, то его общество меня совсем не влечет. Элегии и послания приятны лишь адресатам; что же до эпических поэм, то стоит мне прочитать первые две страницы, как я уже знаю, что за ними последует.
Однако нынешние трагедии поучительны и полны нравственных уроков, и было бы грешно не одобрить столь благие намерения. Из них я, к примеру, почерпнул следующие великие истины: предугадать грядущее невозможно, злодея ждет неумолимое возмездие, а любовь — сладостное утешение человеческой души. Я уразумел, что не следует противиться воле небес, ибо когда противишься воле небес, то воля небес наталкивается на сопротивление, и усвоил пропасть других мыслей, столь же новых, тонких и поразительных. Посему я не пропущу ни одной новой трагедии на театре, ибо размышления такого рода вполне сносны, когда к ним добавляется барабанный бой, рев труб, гром, молнии и свист рабочих, меняющих декорации.
Прощай!
Письмо XCVIII[Описание суда в Вестминстер-холле.]
Лянь Чи Альтанчжи — Фум Хоуму, первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Недавно я задумал посетить Бедлам, место, где содержатся сумасшедшие. Я отправился к господину в черном в надежде, что он согласится быть мне проводником, но оказалось, что он собрался в Вестминстерхолл[443], где англичане вершат суд. Узнав, что приятель мой ведет судебную тяжбу, я несколько удивился, но еще более изумился тому, что разбирательство длится уже несколько лет.
— Как может человек, знающий свет, прибегать к защите закона! — воскликнул я. — Мне хорошо известны китайские суды: все они без исключения напоминают крысоловки: попасть туда проще простого, а выбраться очень трудно, да и хитрость требуется такая, какой у крыс обычно не бывает.
— Поверьте, — ответил мой друг, — я, конечно, не прибегнул бы к суду, если бы меня предварительно не уверили в успехе. Положение вещей мне представили в столь заманчивом свете, что я решил, будто стоит мне объявить, что правота на моей стороне, как останется насладиться плодами победы, и вот уже десять лет на каждом заседании я предвкушаю свое торжество, и все приближаюсь и приближаюсь к победе, которая никак не дается мне в руки. Однако теперь, я полагаю, мы так ловко обошли противника, что если не случится непредвиденных осложнений, то сегодня уложим его на обе лопатки.
— Что ж, если дела обстоят таким образом, я непрочь проводить вас в суд, — заметил я, — и разделить радость вашего успеха. Но скажите на милость, — продолжал я, — отчего вы считаете дело, прежде доставившее вам столько разочарований, законченным.
— Мой адвокат уверяет, что Салкилд и Вентрис[444] решительно на моей стороне и что существует не менее пятнадцати прецедентов.
— Понимаю, это, по-видимому, двое из ваших судей, которые уже высказали свое мнение, — прервал я.
— Прошу прощения, — ответил мой приятель, — но Салкилд и Вентрис — это юристы, которые около ста лет назад высказали мнение по делам, сходным с моим. Мой адвокат ссылается на мнения, свидетельствующие в мою пользу, а юрист, нанятый противной стороной, приводит суждения, трактующие вопрос иначе. Как я уже говорил, Салкилд и Вентрис на моей стороне, а Кок и Хейлз[445] на его, и выиграет тот, у кого больше подобных свидетельств.
— Однако какая нужда затягивать судебный процесс и приводить чужие мнения и отчеты! — воскликнул я. — Ведь тот же здравый смысл, который направлял юристов в прежние века, может подсказать вашим судьям верное решение и сейчас. Ведь те в свое время высказывали доводы, руководствуясь только светом разума, а ваши судьи обладают тем же светочем сегодня[446], и даже, смею сказать, большим, так как в прежние века было много предрассудков, от которых нынешний, к счастью, свободен. Если другие науки отказались от ссылок на авторитеты, так почему необходимо придерживаться их в юриспруденции? Представляю себе, насколько такой метод расследования должен запутывать каждое дело и озадачивать даже человека сведущего; судебный церемониал неизбежно должен усложняться, формальности возрастать, и больше времени уходит на изучение способов ведения тяжбы, чем на доказательство истины[447].
— Я вижу, вы стоите за быстрое отправление правосудия, — возразил мои друг, — но ведь весь свет согласен, что предмет постигаешь тем лучше, чем больше над ним размышляешь. К тому же англичанин особенно горд тем, что его собственность надежно защищена, а ведь весь свет согласен, что неторопливое отправление правосудия — наилучший способ защитить собственность. Для чего у нас так много законников, как не для защиты нашей собственности? Для чего у нас так много формальностей, как не для защиты нашей собственности. Не менее ста тысяч семей живут в богатстве, роскоши и довольстве только потому, что заняты защитой нашей собственности.
