это форма признания суверенитета народа. Проявив себя как католик, я выиграл войну в Вандее; проявив себя как мусульманин, я закрепился в Египте; проявив себя как ультрамонтан[1316], я завоевал умы в Италии. Если бы я управлял еврейским народом, то восстановил бы храм Соломона»[1317].
Переговоры о заключении конкордата начались в Париже 6 ноября 1800 г. Их вели специальные уполномоченные от Консульства и папства под личным контролем пронырливого, но трусливого Пия VII и напористого в дипломатической изощренности Бонапарта. 15 июля 1801 г. подготовленный текст конкордата подписал в Париже Наполеон, а 15 августа (в день рождения Наполеона!) в Риме - Пий VII. Далее первому консулу потребовалось восемь месяцев, чтобы провести конкордат через законодательные палаты, вопреки категорическим возражениям оппозиции, и 15 апреля 1802 г. обнародовать его как закон Французской республики.
В преамбуле к 17 статьям конкордата говорилось: «Католическая религия является религией значительного большинства французских граждан» (но не государственной религией, как это было до революции)[1318]. Отныне по всей стране вновь было разрешено беспрепятственное богослужение, но теперь епископов и архиепископов назначал по своему усмотрению первый консул, а папа римский лишь после этого посвящал в сан назначенное лицо (Ст. 4-5). Все священнослужители от епископов до кюре («низших церковников») должны были присягать на верность первому консулу (Ст. 6-7), а государство - выплачивать им жалованье как чиновникам (Ст. 14). По настоянию Наполеона конкордат обязал не только Пия VII, но и его преемников никогда, ни при каких условиях и «каким бы то ни было образом» не требовать возвращения Церкви конфискованных у нее земель и прочих имуществ (Ст. 13). А в дополнительной, т. н. «органической статье» конкордата от 8 апреля 1802 г. первый консул довольно бесцеремонно поставил «Его Святейшество» на место: «Никакие буллы, рескрипты, мандаты или другие послания Римского двора <...> не могут быть получены, опубликованы или исполнены во Франции без разрешения правительства».
Другая «органическая статья» гарантировала французам свободу вероисповеданий в духе следующего указания первого консула: «Ни один человек не вправе сказать другому человеку: ‘Ты должен исповедовать такую-то религию и т. д.”»[1319].
18 апреля 1802 г., в день Святой Пасхи, впервые за последние девять лет в Париже состоялось торжественное богослужение. На нем был объявлен и молитвенно восславлен конкордат. Местом торжества стал вновь открытый для богослужений собор Парижской Богоматери (Notre-Dame de Paris). Здесь собралось огромное число верующих и просто любопытных. Наполеон спросил генерала А. Г. Дельмаса, как ему показалось это торжество. Генерал ответил: «Очень красивая арлекинада! Жаль только, что недостает сегодня миллиона людей, сложивших головы для искоренения того, что вы теперь восстанавливаете»[1320].
Дельмас выразил общее мнение республикански настроенных соратников Наполеона. Ученые из Национального института, побывавшие вместе с ним в Египте, офицеры и генералы, воспитанные в духе отрицания Церкви как оплота тиранов, - все они возражали против примирения с Церковью. Первый консул выходил из себя, слушая такие возражения. С Дельмасом он поссорился на десять лет[1321]. Важнее эмоций всех ученых и генералов были для него собственные расчеты: на то, что французскому народу необходим религиозный мир и что Церковь станет важной опорой государства, а священнослужители - его (как выразился американский историк У. Д. Дюран) «духовной жандармерией»[1322]. Время показало, что ни в том, ни в другом он не ошибся. Летом 1802 г. церковные колокола, молчавшие девять лет, зазвонили по всей Франции и звонят доныне.
Сам Наполеон вспоминал на острове Святой Елены: «Мне было труднее восстановить религию, чем выиграть сражение»[1323]. Зато и светские, и духовные его соратники и современники (пусть иные только со временем) воздали ему как творцу конкордата должное. Святейший глава католицизма Пий VII в 1813 г. авторитетно заявил: «Мы должны помнить, что после Бога ему, Наполеону, религия преимущественно обязана своим восстановлением. Конкордат есть христианское и героическое дело спасения»...[1324]
При всем стремлении Наполеона к национальному единству всегда и везде, будь то политика, экономика или религия, и при том, что он даровал Франции ряд прогрессивных нововведений, главным из которых стал его гражданский кодекс, речь о котором еще впереди, уже в годы его консульства отчетливо проявлялись черты диктатуры и деспотизма с обязательным для всякого диктатора и деспота подавлением оппозиции. Раньше и сильнее всего этот его деспотизм выразился по отношению к печати. Е. В. Тарле несколько преувеличенно, но в принципе верно определил контроль Наполеона над прессой как «идеальное, законченное уничтожение всяких признаков независимого печатного слова», хотя и насчитал к 1811 г. во Франции 205 периодических изданий[1325].
Наполеон всегда различал меру опасности для себя и своего режима той или иной оппозиции. Все зависело, как он полагал, от меры ее воздействия на политическое сознание нации. Он был терпим к деловой критике его политического курса в тиши законодательных палат и не принимал всерьез крикливую оппозицию со стороны Э. Ж. Сьейеса и ему подобных, ибо Сьейес, фигурально говоря, «сжимал кулаки, но прятал руки в карманы - на большее его смелости не хватало»[1326]. А вот оппозиция прессы раздражала первого консула и озлобляла.