– Не беспокойся, папа. Я проживу.
– Я беспокоюсь. Теперь послушай. Я хочу устроить так, чтобы продать тебя моему знакомому, который увезет тебя с этой планеты. И не на корабле работорговцев, а на обычном корабле. Но вместо того чтобы отправить тебя туда, куда указывает накладная, мы тебя…
– Нет.
– Придержи язык. Тебя высадят на планете, где рабство запрещено законом. Не могу сказать тебе на какой, потому что не знаю точного расписания полетов, и на каком корабле, тоже не знаю. Детали мы еще продумаем. Но ты можешь отправиться в любое свободное общество. – Бэзлим замолчал, чтобы еще раз обдумать дело, о котором размышлял много раз. Не послать ли парня на свою родную планету? Нет, это не только трудно осуществить, но там вовсе не место для зеленого иммигранта… Отправить мальчишку на любую пограничную планету, где человеку достаточно острого ума и готовности работать; в пределах Девяти Миров имелось несколько таких планет, расположенных так, что с ними можно было торговать. Ему страшно хотелось узнать, где находится родной мир мальчика. Возможно, у него там родственники, люди, которые ему помогут. Черт возьми, должен же существовать какой-то метод опознания по всей Галактике! Бэзлим продолжал:
– Больше я ничего не могу сделать. Тебе придется вести жизнь раба с момента продажи и до тех пор, пока ты не уедешь. Но что значат несколько недель, если есть шанс…
– Нет!
– Не будь дурачком, сынок.
– Может, я такой и есть. Но я этого не сделаю. Я остаюсь.
– Ах так? Сынок… я должен тебе напомнить… но ты меня не остановишь.
– Да ну?
– Как ты дал понять, есть бумага, по которой я все могу.
– Да ну?
– Иди спать, сынок.
Бэзлим не спал. Часа через два после того, как они выключили свет, он услышал, как Торби поспешно встал. Он следил за каждым движением мальчишки, напряженно прислушиваясь. Торби оделся (натянуть его лохмотья было несложно), вышел в соседнюю комнату, ощупью нашел кусок хлеба, жадно выпил воды и вышел. Миску он не взял: он не подходил к полке, где она стояла.
После того как он ушел, Бэзлим повернулся на другой бок и попытался заснуть, но щемящая боль мешала ему. Ему и в голову не пришло произнести слово, которое остановило бы мальчика: он обладал достаточным чувством собственного достоинства, чтобы уважать решение другого человека.
Торби пропадал четыре дня. Вернулся он ночью, и Бэзлим услышал его, но снова ничего не сказал. Он погрузился в глубокий сон – впервые с тех пор, как ушел Торби. Он проснулся в обычное время и сказал:
– Доброе утро, сынок.
– Мм-м… доброе утро, папа.
– Приготовь завтрак. Мне надо кое-что тебе сказать.
Вскоре они сидели над мисками горячей каши. Бэзлим ел с обычным подчеркнутым безразличием. Торби нехотя подносил ложку ко рту. Наконец он выпалил:
– Папа, ты когда собираешься меня продавать?
– Не собираюсь я.
– Как это?
– Я зарегистрировал твою вольную в Архиве в тот день, когда ты исчез. Ты свободный человек, Торби.
Торби вздрогнул, затем опустил глаза в тарелку. Казалось, он был поглощен сооружением маленьких горок каши, которые оседали сразу после того, как он строил их. Наконец он произнес:
– Не надо было.
– Я не хотел, чтобы тебя объявили «беглым рабом» – если бы тебя поймали.
– А, – Торби задумался. – Вот оно что… Спасибо, пап, я вел себя по-дурацки.
– Возможно. Но я думал вовсе не о наказании. Порку можно пережить, да и клеймо тоже. Я-то думал о втором случае. Уж лучше, чтоб голову отрубили, чем попасться снова после того, как тебе выжгут клеймо.
Торби оторвался от своей каши:
– Пап! А что случается от лоботомии?
– Мм-м… Можно считать, что и ториевые рудники – райское место по сравнению с этим. Но не будем вдаваться в подробности, тем более за едой. Давай-ка, если ты поел, бери миску – и не будем зря прохлаждаться. Сегодня утром аукцион.
– Ты хочешь сказать – мне можно остаться?
– Это твой дом.
Бэзлим больше не боялся, что Торби уйдет от него. Вольная не изменила ни их жизни, ни отношений. Торби сходил в Королевский Архив, заплатил взнос и пошлину, и вытатуированный номер его серии вычеркнули другой татуированной линией, а сбоку нанесли татуировкой саргонскую печать с номером тома и страницы, где находился указ, объявляющий его свободным подданным Саргона, военнообязанным и налогоплательщиком, имеющим право голодать без помех.
Чиновник, делавший татуировку, взглянул на серийный номер Торби и сказал:
– Похоже, что это не с самого рождения, дружок. Что, твой старик обанкротился? Или родные просто решили от тебя избавиться?
– Не ваше дело.
– Не огрызайся, дружок, не то увидишь, что эта иголочка может делать еще больнее. Отвечай-ка повежливее. Я вижу, что это знак фабрики, а не частного владельца, а из того, как он расположен и в каких местах истерся, понятно, что тебе было лет пять или шесть. Когда и где был нанесен номер?
– Не знаю. Честно, не знаю.