— Затруднять правосудие умножением законов или ставить его под удар, полагаясь на наших судей, — вот две скалы, о которые разбивается законодательная мудрость, — заметил я. — В первом случае истец напоминает того императора, который, как рассказывают, задохнулся под пуховиками, предназначенными для того, чтобы его согреть, а во втором — жителей города, впустивших врага в свои стены, дабы доказать миру, что они полагаются только на свою храбрость. Но что это! Как много людей... и все в черном... Каким образом хотя бы половина их находит себе занятие?
— Догадаться не трудно, — ответил мой собеседник, — они живут тем, что следят друг за другом. Судебный пристав, к примеру, следит за должником[448], стряпчий за приставом, поверенный за стряпчим, адвокат за поверенным, вот им всем и находится занятие.
— Понимаю, — сказал я, — они следят друг за другом, но платит за все несчастный клиент. Мне на ум приходит китайская басня[449], носящая название «Пять зверей за обедом».
Кузнечик, вдоволь насытясь росой, весело распевал в тени; фонгэм[450], питающийся кузнечиками, собрался его проглотить и уже тянулся к нему; змея, которой фонгэмы с давних пор служат единственной пищей, свилась в кольцо, готовясь задушить его, желтая птица уже неслась к змее, а ястреб падал с высоты на желтую птицу... Каждый был занят своей добычей и не замечал опасности, грозившей ему. И вот фонгэм пожирает кузнечика, змея — фонгэма, желтая птица — змею, а ястреб — желтую птицу. Но вдруг из-за облаков появился орел и разом пожрал и ястреба, и фонгэма, и всех прочих.
Не успел я докончить свою басню, как к нам подошел адвокат и сообщил, что слушание дела откладывается, что надо уплатить судебные расходы и что все уверены, что уж на следующий раз мой приятель одержит победу.
— Думаю, что в таком случае благоразумнее будет перенести дело на следующую сессию, — вскричал мой друг, — а сейчас мы отправимся осматривать Бедлам.
Прощай!
Письмо XCIX[Визит маленького щеголя. Снисходительное обращение с женщинами в некоторых странах Азии.]
Лянь Чи Альтанчжи — Фум Хоуму, первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
На днях ко мне явился с визитом маленький щеголь, который, как я заметил, обзаведясь новым платьем, воспрянул духом. Разговор зашел о различии в обращении с прекрасным полом здесь и в Азии[451] и о том, что под влиянием красоты наши манеры становятся изысканнее, а беседа занимательнее.
Вскоре я убедился, что мой гость отдает решительно предпочтение азиатскому обхождению с женщинами и что он непоколебимо убежден, будто мужчина, имеющий в своем распоряжении четырех жен, счастливее обладателя одной.
— Правда, у вас на Востоке светские люди — рабы, — говорил он, — и живут в вечном страхе перед удавкой. Ну и что! Они находят достаточное утешение в серале. Конечно, они не умеют вести светских бесед, бывая за границей, но ведь дома их утешает сераль. Говорят, что у них нет балов, званых вечеров и опер, но зато есть сераль; они лишены вина и французской кухни, но имеют сераль. А сераль, сераль, мой милый, искупает любые неудобства! Кроме того, я слыхал, что ваши азиатские красавицы обладают достоинством, делающим их приятнее всех прочих женщин — у них нет души; а, право же, во всем творении для меня нет ничего заманчивей дамы, лишенной души. Ведь у нас душа доводит до погибели чуть ли не половину слабого пола. Восемнадцатилетняя девица с душой ставит на козыря сотню фунтов, ее матушка с душой держит пари на скачках, ее незамужняя тетушка с душой способна за один раз скупить все товары в мелочной лавке, а у прочих такие души, что иначе, как бездушными, их не назовешь.
— Что касается души, — прервал я его, — то азиаты гораздо добрее к прекрасному полу, нежели вы полагаете. Вместо одной души идол китайцев Фо дает каждой женщине три, брамины дают им пятнадцать, и даже Магомет и тот нигде не запрещает женщинам доступа в рай. Абуль-фида[452] рассказывает, будто однажды некая старуха стала допытываться у пророка, как следует жить, дабы удостоиться рая.
— Почтеннейшая, — ответил ей пророк, — старухи в рай не попадают.
— Не попадают? — переспросила та в ярости.
— Никогда, — сказал Магомет. — По дороге в рай они молодеют[453].
— Да, сударь, — продолжал я, — мужчины в Азии ведут себя с женщинами почтительнее, нежели вы думаете. Как в Европе произносят молитву перед началом обеда, так в Китае супруг, согласно обычаю, творит молигву перед тем, как лечь в супружескую постель.