– Вот как? Я так и говорю своей жене, когда она задает интимные вопросы. Не дергайся, я почти кончил. Ну, поздравляю – добро пожаловать в ряды свободных. Я-то уже давно свободен, и я тебе предсказываю, что ты будешь чувствовать себя вольнее, хотя и не всегда лучше.
4
Дня два у Торби побаливала нога, в остальном вольная никак не повлияла на его жизнь. Но он в самом деле становился неудачливым нищим: здоровый сильный подросток не может собрать столько подаяния, сколько ребенок, у которого кости обтянуты кожей. Часто Бэзлиму приходилось заменять Торби на его обычном месте, а того посылать по поручениям или отправлять домой заниматься. Как бы то ни было, один из них всегда был на Площади. Если Бэзлим куда-то исчезал, обычно он предупреждал заранее, а если это случалось, то обязанностью Торби было проводить дневные часы на месте, следя за прибытием и отправлением космических кораблей, отмечая в уме аукционы рабов, собирая сведения о движении в порту в винных лавках или у женщин, которые не носили вуали.
Однажды Бэзлим исчез больше чем на две недели, его просто не оказалось, когда Торби проснулся. Он отсутствовал гораздо дольше, чем когда бы то ни было раньше; Торби все повторял себе, что папа может сам о себе позаботиться, в то время, как его преследовала одна и та же картина: старик валяется мертвый в канаве. Но он продолжал свою деятельность на Площади, посетил три аукциона и записал все, что увидел, и все, что было примечательного.
Затем Бэзлим вернулся. Он сказал только:
– Зачем же ты записывал, а не просто запомнил?
– Я запомнил. Но боялся что-нибудь забыть, так много всего…
– Гм-м!
После этого случая Бэзлим стал еще более молчаливым и скрытным, чем всегда. Торби боялся, уж не рассердил ли он отца, но спросить не решался. Наконец, однажды вечером Бэзлим сказал:
– Сынок, мы с тобой никогда не обсуждали, что ты будешь делать, когда я умру.
– Что? Но я думаю, все ясно. Это мое дело.
– Да нет, я просто откладывал… из-за твоего дубового упрямства. Но больше я не могу ждать. Я отдам тебе приказ, и ты его выполнишь.
– Да погоди же, папа! Если ты думаешь, что можешь меня вынудить оставить тебя…
– Заткнись! Я сказал после того, как я умру. Когда меня не станет, то есть я не имею в виду эти отлучки по делам… ты должен найти некоего человека и передать ему… Я могу на тебя положиться? Ты не станешь дурить, не забудешь?
– Ну конечно, папа. Но мне не нравится, когда ты так говоришь. Ты долго проживешь ты можешь пережить меня.
– Возможно. Но не хочешь ли ты помолчать и выслушать меня, а потом сделать так, как я тебе велю?
– Да, сэр.
– Ты найдешь этого человека это может занять много времени и передашь ему поручение. Тогда он тебе скажет, что делать… я думаю. Если это произойдет, я хочу, чтобы ты поступил в точности так, как он тебе скажет. Выполнишь и это?
– Да, папа, конечно, если ты хочешь.
– Считай это последним одолжением старику, который пытался поступить с тобой по справедливости, и если бы мог, сделал бы лучше. Это самое последнее, что я хочу от тебя, сынок. Не заботься о том, чтобы принести за меня жертву в храме, только выполни эти две вещи: передай поручение и, второе, сделай все, что предложит тебе этот человек.
– Я выполню все, папа, торжественно обещал Торби.
– Хорошо. Займемся делом.
Оказалось, что под «человеком» имеется в виду один из пяти, все они были капитанами звездных кораблей, маркетерских, не принадлежащих к Девяти Мирам. Торби изучал список:
– Пап, но на моей памяти только один из них сюда вообще и прибывал!
– Все они придут не теперь, так после.
– Но тот единственный прилетал так давно.
– Могут пройти годы. Но, когда это случится, я хочу, чтобы поручение было исполнено точно.
– Поручение к капитану одного из них? Или всех?
– К первому, который появится.
Поручение было письмом коротким, но не простым, потому что было написано на трех языках, так как могло попасть к разным людям; ни одного из этих языков Торби не знал. Бэзлим ничего не объяснил ему, он хотел, чтобы Торби механически заучил все три текста.
Когда Торби, запинаясь, проговорил первую версию в седьмой раз, Бэзлим зажал уши:
– Нет, нет! Никуда не годится, сынок. Произношение!
– Я стараюсь, угрюмо отозвался Торби.
– Знаю. Но мне надо, чтобы поручение поняли. Слушай, ты помнишь, как я тебя усыпил и разговаривал с тобой?
– Да я каждую ночь сплю. Я и сейчас спать хочу.
– Тем лучше.
Бэзлим погрузил его в легкий транс не без труда, так как Торби уже был не так внушаем, как в детстве. Но Бэзлим справился с ним, продиктовал поручение на магнитофон, дал прослушать Торби и приказал ему прочитать текст вслух, когда проснется. Торби с этим справился. Он запомнил все три версии, и на следующий вечер Бэзлим проверил его, называя имя капитана и название корабля.
Бэзлим никогда не отправлял Торби за город, для этого требовалась подорожная, и даже свободному нужно было отмечаться при выходе из города и входе в него. Но он посылал его с поручениями по всей столице. Через три девятидневки после того, как Торби выучил письмо, Бэзлим велел ему отнести записку на территорию верфи для звездных кораблей на окраине Саргона.